Пройдя порядка мили, они уже смогли разглядеть крышу загородного особняка.
– Слушай, давай обогнем его со стороны леса и зайдем сзади, – хрипло дыша, сказал Хенсон.
– Не-е, слишком много времени убьем. А потом, он все равно знает, что мы заявимся, так или иначе.
– Он скорее будет ждать Штока, а не нас. Я бы, по крайней мере, на его месте был уверен в сообщнике.
– М-да. Ну, хорошо, за деревьями мы поближе подберемся к дому, и ему будет труднее в нас стрелять, хотя он может просто-напросто удрать через парадный вход…
Они свернули на поле.
– Что, если он прямо сейчас мимо нас проедет? – сказал Хенсон, шлепая по лужам.
– Я ему пулю пущу между глаз.
– Трупы умеют молчать, – заметил Хенсон.
– Да, ты прав. Такого нам не надо, – согласилась Эсфирь. – Нам нужны ответы.
Спотыкаясь и устало сопя, они пересекли поле, заодно поглядывая на особняк, в надежде заметить там какое-то движение. Затем уровень грунта опустился, и даже крыша дома исчезла из виду. Достигнув опушки леса, Хенсон по-медвежьи обнял толстенное дерево, продышался с минуту и двинулся вперед, держась поближе к высокой стене неподстриженного кустарника, который образовывал зеленую изгородь. Должно быть, в свое время этот участок тоже относился к особняку, а может, и к школе. Впрочем, школьное здание уже давно снесли. Деревья стояли через регулярные промежутки, и в подлеске просматривались остатки заброшенной дорожки. Зеленая изгородь так разрослась, что стала непроходимой.
– И теперь что?
– А давай по этой дорожке, – предложила Эсфирь. И они пошли по ней, с каждым шагом приближаясь к дому, пока наконец дорожка не превратилась в узкую тропинку между двумя стенами кустарника. С учетом того, что им недавно пришлось пережить, место выглядело весьма неуютно, напоминая туннель метро, где в любой момент мог появиться поезд. С другой стороны, нежные ростки папоротника и хрупкие дрожащие поганки говорили о том, что здесь уже давно никто не ходил.
– Порядок, – прошептал Хенсон, показывая пальцем в сторону какого-то просвета в зеленой стене слева.
Явно проход, хотя и изрядно заросший. Прямо целая арка, посреди которой виднелась кованая калитка, затянутая паутиной и ползучими растениями. Эсфирь пригляделась и увидела по ту сторону арки вытянутую лужайку, даже скорее просто широкую полоску газона, вдоль которого шла зеленая изгородь, загибавшаяся вдали овалом. На газоне через равные интервалы стояли деревья, а в траве просматривалась полузаросшая каменистая тропинка. Имелись также пьедесталы – тоже расставленные регулярно, – где когда-то могли выситься статуи охотников, нимф, Артемиды, Флоры и так далее. Здесь, наверное, в свое время прогуливались благородные господа, умиротворенно созерцающие бытие или, наоборот, флиртующие с хихикающими дамами.
Но та жизнь давно осталась в прошлом. Она закончилась раз и навсегда в тот миг, когда дом прибрали к рукам эсэсовцы.
– Вон там у них сад, – сообщила Эсфирь, показывая пальцем на дальний конец газона, где просматривалась кирпичная стена.
– Деревья окна загораживают, – посетовал Хенсон.
– Если смотреть отсюда…
Петли ажурной дверцы оказались приржавевшими и скрипучими. Выбравшись на газон, Эсфирь с Хенсоном начали перебежками двигаться вдоль дорожки, прячась за деревьями и пьедесталами и опасливо озираясь по сторонам. Но нет, ничего подозрительного не видно и не слышно. Время словно растянулось и замедлилось, пока наконец партнеры не прильнули к кирпичной стене.
– А теперь? – спросил Хенсон. – Ту дверь попробуем?
И действительно, через десяток метров в стене находилась тяжелая дверь, обитая железными полосами и крупными гвоздями.
– Я бы сказала, что лучше сигануть поверху.
Хенсон задрал голову. Метра два с половиной, а то и побольше.
– Сумеем?
– Должны. Уж очень не хочется нарываться на приключения за той дверью. А вдруг нас там ждут?
Хенсон бодро кивнул, сплел пальцы в стремя и чуть присел на полусогнутых ногах, готовый подбросить Эсфирь до гребня стены.
– Ого! Не забыл еще уроки бойскаутского лагеря? – насмешливо спросила девушка.
Он недоуменно заморгал, потом явно решил обидеться.
– Ну ничего, ничего, – поспешила она успокоить Хенсона. – Так тоже годится.
Поставив свою заляпанную кроссовку ему в ладони, она подпрыгнула, чтобы мельком взглянуть, что творится на той стороне. Соскочив вниз, Эсфирь сообщила: порядок. Затем повторила упражнение, уцепилась за гребень, составленный из щербатых кирпичей, и подтянулась. Перебросив ноги, она развернулась на животе головой к карнизу и опустила руки.
