Глава 48
ХИРУРГ
Вера сидела в кабинете главного врача, генерал-майора медицинской службы, хирурга Исаака Марковича Фридмана, старалась не пропустить ни слова из того, что говорил старик своим прокуренным низким голосом.
— …Он был сильно контужен в том бою, — объяснял Фридман, — полностью потерял память, поэтому вы так долго и не могли его найти. Документы тоже не сохранились, наверное, украл кто-нибудь, пока он был без сознания. К тому же военно-полевой госпиталь, где он потом лежал, также попал под бомбардировку, так что чудо, что он вообще выжил. Можно сказать, дважды побывал на том свете, тем более учитывая его ранения… Вот такая, можно сказать, невезуха у вашего мужа. Считайте, всю войну за редкими паузами кочевал с одной больничной койки на другую.
Вера наконец решилась задать мучавший её с самого начала беседы вопрос:
— Но ведь вы говорите — память к нему в конце концов вернулась… Почему же?..
Она обессиленно замолчала. Проклятые слёзы опять накатывали на глаза.
Старый врач печально посмотрел на неё, достал платок, протянул ей.
— Вы хотите сказать, почему он не сообщил, что у него есть семья, почему не попытался связаться с вами?..
— Да, — кивнула Вера.
Хирург задумчиво посмотрел на свои всё ещё крепкие руки с сухими длинными узловатыми пальцами. Что бы он делал, если бы лишился этих рук, прооперировавших сотни людей за долгие годы?! Нашёл бы он в себе силы жить, чувствуя себя бесполезным, беспомощным?..
У него не было однозначного ответа на этот вопрос.
— Я полагаю, что ваш муж решил не возвращаться домой, — осторожно начал он, — потому что не хотел быть вам в тягость. Вы должны его понять… Как, простите, вас зовут?
— Вера.
— А по батюшке?
— Вера Никитична.
— Так вот, милая Вера Никитична, вам надо понять, что ваш супруг считает себя никому не нужным калекой. Он и жить-то не хотел, мы его насильно кормили, еле выходили… Когда он к нам попал, надежды почти не было. Он, между нами говоря, только-только от края отошел… А то ведь не просто от пищи отказывался, но и вообще не разговаривал, молчал, и всё. Помимо ран ещё тяжелейшая депрессия. Вот такие дела…
Исаак Маркович откинулся на спинку кресла, закурил. В принципе он почти всё сказал этой славной молодой женщине. За исключением одной малости, которую говорить не имеет права. Что лучше было бы ей сейчас вернуться туда, откуда она приехала, и забыть о своём калеке-муже. Лучше для них обоих. Будущего у них нет. Но, разумеется, она ему не поверит, так что бесполезно это обсуждать.
— Вы разрешите? — потянулась к пачке папирос Вера.
— Да, конечно.
Он зажёг спичку, поднёс ей огоньку.
Некоторое время оба курили, каждый думая о своём.
— Но теперь-то он идёт на поправку? — прервала молчание Вера.
Фридман прищурился, выпустил аккуратное колечко дыма.
— Ну, в общем-то, да, хотя очень медленно. Впрочем, и сейчас ещё никаких гарантий нет. В любой момент может наступить ухудшение.
— Ходить он не может? — уточнила она.
— Ну почему же, он ходил, и если всё будет хорошо, то опять пойдёт…
— А как же… — смутилась Вера.
— В смысле ноги, вы имеете в виду? — пришёл ей на помощь хирург. — Здесь всё в порядке. Ну, в относительном, конечно. У него ведь хороший протез есть, американский. Союзники с широкого плеча подарили нам сотню. Будет, конечно, прихрамывать, но ходить сможет. Надо отдать должное американской технологии, умеют, черти, делать…
Но Вера уже не слушала.
— Я могу его забрать, Исаак Маркович? — не совсем вежливо прервала она врача.
Фридман замолчал, внимательно посмотрел на неё.
Милая худенькая женщина. Обрекает себя на кромешный ад. Но объяснить ей это невозможно. В конце концов, её право. Проклятая война.
Чёртова жизнь!..
— Да, конечно, вы можете его забрать, — сказал он и тщательно раздавил в пепельнице окурок. — На ваш, как говорится, страх и риск.
Глава 49
ДВОЕ
Через три дня к Вериному дому подъехал изрядно потрёпанный грузовик, довоенный «ГАЗ»-полуторка. Впервые за долгие годы здесь останавливалась машина советского производства.
Вера выскочила из кабины, вынула оттуда чемоданчик и вместе с подбежавшим парнишкой-шофёром осторожно помогла выйти мужу. Шофёр вытащил из кузова костыль, распрощался и, громыхая разбитой подвеской, уехал.
Они остались одни.
