Что ж, если улетевшая записка была написана кем-то другим, то у этого человека был только один мотив. Заманить меня в дом госпожи Рут и там…
Я подумал о том, как удобно было приоткрыто окно в столовой, почти приглашая меня залезть внутрь. Припомнил, как двое «посетителей» открыли дверь ключом, а потом заглянули во все комнаты, а также наверх, прежде чем пройти в спальню. Искали ли они госпожу Рут, поскольку она могла испустить дух в любом уголке дома?
Или они искали Николаса Ревилла?
«Ничего нет», – сказал один из закутанных в капюшоны.
Но нет же, там кое-что было: там был труп, лежавший перед ними на кровати. Сказал ли он это до того, как заметил мертвую кормилицу, или же они искали другого человека?
Хотели ли они поймать меня в ловушку в этом доме, захватить врасплох, а потом разобраться со мной?
Только один из них говорил. А еще он отпустил загадочное замечание об «озорных вишнях». Что-то знакомое было в его голосе, хотя его заглушал капюшон.
Покончив на время с размышлениями, я покинул луга у реки и направился обратно на Карфакс и в «Золотой крест». Мне пришло в голову, что я должен сообщить властям об Анжелике Рут, но теперь нельзя было предъявить тело, а единственное доказательство какого-либо преступления – скомканная записка – было потеряно. В любом случае, если бедная старушка Рут действительно скончалась от чумы, то коронер или судья меньше всего захотели бы заниматься расследованием ее смерти. Какой смысл? Что значит одна смерть среди столь многих?
На пустынном дворе «Золотого креста» я повстречал этого нахального конюха Кита Кайта. Он убивал время.
– Добрый день, Николас, – сказал он.
– Мастер Кайт.
– Уже на ногах в такую рань?
– Я изучал город.
– Слышал, вы скоро уезжаете.
– Только я?
– Ха, то есть вся ваша труппа уезжает, Николас.
– Тогда уверен, что ты слышал больше, чем кто бы то ни было из моей труппы – кроме старших. В таверне нет секретов.
– Я прикладываю ухо к земле.
Конюх похлопал себя по соломенной голове и хихикнул.
– Какое странное выражение, – сказал я. – Я хочу сказать, никто ведь по-настоящему не прикладывает свое ухо к земле.
– Полагаю, нет, но это такая фигура, знаешь ли, – заявил этот ученый укротитель лошадей.
– Именно так, риторическая фигура, – ответил я.
– Подобные вещи не заслуживают такого пристального внимания.
Но я заметил, что Кит Кайт изучает меня с самым пристальным вниманием.
– Я недавно слышал еще одно выражение, – заметил я. – Я не слышал его раньше и потому подумал, может, его употребляют только здесь.
– Какое?
– Что-то вроде… дай-ка подумать… вроде как «злые вишни», кажется.
– Где ты это услышал?
Я вывернулся, ответив:
– Точнее будет сказать, что я его подслушал. Кит Кайт прищурил глаза и почесал голову, довольно убедительно изображая неведение.
– Мне оно тоже ни о чем не говорит. Возможно, ты ослышался, Николас.
– Возможно.
Я собрался было уйти, оставив конюха в его притворной неуверенности. Сделав пару шагов, я щелкнул пальцами и развернулся:
– Точно! Не злые – озорные вишни, вот как.
– Безусловно, вы ослышались, мастер Ревилл, – сказал Кит Кайт.
– Не думаю. Как и ты, я прикладываю ухо к земле. Затем я вошел в таверну, но не поднялся в своюкомнату, а остановился сразу за дверью и принялся наблюдать за реакцией Кайта в щель между дверью и косяком.
Конюх стоял посредине двора. Озадаченность исчезла с его лица. Я отчетливо видел его выражение. На его лице отразилось нечто более решительное, более жесткое.
Я так и подпрыгнул, когда чья-то рука опустилась на мое плечо.
– Шпионим?
– А… э-э… мастер Давенант.
Хозяин «Таверны» подошел ко мне ближе. Лицо у него было длинным, как у гончей. Интересно, что он делает в «Золотом кресте»?
– Ревилл-актер, не так ли?
От него сильно несло выпивкой.
– Что вы знаете о том человеке? – спросил я. – О конюхе.
– О конюхе?
– О Ките Кайте.
– Понятия не имею, кто это.
Тем не менее Джек Давенант просунул голову за дверь.
– О ком вы толкуете, Ревилл? Там никого нет.
– Это не важно.
– Вы уезжаете, – сказал Давенант, эхом повторяя слова конюха.
Тон его был чем-то средним между приказанием и вопросом. Я понял, что он говорит обо всей труппе, нежели об одном ее скромном члене.
– Да, уезжаем. Нам здесь больше нечего делать, – ответил я.
– Больше никакой игры, – сказал Давенант. – Никакого зла.
Он побрел мимо меня во двор. На моих глазах он пнул одну из подпорок помоста, на котором мы совсем недавно давали «Ромео и Джульетту» и другие пьесы. Я по-прежнему спрашивал себя, что он делал в «Золотом кресте».