– Давай.
Ее пальцы сжали запястья Хенсона не хуже стальных клещей, выдергивающих железку из груды металлолома. Рывок – и Хенсон сам оказался лежащим на животе на кирпичном гребне. Эсфирь между тем уже спрыгнула вниз и озиралась, держа пистолет на изготовку. Хенсон перебросил ноги и приземлился, перекатившись.
Девушка оглянулась, все ли с ним в порядке. Он молча кивнул.
Итак, они оказались за стеной, но впереди еще ждала обвитая плющом решетка. Пять деревянных секций, возле каждой по цветочной урне на постаменте. Эсфирь поняла, что за решеткой находится сад с оранжереей. С этой стороны особняка входов не имелось, только лишь ранее виденная дверь, обитая железом и выходившая на газон. Партнеры попали практически в слепую кишку, образованную стеной и домом. К тому же не ясно, видел ли их кто-то из оранжереи или верхних окон. Быстрыми перебежками они скользнули вдоль решетки и добрались до калитки, ведущей в сад.
Эсфирь на миг заглянула туда и тут же отдернула голову. Миссис Турн сидела в своем инвалидном кресле, спиной к ним. Она будто смотрела вдаль, за розовые кусты и луг, откуда поднимался черный дымный столб. Горящий «ситроен». Девушка медленно кивнула, и Хенсон приподнял простенький крючок. Калитка скрипнула. Они переглянулись, вышли на открытое место и направились к старушке.
Она ничем не показала, что заметила присутствие чужаков. Бледные, подслеповатые глаза недвижно смотрели на столб дыма.
– Mevrouw Турн, – мягко сказала Эсфирь.
– Hij brandt, – пробормотала та.
– Пардон? – Эсфирь перешла на французский, осторожно касаясь локтя старушки.
Миссис Турн вся тряслась от напряжения, пытаясь встать. Хенсон вопросительно посмотрел на девушку.
Миссис Турн повернула голову к Эсфири. В ее взгляде читался ужас, тот самый ужас, который возникал и в глазах Розы Горен, когда разрозненные обрывки прошлого вдруг проявлялись в ее сознании.
– Hij brandt, – повторила она, мелко дрожа.
– Мне кажется, это значит «он горит», – пояснила Эсфирь, не сводя немигающего взгляда с лица миссис Турн.
Она передала Хенсону пистолет и бережно взяла руки старушки в свои ладони.
– Asseyez-vous, madame. Calmez. Tout c'est bien. Asseyez-vous[19].
Миссис Турн кивнула и последовала совету. Опустила глаза, затем вдруг вскинула их вверх, будто припомнив пожар, и повернула голову в ту сторону.
– Manfred brandt. Meyer brandt.
– Мейер? – переспросил Хенсон. – Мейербер?
– Манфред горит. Мейер горит, – перевела девушка с голландского.
Из-за спины раздался хруст, и Хенсон обернулся. В их сторону торопилась домработница.
– Что вы тут делаете? Чего вы к ней привязались? Кто вам позво…
И тут она увидела пистолет в руке Хенсона. Замерев как вкопанная, домработница прикрыла рот фартуком.
– Мы не делаем ничего плохого, – сказал Хенсон, непринужденно помахивая пистолетом. – Где доктор Турн?
– В Амстердаме.
– О нет, он был здесь. Его грузовик еще возле дома?
– Грузовик?!
– Так он здесь не появлялся, – проворчал Хенсон себе под нос. – Нестыковочка.
– Я ходила к курам, за яйцами, – объяснила домработница, показывая пальцем в сторону дальней части сада. – Минут на десять. Может, и на пятнадцать.
Миссис Турн начала что-то говорить по-голландски. На слух ее произношение казалось довольно невнятным, хотя, судя по потоку речи, слова были вполне осмысленны. Несколько раз прозвучало слово «Манфред». Эсфирь изо всех сил пыталась уловить смысл, пользуясь знанием немецкого и идиша.
– Что-то такое насчет огня. Или пожара, – наконец поделилась она своими соображениями.
– Подойдите, – приказал Хенсон домработнице. – А вы поняли, о чем говорит mevrouw Турн?
Женщина даже не двинулась с места, все еще объятая сомнениями. Тогда Хенсон просто взял ее за локоть и подтащил к креслу.
– Мы здесь не для того, чтобы навредить вам. Или миссис Турн.
Кивнув, домработница прислушалась к хозяйке.
– Говорит, что он оплакивал картины, а теперь ей самой приходится оплакивать свое одиночество.
– Как прикажете понимать?
– Это она про штандартенфюрера СС Штока, – ответила домработница. – Он был к ней очень добр, хотя тоже сгорел. Вот почему она плачет.
– Вы сказали «очень добр»… Значит ли это, что они были близки?
