Мара плакала, все крепче прижимаясь к ней. Не было больше слов, чтобы продолжать разговор. Обе вытирали слезы, уже не стесняясь их.
— Ну довольно, милая, — мягко отстраняясь, всхлипнула Евдокия Ивановна. — Эрнест Павлович заждался. У него сегодня тоже день волнительный. Не заставляй его переживать понапрасну. Хороший он человек, только давай договоримся, что о дарственной ты ему говорить не будешь.
— Почему?
— Он хороший человек, но это не означает, что ему можно доверяться до конца, — прямо глядя на Мару, ответила Евдокия Ивановна. — Да ты и сама это понимаешь. Не зря ведь назвалась сиротой.
Мара вытерла слезы, ответила на пронизывающий взгляд, не отвела глаза. Молча кивнула в ответ, протянула обратно документ.
— В серванте все мои бумаги, ты знаешь. Там и ее положу. Договорились. — Евдокия Ивановна перекрестила девушку, еще раз оглядела. — Иди, милая, удачи тебе.
— Спасибо, — сдавленным голосом прошептала Мара и, взяв сумку, быстро закрыла за собой дверь. Она шла по ступенькам, все еще всхлипывая и борясь с желанием снова разреветься. Нет, нельзя. День сегодня такой особенный. День рождения, день неожиданностей, и он еще не окончился. Впереди ее ожидает столько нового. Нужно взять себя в руки. Мара остановилась перед дверью, ведущей на улицу, закрыла глаза, перевела дыхание. Она знала, что следы от слез не прошли, но вышла с гордо поднятой головой, улыбаясь уголками губ. Охранник привычным движением открыл перед ней дверцу машины, где ее ждал Эрнест Павлович.
— Как Евдокия Ивановна? — участливо спросил он, едва они тронулись с места.
— Все в порядке.
— А ты?
— Все хорошо. — Мара откинула голову назад, почувствовав прикосновение к мягкой спинке сиденья. — Все хорошо, Эрнест Павлович. Правда, мне кажется, что все происходящее — сценарий, в котором мне досталась главная роль, и скоро прозвучит команда: «Стоп!» — и все закончится.
— Все только начинается, — взяв ее ладонь и чуть сжав пальцы, заметил Гурин.
Мара кивнула, не в силах больше говорить. Слов не было, потому что ни одно из них не могло описать того, что творилось в Душе девушки. Страх и любопытство, нерешительность и уверенность, желание перемен и жажда стабильности — гремучая смесь, которая в любую минуту готова была выйти из-под контроля. Маре стоило больших усилий выглядеть спокойной. Она знала, что нравится Гурину вот такой. И он сейчас казался ей необыкновенным, сошедшим со страниц романов героем, который везет ее в страну, где исполняются желания, становятся реальными самые дерзкие мечты. Автомобиль мчит ее навстречу настоящему волшебству. Мара закрыла глаза, представляя, как они ворвутся во владения ее всемогущего спутника. Кто знает, может быть, он видит ее молодой хозяйкой? Только ему известна конечная цель предприятия. Нужно набраться терпения и стать послушной этому странному мужчине с такими жгучими, пытливыми глазами. Мара чувствовала на себе их взгляд, но продолжала сидеть безучастно.
Волнение Гурина выражалось в том, что он то и дело сжимал и разжимал ее пальцы. Ей это было приятно. Мара глубоко вздохнула, облизывая сухие губы. Наконец, она открыла глаза и стразу же столкнулась с тревожным взглядом Эрнеста Павловича. Оба молчали. Гурин тоже чувствовал, что слова сейчас ни к чему. Пока в нем не было тревоги за успех того, что он задумал. Он был уверен, что поступает правильно. Его существование обретает новый смысл, получает сильнейший заряд бодрости и ответственности. В Гурине росло и крепло желание изменить жизнь этой синеглазой загадки, которая так многозначительно улыбается, дразнит его. Отведя взгляд, он по-настоящему смутился. Чего доброго, красота и обаяние этой девушки сломают все его планы. Нет, он будет рассудительным. Он слишком стар для того, чтобы впускать кого-то в свое сердце. Слишком поздно, там больше нет места теплу, огню. А ей нужен огонь — это очевидно. Пусть так, время покажет, где она найдет ту искру, от которой разожжется созидающий костер.
