Некоторые отняли у жителей мотороллеры и стали кататься по улицам, врезаясь в заборы и столбы. Они выросли в лесу и совсем не знали города. В основном они были из беднейших районов страны и привыкли ненавидеть образованных людей. Они очень завидовали богатым и капиталистам. Хотя Организация и учила их любить своих ближних и быть солидарными, они не умели контролировать свою злобу.
После победы я очень хотел преподавать, но красные кхмеры разъезжали по городу с громкоговорителями и призывали людей возвращаться в села, в свои родные провинции. Я пошел пешком из Баттамбанга в деревню. На трассе 5 было много людей из Кампонгчхнанга, они шли на север. Мы ложились спать прямо на дороге, и люди обсуждали кто что слышал. Кто-то говорил, что надо идти в лес. Мол, там нам поможет Организация. На дороге было много убитых солдат.
Во время эвакуации преследовали тех, кто хотел унести с собой много вещей. Красные кхмеры сказали им много не брать. Они использовали выражение соул тук, что означает «собственность». Во времена красных кхмеров не было никакой собственности, ничто никому не принадлежало. Если кто-то чем-то владеет, это называется соул тук кхнем. Например, эти очки, они принадлежат мне, они — соул тук. Но тогда ничто никому не принадлежало.
Я не особенно радовался победе красных кхмеров, но мне сказали, что теперь настал мир и что все будут равны и так далее. Но я помнил, как мои ровесники говорили, что школ больше не будет. Я не слышал распоряжения о том, что все должны работать, я думал, что мое образование помешает мне найти работу. Но я был рад предстоящей встрече с родителями.
Когда я добрался до деревни, на мне все еще была одежда монаха. Там мне рассказали, что буддизм запретили. Я не был удивлен. Я читал книгу о Мао Цзэдуне и знал, что в коммунистических странах религии запрещены. Деревенские жители ничего не знали о последних событиях, обо всех переменах. Деревенские монахи были рады встретиться с монахами из Баттамбанга. Но это длилось лишь неделю. Потом нам сообщили о том, что религия отменена. Я еще слушал радио, у меня был маленький приемник, и как раз по радио я услышал, что красные кхмеры назвали монахов пиявками, которые только и знают, что побираются и не приносят никакой пользы. Пол Пот хотел искоренить буддизм.
Поскольку мои родители жили в районе красных кхмеров, а я пришел из города, мне не разрешили их увидеть. Нас разделили на разные категории. «Люди 17 апреля» — «новые люди», и «люди 18 марта» — «старые люди». Я жил сначала со своими братом и сестрой, а потом меня направили в мобильную рабочую бригаду. Поскольку я был студентом и жил в городе, меня, несмотря на мое происхождение, больше не считали крестьянином. В 1975-м никаких существенных изменений не произошло. Мы знали только, что коммунисты не терпят кумовства. Я жил в Пурсате вместе с мобильной бригадой. В 1976-м Организация начала расспрашивать людей об их происхождении, были ли они солдатами, студентами или гражданскими. Мы не знали, зачем они спрашивают. Меня охарактеризовали как порядочного, потому что я был монахом, и назначили ответственным в группе из восьми человек. Однако вскоре меня разжаловали, потому что начальниками стали назначать «старых людей».
Что касается мобильной рабочей бригады, то это была группа, которую постоянно перекидывали из одного района в другой, где требовалась помощь. У нас еще было немного риса и какой-то запас консервов, оставшийся от американских солдат. Мы использовали банки как мерку для еды, для риса.
1976 год выдался очень тяжелый. Пайки урезались, и мы недоедали. Мобильная бригада получала меньше продовольствия, чем остальные, а работала больше. Мы были заняты на строительстве плотины, и, поскольку еды было мало, я бежал обратно в свою родную деревню. Я попытался остаться в деревне — притворился больным и устроился на работу в столовую, где работал мой брат. Я должен был таскать продукты и удобрения — нечистоты из выгребных ям, которые мы сушили и потом раскидывали по рисовому полю.
В 1977-м умер мой отец. Он был совсем старый. Поэтому с ним обходились не так уж плохо. Мою мать спросили, не хочет ли она руководить столовой, но она отказалась. Потом она говорила с красными кхмерами и объяснила, что не привыкла есть вместе с другими людьми, а привыкла есть дома. Они не возражали. Ей давали две мерки риса в день /500 г/, ей и отцу, поэтому еды им хватало. Еще им давали рыбу и мясо, так что жили они неплохо. Они съедали половину риса, а вторую отдавали мне. Именно поэтому я и сбежал из рабочей бригады. Моя мать умерла в 1976-м. Она была старая и много болела.
После смерти родителей я вернулся в мобильную бригаду. Я был тощий, одно колено сильно распухло, я чувствовал постоянную слабость. Но даже в таком состоянии я был красавчик!
Ленг Бит смеется и хлопает меня по ноге. Допивает свою воду и снова становится серьезен.
Единственные иностранцы, которых я видел, это делегация из Северной Кореи. Нас предупредили за неделю. За три дня до их приезда нам стали давать очень много еды. Три раза в день и даже десерт. Потом отобрали самых здоровых работников и самых упитанных коров и, когда приехали корейцы, заставили нас пахать и сажать рис. Вышло очень удачное представление для иностранных гостей.
