Начальником лагеря был двадцатидевятилетний Дуть, который потом стал комендантом S-21. Они подолгу беседовали, и Франсуа Бизо говорит, что даже сегодня испытывает какую-то противоестественную симпатию к своему бывшему надзирателю.
Франсуа Бизо рассказывает о последней проверке, которую ему устроили, прежде чем выпустить на свободу. Его привели в дом, где несколько высокопоставленных партийных функционеров собирались угостить его ужином. Один из них был Та Мок, глава Юго-Западной зоны. Незадолго перед тем он с пеной у рта доказывал, что Франсуа Бизо надо казнить.
Ужин был местами очень напряженный. Дуть, поручившийся за французского пленника, не мог скрыть своего волнения.
После того как жизнь Франсуа Бизо, видимо, снова положили на чашу весов, ему доверили пропагандистские материалы для передачи во французское посольство. Люди, которые только что сомневались, можно ли оставить его в живых, стояли перед домом и махали вслед отъезжающей машине.
Бизо пишет, что они все одинаково улыбались. Это была странная манерная улыбка, будто они кого-то копировали. Кого-то более важного — в стране, где все должны были быть одинаково важными. Они немного склоняли голову и, улыбаясь, обнажали только верхний ряд зубов. Такая вот безрадостная усмешка.
Я просматриваю фотографии. Это кажется невероятным, но Бизо, похоже, прав. Пол Пот улыбается. Иенг Сари улыбается. Кхиеу Самфан улыбается. У всех одна и та же чудная улыбка. Кто из них первый начал — Пол Пот? Или это пришло из Китая?
Вот, значит, что такое общность избранных. Подхожу к зеркалу и пробую так же улыбнуться. Ну и вид!
221.
Солнце садится, но торговля у парома не стихает. Я сижу у дороги, скутеры и несколько машин проезжают передо мной и вкатываются на борт. Потом палуба наполняется людьми, тележками, ящиками, мешками. Скоро ржавая посудина в очередной раз совершит переправу через реку.
Среди пассажиров толпятся продавцы с плетеными корзинами, полными жареных насекомых, тонких блинчиков с мелкими речными раками во фритюре, пакетиков мутно-желтого тростникового сока. Мимо проходит женщина. В одной руке она держит штук десять кур со связанными лапами. В другой — пять белых уток. Утки тихо, как будто даже рассеянно, крякают.
За всей этой кишащей суетой ширится огромный, все еще полноводный после периода дождей Меконг.
Я думаю о «Любовнике» Маргерит Дюрас. Действие могло начаться ровно на этом месте. Пятнадцатилетняя Маргерит в своей мужской шляпе встречает богатого китайца вдвое старше ее. А может, это была переправа ниже по течению.
Неаклуонг выглядит как большинство других провинциальных камбоджийских городков. Пыльный и запущенный. Я не вижу никаких следов бомб, сброшенных на город американским «Боингом В-52» 6 августа 1973 года. Сброшенных по ошибке, как сообщили иностранным корреспондентам в Пномпене, которые немедленно ринулись к дымящимся развалинам. Потом это станет знаменитой сценой в фильме Роланда Джоффе «Поля смерти».
Я сижу и смотрю, как садится солнце, как идет торговля, а в наушниках у меня документальная передача, транслировавшаяся на Шведском радио 25 сентября 1999 года. Она называется «Тишина в Пномпене», и я слушаю, как ведущий Буссе Линдквист беседует с Яном Мюрдалем.
Они обсуждают медийный образ Демократической Кампучии. Кампанию, проводимую в международной прессе, которая, по мнению Общества шведско-кампучийской дружбы и многих других, представляла серьезную угрозу революции красных кхмеров.
Ян Мюрдаль совсем охрип и говорит еле слышно, напрягая голос. Но интонация и немного старомодный лексикон знакомы мне по документальному фильму, снятому шведской делегацией в 1978 году.
Буссе Линдквист. Я […] изучил архив радио и некоторые газетные архивы за период с 1975 по 1978, 1979, даже 1980 год, и я не нашел никакой пропагандистской агрессии, о которой пишете вы и многие другие.