* * *
Время в новом жилище Мары не просто бежало. Оно отсчитывало час за часом, день за днем, неделю за неделей, как минимум, с удвоенной скоростью. Может быть, все так происходило потому, что раньше Мара никогда не жила по расписанию. Теперь же ей приходилось строго соблюдать его, иначе всякий раз существовала опасность не успеть сделать всего, что запланировано. Мару огорчал не сам факт несделанной работы, упущенной возможности, а то, что это приводило в уныние и отчаяние Эрнеста Павловича. Пожалуй, только желание видеть его радостным, удовлетворенным помогало Маре успевать делать столько всего сразу. В ее плотном графике, составленном Гуриным, были занятия с репетиторами по языкам, истории, точным наукам. Одна женщина мастерски, интересно и увлекательно преподавала ей мастерство макияжа, помогала определиться в выборе собственного стиля. Мара уже хорошо разбиралась в бесконечных баночках, пробниках духов, помад, кремов, масок, лосьонов, стоящих в ванной комнате, на тумбочке у ее кровати. Количество косметики то и дело росло — Гурина не нужно было ни о чем просить. Он обладал удивительной способностью предугадывать ее желания и будничные нужды.
Мара была уверена, что оправдывает его надежды. Она старалась. Ее учили манерам, тем самым правилам хорошего тона, которые Мара зачастую встречала только на страницах своих любимых романов, в жизни знала поверхностно, а соблюдала — и того реже. Она представляла, как будет есть салат нужной вилкой. Она никогда не перепутает, какое вино к чему подается. Ее спина всегда будет ровной, чуть прогнутой, а походка легкой, без намека на вызов. Вызов — дурной тон. Чем больше Мара постигала науку хороших манер, тем чаще говорила себе, что не хочет выглядеть белой вороной. Почему-то именно в хорошем она боялась этого. А может быть, та реальность, в которую она попала, диктовала свои правила? Им легче было следовать. К тому же рыцари и просто воспитанные мужчины скоро могли и вовсе перевестись, исчезнуть, как те виды животных и растений, которых занесли в Красную книгу. Зачем же быть благовоспитанной девицей, которую повергает в шок малейшая оплошность в поведении тех, кто хотя бы пытается изображать из себя?..
Мара не представляла общества, ситуаций, для которых так упорно, так настойчиво готовил ее Эрнест Павлович. Он ввел правило: спрашивать у нее каждый вечер об успехах, о новом, о том, что произвело впечатление, о прочитанном, в конце концов. И ей, как старательной ученице, приходилось держать этот экзамен. Иногда это было трудно, иногда весело. Все зависело от настроения Гурина, от того, как он задавал вопросы. Самым неприятным было, когда Маре казалось, что он спрашивает из вежливости, а в действительности ему нет до нее дела. И он уже жалеет о своем сумасбродстве: привести незнакомую девицу и стараться сделать из нее благородную даму. Тогда Мара чаще говорила какую-нибудь глупость, ожидая соответствующей реакции, и получала ее. Увидев, что Гурин возмущен, как он недоволен, она признавалась, что попросту сказала первое, что пришло в голову.
— Не делай так больше. Я устал и, наверное, не уделил тебе должного внимания, — улыбался Гурин. — Прости.
— Вам не за что просить прощения.
— Считай, что мы поменялись местами. Помнится, ты делала это очень часто в нашу первую встречу. — Глаза Гурина становились грустными.
— И тогда вы говорили, что мне не за что извиняться. Сейчас это говорю я. Мне нужно быть деликатнее. — Мара старалась вывести Эрнеста Павловича на откровенный разговор, но он умело избегал его. Обстановка снова становилась дружеской, именно дружеской. Мара чувствовала, что ей не всегда нравится это четко очерченное пространство, в котором она может существовать. Роль прилежной ученицы была пресноватой для нее. Ей хотелось романтики, той самой, которой было так много на страницах ее любимых романов. Но Эрнест Павлович продолжал держать дистанцию. Мара решила, что время грандиозных перемен еще не пришло. Нужно подождать, и все образуется само собой.
Пока же от нее требовалось одно — учиться. Мара как всегда легко впитывала знания, удивляясь тому, что Гурин так строго следил за ее успехами. Ей уже не казалось, что он лишь для вида играет роль учителя-наставника, а то и — умудренного опытом отца. Гурин действительно был озабочен ее образованием. Но время шло, а в их отношениях ничего не менялось. Эрнест Павлович по-прежнему ревностно следил за ее занятиями, беседовал с репетиторами, проверял уровень ее подготовки.
— Купленный аттестат — это стыдно! — обронил он, и Мара поняла, что он знает о ней гораздо больше, чем она однажды ему рассказала. — У тебя светлая голова, и есть возможность наполнить ее знаниями. Грешно этим не воспользоваться.
— У меня рыжая голова, и пока я не вижу радужной перспективы ее применения, чтобы радоваться постоянным занятиям… — пробурчала Мара в ответ. Это был очередной протест против отношений отец — дочь, но Эрнест Павлович ничего не замечал.
