В другой раз майор бы не преминул добавить: выскочка. Но в свете последних обстоятельств майор тяжело вздохнул, что, видимо, означало: «благослови его боже!». И добавил вслух, поймав за рукав унтера из лагерного конвоя, руководившего татарскими «оборонцами»:
— Угомоните своих подопечных, Деггер, а то, бог свидетель, они переусердствуют овчарок.
Сеанс предусмотрительности и убеждения
Крым. Гурзуф. Лето 43‑го. Санаторий для офицеров вермахта и кригсмарине «Гелек-Су»
— Повторюсь, что чрезвычайно рад вас видеть, герр гауптштурмфюрер.
Чеканная крышка турки слегка застучала по медному горлышку, когда Дитрих-Диц заглянул проверить, заварился ли кофе по-восточному.
— Особенно после тех событий на Аю-Даге… — подчеркнул он без двусмысленности. — Но, насколько я понимаю, моя зондеркоманда не самая близкая к Атламу? Там есть ещё группа Юлиуса…
Но у гауптштурмфюрера абвера К.-Й. Бреннера были особые резоны привлечь зондеркоманду старого знакомца Габе к игре, шахматные фигуры которой пока ещё только расставлялись в его голове, за сошедшимися морщинами лба.
Не последнюю роль в ней играло и то, что штурмбаннфюреру в ней было уготована почётная роль гамбитной пешки. Может, не так буквально, чтобы на съедение… Но именно он должен был отконвоировать «троянского коня» — колонну военнопленных с внедренными в неё русскими разведчиками, а никто другой.
— Он не бывал в таких переделках, как вы, Дитрих, — покачал головой Бреннер. — А тут для вас имеются аналогии, не лишенные мистического содержания. Помните, сколько базировалось подводных лодок на секретной базе кригсмарине, с которой у нас с вами было столько хлопот по весне?
— Шесть, — пожал плечами командир армейской зондеркоманды «гехаймфельдполицай», дескать, что с того?
— Представьте себе, шнельботов, о которых столь ревностно печётся морское командование и лично фюрер, сейчас столько же. Впрочем, вы правы, не самое актуальное совпадение, — согласился Карл-Йозеф, садясь за стол с кружевной скатертью и жмурясь на солнечные вспышки в просветах глухих штор. — Гораздо более любопытным вам покажется… благодарю… — он пододвинул здоровой рукой чашку, закурившуюся ароматным дымком алжирских кофеен. — Что и тут мы с вами будем иметь дело не с кем иным, как со 2-й разведывательной группой 2-го разведывательного отряда штаба русского флота. С нашими старыми знакомыми.
— Особенно с вашими, — мельком глянул на него поверх своей чашки Габе.
— Вы о том, что мне доподлинно известны нумерация подразделения и фамилии командиров? — невинно приподнял брови гауптштурмфюрер.
— Нет, конечно, — задумчиво покачал головой Дитрих.
«Чёрт его знает… Притворяться несведущим и невинным “агнцем” с этим “волком разведки”, пожалуй, дело ещё менее перспективное, чем пытаться сыграть с ним в свою игру. Да в другой раз такая авантюрная затея и в голову не пришла бы, но сейчас, когда по три раза на день перелистываешь страницы памяти и старых блокнотов в поисках нужных связей…»
— Я о том русском разведчике, которого вы… — Изображая раздумье ещё мучительнее предыдущего, Дитрих закатил глаза к лепному потолку. Помедлил и, наконец, опустил их навстречу невыразительному, блеклому взгляду Бреннера поверх круглых очков. — То ли упустили? — начал штурмбаннфюрер, пожимая плечами. — То ли…
— Смелее, смелее, — поощрил его гауптштурмфюрер. — То ли отпустил? Именно отпустил. В качестве своего агента в штабе русского флота.
— И это в благодарность он вам, — деликатно указал чашкой Дитрих-Диц на мёртво-неповоротливую перчатку Бреннера, — удружил?
— Не думаю, что должен вас посвящать в свои замыслы, — сухо улыбнулся Карл-Йозеф. — И уж тем более, не стану вам врать, что оторвать себе руку — плод моей дальновидности и входило в мои долгосрочные планы, но… Сами подумайте, — приглашающим жестом указал гауптштурмфюрер на стул напротив. — А, по моим наблюдениям, вам есть чем.
— Данке шён. — Уселся Дитрих напротив.
— Битте. Теперь, полагая, что меня нет в живых, мой бывший агент — могу даже по дружбе назвать вам его позывной: «Игрок», — почти интимно добавил Карл-Йозеф, — наверняка заработал за мой счёт очередное звание и, может быть даже, орден или что там у них полагается за убиение немецких разведчиков, и тем больше натурализовался у русских.
Бреннер отвалился на спинку стула, демонстрируя такое самодовольство, словно это его дела пошли на поправку в абвере, и ему теперь вправлять в петлицу ленту Железного креста I класса.
