Впрочем, название «башня», данное этим сооружениям европейцами, строго говоря, не отражает их конфигурации. Возьмем к примеру одну из башен в окрестностях Бомбея. Диаметр ее равен тридцати метрам, а высота — лишь двенадцати. В центре имеется яма глубиной в пять метров и шириной — в пятнадцать. Чтобы в сезон дождей, когда с небывалой силой хлещут ливни, ее не заливало, по четырем сторонам от ямы вырыты широкие, глубиной в два метра колодцы, соединенные с нею ходами, проделанными в каменной кладке под углом в сорок пять градусов. Яму опоясывает широкое кольцо из трех слегка наклоненных внутрь концентрических кругов, разделенных на семьдесят два сектора. Эти числа — три и семьдесят два — не случайны: они считаются священными, им соответствуют, в частности, три заповеди Заратуштры и семьдесят две главы «Ясны»[47], одной из частей «Зенд-Авесты»[48]. В каждом секторе, напоминающем собой спицу гигантского колеса, — углубление не более двадцати сантиметров, где и лежит тело усопшего до тех пор, пока от него не остается один скелет. Ждать этого пришлось бы довольно долго, если бы не стаи грифов-стервятников, которым для выполнения обязанностей санитаров требуется всего несколько часов.
Чтобы скрыть от посторонних взоров происходящее внутри, кольцо обнесено тонкой, высотой в пять метров стеной, используемой бесчисленными грифами в качестве насеста. Плотно усевшись на ней, втянув голые шеи, неподвижные и тяжелые, они, не обращая внимания на палящее солнце, жадно вглядываются в даль в ожидании очередной похоронной процессии.
Возглавляют траурное шествие носильщики в белых одеяниях. Покойник в саване, тоже белом, — в железном гробу. Чуть поодаль, связанные попарно белым платком, идут медленным шагом родные и близкие, также во всем белом.
Прожорливые птицы издали замечают их и, вытянув голые розовые шеи, взмахивают крыльями, царапают стальными когтями парапет.
Носильщики открывают вделанные в стену тяжелые железные ворота, вносят гроб внутрь и, совершив положенный обряд и прочитав молитву, укладывают обнаженное тело в углубление, после чего выносят из башни гроб и саван.
Едва ворота закрываются, как грифы, набросившись на труп, начинают остервенело рвать его ногтями и клювом. Когда они вскоре возвращаются на свой пост, на месте их пиршества остаются лишь кости.
Недели через две те же носильщики вновь посещают башню. Они в перчатках, в руках — щипцы. После нескольких торжественно произнесенных священных формул останки усопшего навсегда опускаются в яму, где поколение за поколением скопляются кости парсов, превращающиеся со временем в прах.
Когда-то небольшая община парсов — землепашцев и мелких торговцев проживала в пяти-шести милях от святой обители. Поселились они здесь в незапамятные времена и трудом своим превратили освоенный ими уголок земли в райский сад. Их влиятельные соседи — брахманы — всегда помогали им, хотя те и исповедовали другую религию. И в этом нет ничего удивительного: индусы, буддисты и парсы отличаются большой веротерпимостью и не только не враждуют между собой, но, наоборот, постоянно оказывают взаимную поддержку.
Пока брахманы жили в святой обители, деревня парсов процветала. Но после того, как пандитов разогнали, огнепоклонники перебрались в другое селение, примерно в двадцати километрах от прежнего места проживания.
Однако они сохранили привязанность к родной земле, тем более что поблизости — случай редкий для небольших деревушек парсов у них была своя башня молчания, построенная из кирпича в стародавние времена, возможно, в эпоху расцвета ныне мертвого города, когда здесь проживало куда больше народу. Правда, теперь она стояла забытая и затерянная в джунглях. Крайне редко приносили сюда трупы. И грифы, селившиеся здесь исключительно в силу привычки, были вынуждены летать по всей округе в поисках павшего на рисовых полях буйвола или какой-нибудь мелкой добычи, ускользнувшей от вечно голодных людей. Одним словом, эта дакма была для пернатых хищников своего рода Лагерем Нищих. Подумать только, проходили месяцы, а похорон нет и нет!
Нетрудно представить себе радостное возбуждение, охватившее стервятников, когда они издали увидели многочисленный кортеж, быстро приближавшийся к заброшенной дакме. Огромные птицы хлопали крыльями, покачивали длинными шеями, неуклюже взлетали над мрачной башней.
Люди были на лошадях — зрелище, непривычное для этих отвратительных исполнителей погребального ритуала. Процессия остановилась шагах в двадцати от башни. Завернутые в ткани тела, перекинутые впереди седел, опустили на землю. Всего их было четыре — три покрупнее и одно поменьше. То-то радости для грифов: что-что, а трупы считать они умели!
На носильщиках не было традиционных белых одеяний, да и вели они себя без должной торжественной неторопливости. Но какое грифам было дело до всего этого, если им, прожорливым по природе, пришлось по не зависящим от них обстоятельствам так долго голодать. Нетерпение их возрастало с каждой минутой!
Прозвучал с издевкой хриплый голос:
— Капитан Бессребреник, вы ведь слышите меня, не правда ли? Знайте же, перед нами башня молчания — место вечного упокоения парсов, а теперь и вашего со спутниками!
Так вот какую ужасную смерть уготовил негодяй для своих пленников — бросить их живыми на растерзание грифам, чтобы от этих смелых, добрых и любящих людей вмиг остались скелеты! Только на Востоке могут придумать и осуществить такое!
И никто из всадников не протестовал! В том числе и сохранявший инкогнито изувер-европеец по кличке Король денег, чья взращенная завистью ненависть будет наконец утолена, да еще как! Ибо ничто уже не сможет спасти Бессребреника, Мариуса, Джонни и юного Патрика.
Мрачно заскрипели на заржавевших петлях ворота башни молчания, открывая взору воронкообразное кольцо и все его семьдесят два сектора, а в центре — яму, наполовину наполненную костями. Пленники, по-прежнему связанные по рукам и ногам, с кляпами во рту, тоже увидели этот мрачный храм смерти.
Палачи грубо схватили их и, подтащив к кольцу, на глазах изголодавшихся хищников швырнули в углубления, послужившие последним ложем не одному поколению парсов. Затем по сигналу Биканэла подвели госпожу Клавдию и Мери. Миссис Клавдия полагала, что уже все видела в жизни, все испытала, но когда поняла, какие пытки уготованы близким ей людям, то ощутила такую муку, будто сердце ее резали на куски. Не было сил ни кричать, ни плакать! Как каменная стояла она, ни на что уже не надеясь.
Биканэл, ошибочно приняв молчание женщины за очередную браваду, закричал ей злорадно:
