Глава 17
Депрессию нужно встречать с улыбкой. Депрессия подумает, что ты идиот, и сбежит.
Роберт де Ниро
Наполеон был мрачен. Его тонкое бледное лицо с несвойственной южанам легкой желтизной казалось непроницаемым, глаза, обычно живые и пытливые, смотрели холодно, точно буйство красок и замечательные пейзажи живописной Луары были аляповатыми декорациями бездарной драмы.
– Что ж вы голову повесили, соколики? – словно между прочим запел Лис, придерживая коня у дверцы кареты. – Что же бег ваш стал теперь уж не быстрехонек, иль почуяли, родные, мое горюшко…
– Лейтенант! – подозвал своего телохранителя Бонапарт. – Я бы попросил вас более не петь.
– Шо, вообще? – ошеломленно переспросил Сергей. – А как же ж страдания мировой культуры?
Стоит ли говорить, что со стороны Лиса это было грубейшим нарушением субординации, но подобные выходки часто сходили ему с рук.
– Эту песню не задушишь, не убьешь, – продолжал он.
Эта пылкая тирада взбалмошного гасконца отчего-то вызвала легкое подобие улыбки на губах любимого сына Марса. Действительно, что возьмешь с этих гасконцев?
– Сейчас не пойте.
– У вас плохое настроение, мой генерал?
– Да.
– Отчего же? Дорога прекрасна, воздух свеж, птицы щебечут. Буквально, дневной эфир струит зефир, или наоборот, я уже не помню…
– Мне снился дурной сон.
– Ну, так на то он и дурной, шо умному человеку о нем думать не пристало.
– Вы что же, не верите снам? – Глаза корсиканца удивленно распахнулись, в них впервые с начала беседы появился живой интерес.
– Да вы шо, мой генерал, я и газетам верю. Так красиво брешут – как не поверить? Главное только в голову не брать.
– Это глупо, лейтенант. История знает великое множеств вещих снов, главное, уметь понять их смысл, а не отмахиваться от знаков, которые в изобилии посылает Провидение.
– Точно, сглупил, ваше превосходительство. Вот мне намедни сон приснился: иду это я, значит, по дороге, вдруг слышу, позади цокот. Оглядываюсь – карета. – Сергей перешел на громкий шепот и даже зачем-то огляделся по сторонам. – Тащит ее четверка вороных коней. Ну, прямо не кони, а чистый антрацит[48]. Рядом с каретой бежит огромный черный охотничий пес. Глаза так и сияют, в пасти клыки, шо те персидские кинжалы.
– Ну-ну? – заинтересовался Наполеон.
– Так я и рассказываю. На козлах, в черном-черном плаще, эфиопский кучер, как есть, отдельно от головы.
А сама карета вся из костей, по углам сверху вместо фонарей четыре человеческих черепа челюстями чавкают.
– О?!
– Подъезжает ко мне эта карета, дверца открывается… – Лис наклонился к окошку кареты, – а там дама. Вся будто в трауре. И говорит так умильно-умильно: «Садись, путник, я тебя подвезу». И так хитренько: «Куда скорее путешествие твое закончится». А я только гляжу – за этой дамой в карете пассажиров тьма-тьмущая: у кого язык на плечо, кто без головы, у некоторых веревка на шее или дыра в груди. Я ей: «Мерси, мадам, я уж так, пешкодралом как-нибудь».
– А она?
– А что она, я так и не узнал: труба зорю начала выводить.
– Да, – покачал головой Бонапарт, – недоброе предзнаменование.
– Вот и я о том. Как вы сказали, так я сразу дотумкал – недоброе. Смысл-то ясен.
– И какой же?
– Ну как это какой? Нельзя давать безголовым права на управление транспортом. Надо регламентировать пассажирские перевозки, в одну карету не более четырех человек, а то ведь развалится, перекроет движение. И собак нужно выгуливать в наморднике и на поводке.
Наполеон расхохотался:
– Хитрец! Признайся, ты ведь не видел этого сна?
– Ну я или кто другой, в целом какая разница?
– Послушайте, Рейнар, – генерал прервал смех, – дневной привал у нас в Амбуазе, я слышал, там живет известный прорицатель Кажюс. Говорят, что он не шарлатан. Еще говорят, что он ездил в Париж по личному приглашению Робеспьера лет примерно восемь назад, когда тот еще был в полной силе. И якобы сказал тому, что видит его голову отделенной от тела. Будто бы именно потому Робеспьер и начал лютовать и казнить всех, кто находился рядом, что в каждом подозревал своего будущего убийцу.
– Очень интересная история. И шо, в Амбуазе теперь проживает весь Кажюс или только его вещая голова?
– Не слишком умно потешаться над тем, что скрыто от твоих глаз. Ведь человек, которому не дано знать даже того, что находится за ближайшей дверью, – существо весьма несовершенное. Не каждому дано понять, что свыше в нем заложены силы, скрытые до поры до времени. И только если найти в себе этот дар, мир запомнит тебя гением и назовет великим.
