Но это он добавил с некоторым сомнением.
– Сами помирают? - уточнил Архаров.
– Хотелось бы, чтоб помирали. Или же в теле у страдальца за это время образуется сила, способная справиться с язвой. Нам главное - продержать больного этот срок, не дать ему помереть, а потом уже полегче.
Архаров вновь стал просить и грозить.
Самойлович, очевидно, устав и от своего ремесла, и от занудливого гвардейца, призадумался.
– Черт с вами, капитан-поручик. Я дам вам записку к доктору Вережникову. Он в Даниловом монастыре ведает женскими бараками, - сказал Самойлович Архарову. - Пусть сам решает, я не могу… я знаю, что не положено…
Архаров с запиской поскакал обратно и наконец был впущен в монастырь. Его свита осталась снаружи и была им отправлена к солдатским палаткам, где горели костры, - чтоб хоть не мерзнуть осенней ночью.
В самом монастыре старенький инок-привратник велел ему обождать - не появится ли кто из насельников или из служителей. Такой человек появился - средних лет, с длинной острой бородой, по виду - монах, но только обряженный, как показалось Архарову, в исподнее - белые штаны, белую рубаху, поверх - большой фартук. Но, скорее всего, это просто была старая одежда, застиранная почти до белизны.
– Ванюша, сходи за Василием Андреевичем, - велел инок этому человеку.
Некоторое время спустя пришли двое - служитель с факелом и молодой, худощавый, сердитый доктор, даже при факельном свете - бледный, из той породы, которую Господь, слепив уверенной рукой и по канонам мужской красоты, почему-то позабыл раскрасить, так она и осталась белокожей и светлоглазой до ощущения полной прозрачности. Даже крутые завитки густых и жестких вьющихся волос, не убранных в обычную прическу, были как раз таковы - разве что самую малость желтоваты.
Взяв записку, доктор Вережников с большим неудовольствием ее прочитал.
– Приказание его сиятельства графа Орлова, - в который уж раз повторил Архаров. - Не отступлюсь. Ночевать тут, на дворе, останусь.
– Этак он и впрямь заразу подцепит, - сказал молодой доктор, судя по лицу и повадке - человек весьма независимый. - Ладно, недосуг нам ученые диспуты с гвардией затевать. Пусть ваша милость в безопасное переоденется, а кафтанчик с прочим добром мы пока прокоптим. Иначе вы у нас прорву времени отнимете, а послушаться все равно придется.
Архаров онемел.
Он и вообразить не мог, что врач способен так разговаривать с гвардейским офицером.
Возможно, сказывалось, что Архаров, будучи постоянно здоров и ни разу не побывав на войне, не схлопотав даже пустячной царапины от пули или клинка, мало сталкивался с докторами, разве что с Матвеем - но тому бы просто не дозволил себя лечить.
Василий Андреевич - тоже из полковых врачей, как Самойлович, из тех врачей, что на турецкой войне с фельдмаршалом Румянцевым побывали, и потому воспитавший в себе решительность и уверенность, на архаровский взгляд даже чрезмерные, растолковал: посетитель с ног до головы переоденется в наряд смотрителя, который потом сдаст, а его собственная одежда, пока он будет в бараке разводить белендрясы (так и выразился!), пройдет обработку целительным дымом, куда более действенным, чем навозный - Самойлович как раз проверял еще один изобретенный им курительный порошок, так что опасность невелика.
– Хрен с вами, - сказал на это Архаров. - Где тут раздеться можно?
Он был готов проделать это и на дворе, но служитель отвел его в пустовавшую келью.
Весь в белом, несуразном, охваченный по пузу огромным фартуком, в чьих-то влажных от уксуса здоровенных башмаках, похожий на неуклюжее и сильно недовольное привидение, Архаров был отконвоирован служителем и Василием Андреевичем через двор и какие-то калитки к женским баркам.
Внутри было тесно, мрачно, горело всего несколько свеч, постели стояли вплотную. В изножии каждой приколот был листок со сведениями о больной. Женщины лежали по-разному - иные, в твердой памяти, переговаривались между собой, иные метались в бреду. Некоторые и впрямь были привязаны.
Архаров увидел в углу огонек лампады перед образами Богородицы и целителя Пантелеймона, перекрестился.
– Ищите свою бабу, - сказал Василий Андреевич и дал ему простенький медный подсвечник с одним огарком.
– Вновь привезенные в том углу, - подсказал служитель и поспешил на зов.
Архаров пошел вдоль постелей, честно вглядываясь в лица. Наконец он увидел лежащих рядом Парашку и Марфу. Глаза у обеих были закрыты, лица - в крупных каплях пота.