В 1978-м я оставил бригаду и вернулся в родную деревню к брату и сестре. Я отвечал за скот, мне доверили шестьдесят коров. Однажды, когда я искал лягушек, улиток или что-то еще съедобное, мои коровы вышли на рисовое поле и начали щипать побеги. Кто-то увидел это и донес на меня в Организацию. Они решили оставить меня на месяц в деревне и посмотреть, не попытаюсь ли я сбежать или, может, снова выпущу коров на рисовое поле. Через месяц пришли четверо солдат и арестовали меня. Они повели меня в лес, и я был уверен: меня убьют. Но они вели меня в тюрьму. Тюрьма размещалась в пагоде. Там сидело примерно тридцать заключенных. Двадцать из них считались опасными преступниками — это были солдаты, служившие под предводительством Со Пхима [в Восточной зоне]. На ногах у них были кандалы. Остальные совершили менее тяжкие преступления: своровали картошку или что-то вроде того. Им разрешали выходить на улицу и работать днем, под наблюдением. В начале 1979 года солдат убили. Их уводили в полночь, по двое. Расправа продолжалась до пяти утра. Я подумал, что теперь пришла моя очередь, что мне перережут глотку, как им всем. Я молился Будде и обещал ему, что, если останусь в живых, буду молиться каждый день до конца своей жизни.
В шесть часов дверь снова открылась. Нас выпустили на улицу, и надзиратели сказали, что если мы будем хорошо себя вести, то останемся в живых. Нам велели сесть перед тюрьмой и ждать. Они сказали, что, если кто-то попытается бежать, убьют всех. Поэтому, если кто-то один хотел отлучиться по нужде, остальные должны были идти с ним и следить, чтобы он не сбежал. Потом нас отвели в лес. Все боялись вьетнамских солдат. Нас отправили в Кохконг, где я пробыл шесть месяцев. В конце 1979 года многим удалось бежать. Я поехал в Пурсат. Я хотел стать учителем. Но чиновники отклонили мою просьбу. Тогда я занялся контрабандой: возил товары из Таиланда в Пномпень и тем самым зарабатывал на жизнь.
Мои брат и сестра тоже выжили. Зато моего двоюродного брата обвинили в тунеядстве и отправили на «перевоспитание». Он так и не вернулся. Еще у меня был дядя, при Лон Ноле он работал учителем, его тоже убили.
Что было хорошо при красных кхмерах, так это то, что мы ни за что не отвечали. Не было ни драк, ни преступности. Если бы они могли предоставить нам продовольствие, медобслуживание и образование, все было бы ничего. Если бы они не убили столько народу.
Несколько лет назад я увидел тех, кто меня сдал. Я приехал в свою родную деревню, чтобы устроить сбор пожертвований на новую пагоду. Я попросил передать им, что не собираюсь им мстить, и они все-таки пришли. Но они боялись меня и держались на расстоянии.
216.
Через четыре дня после захвата красными кхмерами Пномпеня газета «Dagens Nyheter» опубликовала репортаж с первой пресс-конференции нового правительства. Статья называлась «Победитель, объявленный умершим»:
Пока Сианук поднимал тосты и пересказывал легенды, окружающие Кхиеу Самфана, объект его дифирамбов неподвижно сидел на диване, одетый в скромный, аккуратный, застегнутый на все пуговицы костюм, и потягивал минеральную воду. «Когда Кхиеу Самфан был моим министром финансов, он единственный во всем правительстве не брал взяток. Он ездил на работу на велосипеде и питался только рисом и овощами, как его народ. Такие люди (коммунисты) войдут в первое некоррумпированное правительство Камбоджи».
217. [ЙОРАН СОННЕВИ, ИЗ «КНИГИ ОТЗВУКОВ»]
Я представляю себе Пол Пота, бегущего от погони по джунглям,После последнего предательства Он казнилминистра безопасности Сон Сена, его жену идевятерых детей Его несут на носилках, с капельницей
Он бежит с двумястами солдатами и их семьями С нимКхиеу Самфан, на этот раз как заложник,потому что он тоже вел переговоры с правительственными войскамиИх преследует Та Мок, палач Пол Пота, который
со своими войсками перешел на другую сторону И воттени убийц народа снова бегут Я бы хотел, чтобы Пол Потапоймали и судили Но подозреваю
что этому не бывать Внутренний геноцидв Камбодже — один из самых массовых в историиОн коснулся меня своим ослепительным крылом.
218.
Сухой период в самом разгаре; солнце подпалило ландшафт в коричневых тонах. Дорога осталась такой, как я ее запомнил. Сломанные мосты, большие ямы. Кое-где цельные куски асфальта длиной в несколько метров, оставшиеся с 1960-х. Остальное — красный латеритный грунт и непроходимый песок. Время от времени машины, подпрыгивая, проносятся мимо в столбах пыли, и мы щуримся и закрываем носы крестьянскими платками в мелкую клетку — такой платок есть у каждого путешествующего кхмера. Растительность у дороги кажется искусственной, так как густо облеплена красной пылью.
