А когда у тебя температура тридцать девять, в постели находиться нет никакого удовольствия, но надо, потому что стоит только встать и пройтись по дому, не говоря уже о том, чтобы выйти, как тебя начинает ломать, и голова кружится, и все болит, и даже в туалет тяжело идти, и ты идешь туда лишь потому, что стоит тебе хотя бы заикнуться о своем состоянии, мама запретит тебе вылезать из-под одеяла, а под кровать поставит – какой позор! – ночной горшок, словно ты маленький мальчик.
Но как сейчас сидеть дома, когда, вынимая градусник изо рта, всего-то видишь какие-то жалкие тридцать семь и шесть десятых, и освобождение от уроков тебе дал доктор Миркин только потому, что он и табуретке освобождение даст, если та попросит? Вот в эту пору торчать дома особенно обидно. А если еще за окном светит солнце, на небе ни облачка и дует прохладный ветерок... Хаггай аккуратно спустил ноги с кровати, всунул их в теплые тапочки, прошелся по проходной каморке, носящей пышное название «салон», к сырому углу с рукомойником и плиткой, гордо именуемому «пинат-охель»{Досл.: уголок еды») – часть салона, отведенная под столовую.}. Он заглянул за перегородку. Мама замешивала тесто. Она была настолько увлечена этим процессом, что...
В общем, более удачный момент представить себе было невозможно. На цыпочках Хаггай вернулся в свою комнату и быстро-быстро натянул брюки, рубашку и свитер. Возникла проблема с обувью. Кеды лежали в выкрашенном не очень тщательной отцовской кистью белом шкафчике прямо за спиной у мамы, и достать их незаметно было невозможно. Для этого пришлось бы превратиться в невидимку, а на это Хаггая при всей его склонности к проделкам, пока не хватало. Ну что ж, придется сматываться в тапках!
Хаггай на цыпочках прошел к входной двери, отворил ее... Бесшумно не получилось – на прошлой неделе дожди лили так, что казалось, на небе скоро и воды не останется, и дерево, или, как отец его называет, ДСП, настолько отсырело, что дверь начинала царапать пол при первой же попытке ее приоткрыть. Так что мама неизбежно должна была услышать, оглянуться, и тогда... ой-ой-ой! Но мама, к счастью, вернее, к несчастью, не оглянулась, и он беспрепятственно вынырнул из полутемного жилища на залитую солнцем полянку перед домом. Все складывалось удачно. Знал бы он, чем обернется для него эта удача! Велосипед стоял у белой стены эшкубита{Строения, состоящие из нескольких составленных бетонных кубов.}. Хаггай вспомнил, как, живя в Раанане, вынужден был всякий раз, возвращаясь с гуляния, затаскивать велосипед на третий этаж. Тащить по узким лестницам, катить по площадкам. А здесь, в поселении, даже двери не запирались, а уж велосипед оставить на улице – в чем проблема? Вокруг свои! Удобно!
Напротив поселения по хребту плыла тень от облачка, делавшая накрытый ею участок из светло-зеленого темно-зеленым. Потом вновь наступало просветление. Как Хаггай и предполагал, тапочки если и не превращали езду в сплошное мучение, то изрядно сокращали получаемое от нее удовольствие – ступни, не найдя опоры пяткам, вихлялись в произвольных направлениях, подошвы, гладкие, как полированный стол, то и дело соскальзывали с педалей. Но воздух вокруг был таким чистым, какой бывает только в горах – чистым до душистости, – небо таким нежным, а солнце таким гостеприимным, что он решил не отказываться от своего первоначального замысла и отправился на прогулку.
Вдоль асфальтированных улиц, мощеных дорожек и просто проселков стояли эшкубиты и караваны да хаотично растущие деревья самых разных пород, которые поселенцы каждый очередной Ту-бишват высаживали изо всех сил.
Дорога была вполне сносная, несмотря на то, что на прошлой неделе в нее с небес накачали воды. Хаггай ехал под горку. Поселение осталось за спиной. Слева, на склоне ущелья, были в беспорядке набросаны огромные ноздреватые глыбы. Между ними в негустой траве прорисовывались и вновь пропадали под глыбами белые, усеянные мелкими белыми камушками, бурые тропинки, протоптанные арабскими овцами, безраздельными хозяевами всей округи.
Справа с горного хребта густой зеленой волной сплескивался сосновый лес. Тропка уходила все ниже и ниже. Несмотря на проблемы с обувью, ехать было приятно. На дорогу выскочило несколько войлочных овец с длинными отвислыми ушами. Вслед за ними, размахивая бичом, вынырнул из-за камня пастух – молодой мужчина с усищами и в куфие. Он пристально посмотрел вслед еврейскому мальчику, едущему на велосипеде, затем с легкостью взбежал, точнее, взлетел на гору и кому-то махнул рукой. И тотчас же перед лицом завернувшего за угол Хаггая просвистел камень. От неожиданности Хаггай дернулся, подошвы его соскочили с педалей, и колючки, растопырившие узкие листья и копьеподобные шипы неожиданно понеслись навстречу. Он еле успел зажмуриться, чтобы при падении не выколоть себе глаза, и тут же услышал звук приближающихся шагов.