– Марфа Ивановна! А, Марфа Ивановна? - позвал он.
Она чуть приподняла голову.
– Марфа Ивановна, это я, капитан-поручик Архаров, - отрекомендовался он. - Николай Петрович. Не помнишь, что ли?
Марфа явно слышала его - но не имела сил прийти в себя, отгнать бредовые видения.
– Марфа Ивановна, отзовись, - сердечно попросил Архаров. - Для чего ты ко мне Глашку посылала? Что ей велела на словах передать?
Марфа молчала.
– Три меченых рубля я получил. Ты где их взяла?
Упоминание о деньгах заставило ее открыть глаза.
– Ядреный кавалер… - дрожащим голоском прошептала она. - Глашка… Негасим… Герасим…
– Какой Герасим? - переспросил Архаров.
– Не-га-сим… - очень четко и громко начав слово, к концу его Марфа утратила дыхание и рухнула обратно на подушку.
Архаров остался стоять в недоумении.
– Герасим?
Марфа опять собралась с силами.
– Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы…
– Марфа!
Но она больше ничего не сказала.
– Бредит, - заметил, подходя, служитель. - Зря все это.
– Ан не бредит, - возразил другой, еще совсем молоденький. - Я знаю, это она по-байковски чешет.
– И сама не разумеет, что чешет.
– По-каковски? - переспросил Архаров.
– По-байковски. Так мазурики перекликаются, еще нищие. Простому человеку не понять.
Архаров еще постоял, позвал Марфу, но она не отвечала. Тогда лишь он пошел прочь - и начал скидывать свои белые одеяния прямо во дворе, невзирая на холод.
– Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы… - твердил он.
Нужно было запомнить эти слова, донести их до знающего человека. Марфа что-то пыталась сказать - забыв, что Архаров байковскому наречию не учен. Что-то же они значили! О чем-то же она просила его? Или приказывала?
К нему подошел доктор Вережников.
– Напрасно вы это, - сказал он укоризненно. - Схватите горячку, лечить некому, все врачи - по баракам.
– Мне, господин доктор, перо и бумага надобны. И велите, чтобы мой мундир принесли, - отвечал на это Архаров.
Он догадался, что надо прямо здесь записать странные слова. А растолкует их… да тот же мортус Федька!
Доктор велел срочно сыскать какого-то Коробова со всем его хозяйством.
Когда мортусы при Архарове с определенной бравадой изъяснялись по-байковски, он угадывал общий смысл их речей - кроме, разве что, Ваниной песни. Но тут догадок было мало. Какой-то Герасим, какая-то рябая оклюга…
– Господин Архаров, вам грамотный человек не нужен? - вдруг как-то не совсем уверенно спросил доктор Вережников.
– А что, имеется?
Грамотный очень даже пригодился бы! Граф Орлов, мотаясь по всей Москве, желал получать письменные донесения. А Архаров лучше бы с фехтмейстером два часа в зале пропрыгал, обливаясь потом, чем несчастную цидульку в три строки собственноручно изготовил. Его нелюбовь к бумаге была такова, что стоило взять перо в руку - ладонь мокрой делалась.
– Вылечили студента, ему податься некуда. У нас пока живет, за больными ходит, да не по душе ему это. И не по силенкам.
– Студента? - Архаров не сразу сообразил, что в Москве имеется свой университет, детище графа Шувалова.
– Да, толковый малый, только глупостями занимается, - с неудовольствием отметил Вережников.
– А делопроизводству обучен?
– Сомнительно. Мы его пробовали приставить записи вести - не заладилось. А вы, сударь, с ним потолкуйте.
Служитель принес мундир и штаны Архарова, поставил к его ногам сапоги. От всего имущества нестерпимо воняло.
– Ничего, зато живы останетесь, - утешил доктор.
Вскоре явился тонкий узкоплечий юноша в кафтанище с чужого плеча, белобрысый, почти безбровый, росточка малого, на вид подросток. Он принес стопку бумаги, чернильницу и перо - за собственным ухом.
Странно даже было, что здоровенных мужиков чума загоняла в могилу, а это дитя выжило. Смущен юноша был беспредельно, и всякому было понятно - ощущает неловкость за то, что вообще на сей свет явился. Но сказал, что звать его Александром Коробовым, а лет ему двадцать четыре.
– Давай пиши, - тут же приказал Архаров. - А ты, братец, ему посвети.
Студент располодил свое хозяйство на лавочке и, скрючившись в три погибели, изготовился писать.
– Искомай за рябой оклюгой, - внятно продиктовал Архаров. - Есть? Почунайся дером от масы.
Студент поднял голову.
– Записывай, не ленись, - одернул его доктор Вережников.