– Да я шо, против? Но меня смущает одна деталь: вот, скажем, Робеспьер не поверил бы этому Кажюсу или просто отмахнулся, когда ему рассказали о прорицателе, и забыл о нем через минуту. Тогда что ж, и террора не было бы? Или что, он не стал бы, точно заведенный, отстригать головы своим вчерашним друзьям и подельникам?
– Но-но, он все же революционер, и я был дружен с его братом. Он, кстати, и рассказал историю с Кажюсом.
– Это что-то меняет? Из ваших слов, мой генерал, следует, что в кровавых реках, пролитых этим революционером, виноват какой-то провидец, или Провидение, водившее рукой Робеспьера, когда он черкал автографы на приговорах? Удобная позиция. Очень революционная. Как говорят на востоке: я не я и сакля не моя.
– И все же, – насупился Бонапарт, – я хочу побеседовать с Кажюсом.
– Понятно. Можно уже мылить шею?
– Можно приготовиться сопровождать своего генерала. Ты и Жюно поедете со мной.
* * *
– Я все знаю! Изменщица! Потаскуха! Я так верил тебе, а ты?! И с кем, с собственным братом! – Я влетел в комнату Софи, как раскаленное ядро в крюйт-камеру[49] обреченного фрегата.
– Послушай… – Ошеломленная девушка пыталась было подняться со стула перед трюмо, где за секунду до того прихорашивалась, прежде чем во всей красе явить себя миру.
– Ничего не желаю знать! Ты предала меня! – Я сыпанул на пол горсть монет. – Это – за ночи с тобой! Ты подлая змея, ты разбила мне сердце! Я покидаю этот проклятый город!
Софи, пораженная внезапным потоком оскорблений, потеряла дар речи. Я развернулся на каблуках и выскочил, хлопнув дверью. На лестничной площадке меня уже поджидал верзила лакей. Не говоря ни слова, я с размаху врезал ему основаниями ладоней по ушам и пнул в грудь, спуская с лестницы. Побледневшая мадам Грассо, как обычно сидевшая за конторкой, завидев пистолет в моей руке, нырнула под стол. Я подошел к стене, на которой висела связка ключей, схватил ее и размашистым шагом вышел, заперев за собой дверь. «Ну что ж, актеры на местах. Поехали!»
Я бегом направился в свой номер. Там уже, не скрывая самодовольства, сидел Гастон, помощник трубочиста.
– Все готово?
– Ну я же здесь! – Юнец продемонстрировал мне три прута, недавно бывших частью решетки. – Не сомневайтесь, вы пролезете!
– Отлично, держи плащ!
– Хороший, – пробуя на ощупь материю, оценил мальчишка.
– Еще бы! В нем, может, сам герцог Орлеанский ходил.
– Ишь ты!
– В общем, ты все понял?
– Все, чего повторять-то? И что, коня я могу насовсем забрать?
– Как только окажешься за воротами Парижа – он твой вместе с седлом, уздечкой, стременами и попоной.
– Вот это да, вот это повезло!
– Кому повезет, у того и петух снесет. Давай вперед, ровно через три минуты ты должен пронестись в сторону заставы самым быстрым галопом, какого только сможешь добиться от коня.
– Да вы не сомневайтесь. Я ж родом из Нормандии, у нас там ходить и ездить верхом начинают одновременно.
– Да, Гаспар мне сказал. Вперед, действуй, не заставляй меня пожалеть, что я с тобой связался.
– Не извольте сомневаться, месье! – Мальчишка легко проскользнул в сделанную им за ночь дыру в решетке и сноровисто спустился с крыши сарая прямо к воротам конюшни.
– Фух! – выдохнул я. – Ну, теперь счет на секунды, лишь бы паренек не замешкался.
На всякий случай я пошел проведать верзилу-слугу. Тот лежал в глубокой отключке. Хотелось надеяться, что Софи еще некоторое время будет изображать рыдания от горечи и обиды. Ну, хотя бы еще минуты две, на случай если я вернусь. Покончив с этим, я спустился вниз. Полицейские ищейки, караулившие у пансиона мадам Грассо с того момента, как заикающийся от ужаса нищий сообщил по инстанции о встрече с ходячим мертвецом, радостно потирали руки, ожидая дальнейших приказов. Если многолетнее чутье не подводило, ждать им предстояло как минимум до вечера. Пока министр полиции вдрызг не переругается с начальником военной разведки, топтуны, ничего не предпринимая, будут просто таскаться за мной, точно консервная банка, привязанная к кошачьему хвосту.
Я выглянул в маленькое оконце входной двери: так и есть, два праздношатающихся бездельника, по виду не то приказчики, не то писари, стояли у края тротуара, изображая оживленную беседу и постоянно косясь на дверь. Раз, два, три. Вперед! Я выскочил на улицу и с размаху, с доворотом бедра, точно бичом, пятой ладони треснул по затылку одного, затем приложил об стену второго и, выхватив из-за пояса трофейный пистолет, выстрелил в воздух. Случайные прохожие, нечастые здесь в разгар дня, опрометью бросились кто куда. Еще через секунду мимо промчался мой конь со всадником в длинном черном плаще и накинутом капюшоне.