* * *
– Хаггай! Хаггай!
Анат и сама понимала, что кричать смысла нет. Велосипеда не видно, а значит, Хаггай воспользовался тем, что она готовила пирог – для него, между прочим, – и не заметила, как он умчался куда-то кататься. Ну ничего, как раз к тому времени, как приедет, пирог испечется. Но конечно же, свинство вот так сбегать у мамы за спиной. Вообще, ежели у тебя температура, и ты не поехал в школу, будь добр, сиди дома, желательно, в постели. Ладно, покатается, вернется и тогда она ему задаст. Анат приступила к мытью темно-коричневых линолеумных полов. Вскоре она закрутилась, замоталась и опомнилась лишь часа через полтора, когда по всем расчетам Хаггай уже должен был вернуться. Но он не вернулся.
Из школы – а она находилась в другом поселении – возвратились Даниэль с Рафаэлем. Хана, дочь соседки, привела из садика маленькую Эстер, которую забрала, когда ходила за своим братом. Хаггая не было.
Солнце уже перебралось через небесный перевал и начало свой путь вниз, в расположенную к западу от Канфей-Шомрона долину, которая каждый вечер по-крокодильи проглатывала его красный, оранжевый или бордовый диск, предварительно разжевав его черными челюстями скал.
Анат забеспокоилась. Она отправила девятилетнего Даниэля и восьмилетнего Рафаэля по домам друзей Хаггая – может, мальчик заглянул к кому-то из них и засиделся. Братья вернулись довольно быстро и сообщили, что у Тувии Лифшица и Эльяшива Маймона Хаггая нет, а Беери Бен-Цви и Матанеля Гадора самих нет дома. Беери еще не вернулся из школы, а Матанель вернулся, но уже успел куда-то уплестись.
Может быть, Хаггай где-то вместе с Матанелем?
– Дани, – сказала Анат, – беги в колель{Ешива для женатых.} к отцу и скажи, что Хаггай пропал.
Вот и произнесено это страшное слово.
– Скажи, что Хаггай пропал. Пусть отец бежит в секретариат. Я его там жду. Рафи, ты останешься с Эстер. Пожалуйста, не оставляй ее одну. Ты меня слышишь? Хватит играть с мячиком! В прошлый раз, когда я тебя с ней оставляла, она залезла на табурет и стала шарить по верхней крышке буфета, еще немного, и схватила бы ножницы!
Говорила, а сама думала: «Хаггай! Хаггай! Хаггай! Г-споди, помоги!»
* * *
– Так во сколько, во сколько, говоришь, он уехал? – спросил секретарь поселения Натан Изак, выслушав сбивчивый рассказ Анат, и подпрыгнул от волнения.
– Да не знаю я! – пытаясь сдержать слезы, застонала Анат. – Тесто замесила в двенадцать, а спохватилась, что его нет, в два.
– Гм... Сейчас уже десять минут шестого. – Натан помрачнел. – Даже если бы он уехал за пять минут до того, как ты заметила его отсутствие, уже должен бы вернуться.
Дверь эшкубита, в котором располагался секретариат поселения, распахнулась, и в комнату влетел Цион, отец Хаггая.
– В полицию звонили? – выкрикнул он.
– Сейчас позвоню, – тихо ответил Натан. – Что полиция? Приедет один коп – что он сможет сделать? Надо организовывать собственную команду и отправляться на поиски.
– Одно другому не мешает.
– Цион! Мне Анат ровно три минуты назад все рассказала. Что я мог успеть за это время? Вот тебе аппарат – звони, звони! А я буду организовывать поисковую команду. Анат, оставайся при муже на случай, если потребуется сообщить полиции какие-то детали.
Натан почувствовал, что его голос как-то не по-командному задрожал, подпрыгнул и, не закончив фразу, выбежал из секретариата.
Сначала – в колель!
Старый ешивский барак был недавно покрашен снаружи, да так умело, что окна его, во-первых, оказались заляпаны краской, во-вторых, перестали открываться. За столами, разбившись на пары – хевруты – сидели разновозрастные студенты и хором спорили. Кто-то давил басом, кто-то срывался на фальцет. Натан между рядами письменных столов прошел к арон акодеш, развернулся и громко сказал:
– Хевре!
Сорок пар глаз устремились к нему. Наступила тишина, словно выключился приемник, перед тем тщетно пытавшийся в хаосе шумов выявить какую-то определенную волну.
– Хевре! Пропал Хаггай Раппопорт! Ушел из дому между двенадцатью и двумя часами дня и не вернулся.
