погладил Максимку по вихрам, шепнул:
– Посиди с бабкой. Я щас.
Во дворе фельдшер ловко выхватил из протянутой Николаем коробки папиросу, закурил и резюмировал:
– Извини, Николай Васильевич. Тут и доктор уже не поможет. Сегодня отойдет в ночь. Максимум завтра. Легошная хворь у нее. Молодые мрут, а тут ей уж сто лет в обед небось Наполеона помнит.
Фельдшер был из «Пряжки», часто сиживал у Николая в сторожке, травя побасенки о психических больных под чай и можжевеловую настойку.
– Сродственница?
– Дальняя.
– Понятно. У мальца родители имеются? Могу похлопотать насчет воспитательного.
Николай отбросил папиросу, плюнул.
– Спасибо. Сам разберусь.
Фельдшер кивнул, хмыкнул на протянутый полтинник и, покряхтывая, плюхнулся в сани. Николай вернулся в дом. Максимка сидел у кровати, держа бабку за желтую руку, и тихонько поскуливал. Баба Маня померла.
* * *
19 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, Охта. 11 часов 46 минут
Хоронили на Охтинском кладбище для бедноты. Николай сам вырыл могилу, занял у Иваныча трешницу на дешевый гроб и попа, раздал по гривеннику ошивавшимся при церкви забулдыгам, чтоб помогли донести покойницу. Максимка уже не ревел, вел себя как маленький мужичок. Когда засыпали могилку и приладили крест, натянул свой картуз с рваным козырьком и побрел к кладбищенским воротам. Николай зашагал следом.
На улице постояли, помолчали. Николай закурил.
– Пошли, что ли? Помянем?
В маленьком домике еще пахло свечками и ладаном. Николай достал из кармана полбутылки водки, сало и хлеб в газете, налил себе, пробормотал: «Царствие небесное». Выпил. Максимка молча сидел напротив, глядя в стол.
– Родители-то где? Померли?
Мальчишка пожал плечами.
– Баб Маня не говорила.
Николай налил еще полстакана, выпил и убрал водку обратно в карман. Встал, прошел по комнате, поглядел на выцветшую картонку из-под шоколада, заглянул в осколок зеркала.
– Как дальше жить будем?
Максимка поднял глаза, нахмурился.
– Ко мне пойдешь? Живу я небогато, да это временно. А хошь – в воспитательный тебя устрою, мне посодействовать обещался…
Но договорить Николай не успел – мальчонка подлетел к нему, обхватил за ноги, уткнулся носом в живот и в голос заревел.
– Ну будет тебе, будет, – приговаривал, гладя лохматую макушку, Николай, еле сдерживая щекотанье в носу. – Будет. А то я щас передумаю, раз ты такой умелец мокроту разводить.
* * *
Усадив Максимку на свое место в углу, сам Николай направился к крайней двери – там была комнатка самого хозяина, где он по утрам, до народу, щелкал счетами и что-то записывал в толстую тетрадку. На мгновение замер у входа, покусал ус, но все-таки постучался.
– Силантий Иванович, это я.
Иваныч слушал молча. И смотрел как-то странно: не то с удивлением, не то с тихой жалостью. Не перебил ни разу, не задал ни одного вопроса. Даже не крестился. И только в конце сказал:
– Смотри, парень. Ежели сделаю, как просишь, назад хода не будет. До вечера подумай еще. Но коль переменишь думку, скажи.
– Не переменю, – мотнул головой Николай.
Трактирщик кивнул в ответ.
– Ступай. Позову.
Думать до вечера было особо некогда: пока отвел Максимку к себе в сторожку, пока вернулся обратно – вот тебе и вечер. В трактир уже стала собираться обычная вечерняя публика, из своей каморки высунулся Силантий Иванович, нашел взглядом Николая, вопросительно поднял бровь. Боровнин утвердительно кивнул в ответ. Хозяин покачал головой, но все-таки толкнул дверь соседней закутки. Спустя минуту оттуда вышли Митрий с Рамилькой, уселись у ближнего стола. А еще через пять минут из-за двери высунулся трактирщик, поманил пальцем Николая.
Жоржик развалился на скамье, на подушках. Под тонкими усиками дымилась папироса, и оттого один глаз был прищурен, будто бы фартовый человек оценивал вошедшего Боровнина.
– Вы тут потолкуйте, сынки, а я в зал пойду. Коленька, ты уж слушай вполуха, как бы меня там кто не прирезал. – И Иваныч ужом выскользнул из кабинета.
Жоржик приподнялся, взял початую бутылку водки, налил до краев в два стакана, придвинул один Николаю:
– Давай, мировую. Нашел я тот рубль.
Николай примерился, коснулся стакана губами, медленно выцедил водку, понюхал горбушку хлеба и положил на стол. Жоржик удовлетворенно мотнул чубом, тоже выпил, щепотью схватил капусту из миски и смачно захрумкал. Прожевав, громко рыгнул, вытер пальцы о скатерть и коротко приказал:
– Рассказывай.
Николай сел, разгладил на коленках штаны, заговорил:
– Я так вижу, дела у вас не дюже ладно идут? Жоржик снова закурил, кивнул: продолжай, мол. – Есть прибыльный дом на примете. Далеко, но денег возьмем много.
– Где далеко?
– Далеко. Поездом ехать. Купец один живет. С семьей. И денег там прорва. Он все дома держит.
– Так уж и прорва…
– Он, почитай, со всего уезда лен скупает и в заграницы потом продает. А банкам не верит. Я тебе говорю – мошна глубокая, всем хватит. И золото, и бумажки.
– Золото – это хорошо…
Жоржик подвинул Николаю коробку «Зефира».
– Благодарствую, не по карману мне такие. Ишшо привыкну, – усмехнулся Боровнин. – Вот коли выгорит дельце, тогда и спытаю.
Жоржик хмыкнул в ответ, но настаивать не стал.
– Где прячет деньги-то?
– Быстрый ты, морячок. На кой ляд я вам нужен буду, ежели все расскажу? С вами пойду.
– А теперь ты что-то запоспешал, малый. Фартовое дело – это тебе не с пола юшку подтирать. За наводку отсыплем тебе десятину. И тебе без хлопот, и нам спокойней.
– Десятину ты Иванычу отмеришь. За то, что свел. А мне четверть от остального. Остаток промеж себя как желаете делите, а мне четверть. И с вами пойду. Без меня все равно не управитесь.
Жоржик нахмурился, вглядываясь в спокойное, решительное лицо Николая, а когда понял, что тот не шутит, заржал в голос.
– Боцман! – Хозяин просунул голову в дверь. – Ты где такого сурьезного гражданина сыскал? Гля-кось, щас дырку во мне глазом просверлит!
Хозяин досадливо плюнул и скрылся. Жоржик перестал лыбиться, поставил на стол локти.
– Это чего это мы без тебя не управимся? Чай, не щеглы. Сколько мужиков-то?
– Трое. Сам хозяин, сын Устин да работник, вьюноша ишшо. Только пуганый он, Осип Матвеич. Огнем ученый. Чужих с улицы в дом за просто так не пустит. А дом у него – что крепость.
Жоржик снова закурил. Николай опять от угощения отказался, достал своего «Молодца».
– Твою шаланду. И как ты предлагаешь подступиться?
– Слухай сюда. Всю диспозицию. Осип Матвеич завсегда по субботам в чайной напротив станции бывает, прям аккурат после службы. Там и с покупателями торг ведет. Об том все знают, он не удивится, коли вы к нему подойдете. Скажетесь купцами, сговоритесь о покупке. Покажете деньги, оставите задаток. Потом