— Вот мы и добрались до дома, — через силу улыбнулась Вера. — Пойдём, Мишенька.
Михаил ничего ей не ответил. Захромал к крыльцу, тяжело опираясь единственной рукой на костыль. Вера медленно шла рядом, с опаской поглядывала на него, готовая поддержать, подхватить его в случае потери равновесия.
Но помощь не понадобилась. Михаил хоть и с трудом, но самостоятельно преодолел три расшатанных ступеньки. По лицу его стекали струйки пота, он по-прежнему не произносил ни слова.
Вера быстро забежала вперёд, открыла дверь, и они наконец вошли в дом.
Дверь за ними захлопнулась.
Они постояли несколько секунд, с тем чтобы глаза после яркого дневного света привыкли к полутьме, потом Вера, спохватившись, подвинула мужу стул, хотела помочь ему сесть. Он с явным раздражением оттолкнул её, уселся сам с вытянутой вперёд ногой. Прислонённый к стулу костыль съехал, упал на пол. Этот стук прозвучал неожиданно громко в повисшей тишине.
Вера нагнулась, подняла, аккуратно приставила костыль к стенке.
— Вот и хорошо, — бормотала она. — Вот так, Мишенька… вот мы и дома. Сейчас я чего-нибудь приготовлю, мы с тобой покушаем. Потом ты полежишь, отдохнёшь, устал, небось, после такой дороги. Погоди, я сейчас.
Она выбежала наружу, чтобы забрать оставшийся на крыльце чемоданчик.
Михаил тем временем разглядывал комнату, узнавал полузабытые предметы. Никакого особого счастья по поводу того, что он наконец вернулся домой после стольких лет, на его лице не отражалось. Взгляд был безучастным, отрешённым.
Дом казался знакомым и в то же время чужим. Вернее, дом оставался прежним. Он сам теперь стал в нём чужой.
Михаил повернулся к фотографиям на стене. Он и Вера. Вера и Надя. Наташа…
Вера хорошо выглядит на фотографиях. Она и сейчас на удивление хорошо выглядит. Лицо гладкое, если б не эти тёмные круги под глазами, вообще бы не изменилась.
Странно, что ни про Наташу, ни про Надю Вера пока не сказала ни слова.
Наташа, наверное, в школе…
Здесь ли Надя? Знает ли она о нём?
Он вдруг опять остро ощутил, что не надо было сюда возвращаться. С этой жизнью всё кончено, он слишком многое видел, пережил, понял.
Он не сможет тут… Да ещё таким… обрубленным.
Он сделал ошибку, поддавшись уговорам жены.
Большую ошибку.
Вера вернулась, зыркнула в сторону мужа. Он почти не разговаривал с ней, за все прошедшие дни сказал, может, два или три слова. Она понимала, что должно пройти время, хирург Фридман её предупреждал, но пугало тяжёлое Мишино молчание, безразличное выражение лица. От этого она слишком суетилась, болтала всё время что-то необязательное, пустое…
— Я сейчас быстренько всё сделаю, и мы с тобой перекусим… Ты пока посиди, Мишенька, отдохни.
Она начала хлопотать, сновать по комнате: что-то доставала, разворачивала, набрасывала на стол.
Михаил всё также молча и вроде бы равнодушно наблюдал за ней, было совершенно непонятно, о чём он думает.
— А Наташа? — неожиданно спросил он хриплым голосом. — Где Наташа?
Он спросил тихо, но Вера вздрогнула и замерла, как будто прозвучал резкий окрик.
Этого вопроса она ждала всё время, с того самого момента, как они встретились. Правда, они впервые остались наедине, но всё равно, он до сих пор ни разу не задал его. Он вообще ни о чём её пока не спрашивал.
— Ты пока отдыхай, Миша, — сказала Вера.
Она стояла с напряжённой спиной, боялась оглянуться.
— Мы потом про всё поговорим…
— Где Наташа? — настойчиво повторил он.
Вера на секунду зажмурила глаза, собираясь с духом, потом в отчаянии обернулась к нему.
— Нету Наташеньки, Миша. Нету. Одни мы с тобой остались…
Муж смотрел на неё остановившимся непонимающим взглядом. Ей показалось, что он не осмыслил её слов, и она ещё раз повторила:
— Нас теперь только двое — ты и я.
Михаил сидел неподвижно.
В чёрных глазах его всё больше проявлялся нарастающий изнутри ужас. Прошла целая вечность, пока он наконец медленно выдавил из себя слова:
— Как это… случилось?..
Вера тяжело опустилась на стул и начала рассказывать.
Глава 50
КРИКИ
Начался первый учебный год в новом дарьинском интернате. Учеников собрали из разных мест, одни остались без отца или матери, другие вообще были круглыми сиротами.