Но вот в этом зондерфюрер [38] Габе как раз таки и не был уверен, но пока промолчал, ожидая более подходящего момента.
— Тем большим сюрпризом для «Игрока» станет встреча со мной в плоти и крови, что будет означать, что нити, ведущие к нему, как к марионетке абвера, не только не оборваны, а стали прочнее швартовых канатов.
Карл-Йозеф посмотрел на Дитриха почти триумфаторски, но бывший полицайинспектор и неплохой физиономист Габе уловил тень неуверенности в его жёлчной и, в общем-то, непроницаемой физиономии.
— Вот как? — с наигранным равнодушием заметил он. — А для абвера эта ваша комбинация не станет ли ещё большим сюрпризом, чем даже для этого… то ли русско-немецкого, то ли немецко-русского агента? — закончил он, обжигаясь горячим кофе, но будто не чувствуя этого, будто боясь пропустить «тот самый» момент. Момент, когда наступает реакция на брошенную реплику, которая в равной степени похожа и на шантаж, и на опрометчивую болтливость собеседника.
— То есть? — также безразлично, дескать: «простите, не совсем понял?», переспросил Карл-Йозеф.
— Мне показалось, во время разбора ошибок… — Подумав немного, Дитрих-Диц поправился. — Во время раздачи розг в связи с обнаружением и уничтожением большевиками секретной базы 30‑й флотилии Розенфельда… — Он сделал паузу, морщась на горячую смолистую жидкость в чашке, будто только теперь и обнаружил, что под рукой нет обычного стакана холодной воды. — Мне показалось, что ваша «абвершелле» [39] как-то не слишком посвящена в тонкости ваших взаимоотношений с русской разведкой?
— Вот вы о чём, — легкомысленно отмахнулся гауптштурмфюрер: мол, право пустяки. — И поэтому тоже, дорогой Дитрих, я хотел бы, чтобы мы продолжили с вами комбинацию, так нелепо прерванную этой весной.
— Потому что я… э… несколько в курсе? — поднял выгоревшие белесые брови Габе.
— Потому, что вам тоже есть чем удивить если не абвер, едва ли это их заинтересует, то «родословную» бухгалтерию «СС», куда вы так рвётесь перейти, — ощерился плотоядной улыбкой Бреннер, с семейным радушием приглашая штурмбаннфюрера в пекло.
Габе чуть приподнял брови, изображая некое непонимание.
— Кстати, не самый благоразумный выбор, — продолжил Бреннер, как ни в чём не бывало. — В последнее время элитой нации сплошь и рядом затыкают самые опасные дыры Восточного фронта. Так что, если вы рассчитываете на мистические парады в замке Гиммлера или на молниеносную карьеру, то рассчитывать можно только на последнее. Однако, боюсь, что, в лучшем случае, это будет «блицкриг» по трупам старших товарищей, — словно забыв о грозном намёке, увлекся Карл-Йозеф.
А командир армейской зондеркоманды Geheimefeldpolizei Дитрих-Диц Габе, и без того, — не в пример бравым Den jungen Idioten [40] из СС, сутулившийся после долгих лет карьерного забвения в криминальной полиции Дрездена, — осунулся окончательно. Ему едва удалось удержать фаянсовую чашку в заплясавших пальцах: «Откуда? Откуда он знает?».
Карл-Йозеф словно теперь только вспомнил о том, какого страху между делом навёл на штурбаннфюрера, и сам прояснил этот вопрос:
— И, кстати, Дитрих, растолкуйте наконец своим подчинённым, куда и по какому вопросу следует стучать на своего командира. А то с «моральным обликом» — в контрразведку? Впрочем, их можно понять. Я и сам, случается, путаю, кто за кем следит. Такая неразбериха с тыловыми и оккупационными службами. А вам, я гляжу, как будто, нехорошо?..
Друзья и подруги в бою и беде
Оккупированный Крым. Район Феодосии
Стороной прошли Керчь, которую, впрочем, и определить-то можно было, разве что, по серебристой чешуе в заводи бухты — немец соблюдал светомаскировку с не меньшим рвением, чем тыловые энкавэдэшники в Туапсе, готовые во всяком, кто закурит в кулаке, заподозрить шпиона-сигнальщика.
Несмотря на флегматический речитатив двигателя, равномерный шорох встречного ветра и убаюкивающее покачивание штурманской «люльки», в сон не тянуло. И не потому даже, что, тошнотворно проваливаясь, «небесная двуколка» безбожно пересчитывала все выбоины и ямы воздушных дорог. И не потому, что летели над вражеской территорией, и глухую августовскую ночь то и дело вспарывали хрустально-синие столбы прожекторных лучей. Отчего-то его волновала близость этой девчонки, вот этой, в летчицком шлеме, чей кожаный затылок сейчас покачивался впереди Войткевича. А он живо представлял себе её личико, заострённое кожаными клапанами «в сердечко», с упрямыми карими глазами, фантастически оттенёнными резиной очков, с нижней губой, поджатой в ученической сосредоточенности.