Но в эту минуту не поведение владельца соседнего постоялого двора ставило меня в тупик, а реакция Кайта. Несомненно, выражение «озорные вишни» заставило его насторожиться.
Я точно знал, где я его слышал. Лежа под кроватью в спальне Анжелики Рут.
И я был абсолютно уверен, из чьих уст – от Кайта!
Несмотря на капюшон, менявший голос, я узнал его.
В комнате, которую я делил с Лоренсом Сэвиджем, Абелем Глейзом и другими, царило оживление. Джек Вилсон был особенно весел. Я вспомнил про жену торговца шерстью, которая восхищалась его владением шпагой. У Джека был такой вид, будто он всю ночь глаз не сомкнул и при этом замечательно провел время. Чего нельзя было сказать о моих последних часах.
Вскоре я узнал, что мы покинем Оксфорд на следующий день.
– Куда мы поедем?
– Куда захочешь, – ответил Джек. – Нас отпустили. Лично я собираюсь остаться в городе еще ненадолго. Мне предложили на время жилье.
– Не понимаю, – сказал я.
– Все очень просто, – сказал Джек. – Видишь ли, эта женщина с Гроув-стрит замужем за торговцем шерстью, и я должен ковать железо, пока горячо. Боюсь, ее муж скоро потребует, чтобы она уехала в Питерборо, когда узнает, что здесь творится. Когда узнает о чуме, я имею в виду, а не о том, что она путается с актером.
– Не то, – сказал я, слегка раздосадованный его самодовольным изложением всех подробностей. – Я не понимаю, почему нас всех отпустили.
– Это потому, что ты пропустил собрание, которое наши пайщики созвали утром. Тебя там не было, Ник.
– Я был занят.
– Ну а Дик Бербедж объявил, что мы должны собраться в Лондоне в конце Великого поста. И тогда мы критически оценим свое положение.
Видимо, я выглядел несколько сбитым с толку, потому что Абель пояснил:
– Бербедж сказал, что жить королеве осталось считанные дни… Говорят, ее не могут уговорить лечь в постель, она сидит все время, не произнося ни слова. Подумать только, она умрет! Да еще и чума разбушевалась в Лондоне, – сказал Джек. Как он ни старался, ему не удавалось изгнать нотку веселости из своего голоса.
Естественно, я понял, что Бербедж и многие другие из тех, кто был женат, хотели вернуться в Лондон, раз уж сейчас стало ясно, что дела там не улучшатся. Кто-то, вероятно, хотел забрать оттуда своих жен и детей.
Но не только естественная забота о семьях призывала вернуться. Если королева Елизавета действительно при смерти, пайщики «Слуг лорд-камергера», возможно, рассудили, что наиболее подходящее место для них сейчас в столице. За это говорил и здравый смысл. Ибо кто знает, как все обернется после смерти королевы? Лучше было дожидаться будущего у себя дома, в Саутворке.
– Что ты собираешься делать, Ник?
– К сожалению, я еще не нашел себе такого пристанища, как ты, Джек, – ответил я.
– О, и какого же такого пристанища?
– Такого, с крепко льнущей бабенкой.
– Можно и так сказать, – согласился Джек. – Она и правда любит крепко прижиматься, эта купеческая жена. Мария. Ма-ри-я. Прелестное имя. Она моложе своего мужа.
Я отвернулся, но Джек продолжал болтать.
– Что?
Он что-то сказал, но я не слушал.
– Говорю вам, джентльмены, это чумное время увеличивает и страх, и любовное желание – у обоих полов.
– Что ж, даже без твоих утех, я, возможно, задержусь на день или два, – сказал я. – Вряд ли комнаты Оуэна Мередита будут пользоваться большим спросом.
Я глядел в окно нашей общей спальни. Как я уже описывал, позади «Золотого креста» беспорядочно теснились старые дома и закоулки. А отвлек меня вид Кита Кайта, входившего в один из тех домов. Ошибки быть не могло: это была его маленькая рыжеволосая фигурка. Разумеется, я решил, что его появление там связано с темными фигурами в одном из окон неподалеку, виденными мною ночью.
Это вполне соответствовало моим подозрениям, что он был одним из тех, кто увез тело госпожи Рут. Теперь требовалось решить, что делать дальше. Точнее, делать ли что-либо – или не предпринимать ничего. Пока остальные мои товарищи продолжали готовиться к отъезду, я все обдумывал.
Не было сомнения в том, что я наткнулся на какой-то коварный и смертоносный промысел, хотя его цели и методы все еще оставались для меня неясными. Почти все, что я видел и слышал после своего приезда в этот город, – история Сьюзен Констант (хоть она позднее от нее и отказалась) об отравлении ее родственницы, загадочные смерти Хью Ферна и Анжелики Рут, шайка людей, закутанных в плащи, неожиданное появление чумного креста на двери дома на Кэтс-стрит – все казалось частью одного целого. Но какие нити связывают все эти происшествия воедино?