Ян Мюрдаль. Нет, у меня нет этих материалов перед глазами, но, раз вы это говорите… если вы говорите, что никакой пропагандистской агрессии не было, я могу лишь ответить, что отчетливо помню, что она была. Я предупреждал — помню, мы были в Кампучии, и я слушал американское радио, которое… как раз тогда они проводили разные кампании — и я предупреждал кампучийцев, что к этому следует отнестись очень серьезно, что эти кампании, они закончатся военным вторжением.
Буссе Линдквист. Затем то, что касается обвинений в геноциде и прочее, в те же годы, — вы пишете в одном из ваших текстов, что Ноам Хомский и Торбен Ретбёлль подробно все описали, и разложили по полочкам, и доказали, так сказать, их ложность или же бездоказательность. И тут мне интересно было бы знать ваше мнение, потому что ведь обвинения эти основаны на работе, опубликованной в «Reader’s Digest», и на книге Поншо, которые сегодня, несмотря ни на что, по большому счету кажутся правдоподобными.
Ян Мюрдаль. Да, когда я писал это, у меня были работы Хомского и Ретбёлля, и написано это не сегодня, а тогда. Мне кажется, что они… Нет, хватит, на самом деле вы просто хотите сказать, что я сознательно пытаюсь обмануть вас!
Буссе Линдквист. Нет, вообще-то…
Ян Мюрдаль (резко перебивает его). Хватит пороть чушь, именно это вы и хотите сказать! Это полная чушь!
Буссе Линдквист. Я хочу сказать следующее, в своих книгах вы пишете, что против Камбоджи красных кхмеров развернута пропагандистская кампания, следов которой лично я в пресс-архивах не нахожу, и отсюда мой вопрос: на чем основаны эти сведения?
[Молчание]
Ян Мюрдаль. О’кей, пусть так, вы ее не находите, а я нахожу. Если бы вы хотели получить на это ответ, вы могли бы спросить меня заранее, и, если бы у меня было время, я бы мог привести вам все аргументы. А вот это все просто пустой разговор.
Буссе Линдквист. Ну хорошо, время-то у нас есть, так что, если вы не против, я был бы вам очень признателен, если бы вы могли это проверить.
[Молчание]
Ян Мюрдаль. Нет. Вы должны были предупредить меня, это так на вас похоже — типичное Шведское радио, дешевка. Если вы хотели задать эти вопросы, вы должны были предупредить меня. Вы говорите, что никакой кампании не было, а я считаю, что была. Вы говорите, что ничего не нашли. О’кей, пусть так.
222. [БЕЛАЯ РЯБЬ]
Пол Пот сидит с бамбуковой палкой в руках. Медленно колышется веер, на плече красно-белый крестьянский платок. Глаза опущены, взгляд устремлен на деревянный пол под ногами. Это зал без стен, по периметру стоят люди, которые шли за ним до последнего. Июль подходит к концу, семидесятидвухлетний лидер предстал перед народным трибуналом.
Он обвиняется в предательстве.
Прошел месяц с тех пор, как он приказал убить Сон Сена, своего предполагаемого преемника. Кроме самого Сон Сена была убита его жена, Юн Ват, — министр культуры красных кхмеров, а также их дети и внуки.
Отношение к Сон Сену всегда было двойственное. Казнь означала победу паранойи над здравым смыслом.
Возможно, ему следовало понять, что нельзя отвергать последних преданных ему людей. Что остальные этого не потерпят. Как они после этого смогут ему доверять?
Возможно, это просто сама машина под конец начала пожирать своих создателей, тех из них, кто еще уцелел. Дошла очередь до последних братьев — номер один, номер два, три и так далее.
Предатель. Неужели он не задумывался об этом? О всех тех, кто сражался за революцию и был казнен за контрреволюционную деятельность, несмотря на то, что отрицал свою вину? Ведь наверняка он думал об этом — что предательство не осознается как таковое самим предателем? Что, возможно, он сам латентный предатель? Или для него такое было немыслимо?
Приговор: пожизненное заключение.
223.
Я пишу письмо в королевский дворец в Пномпень. На дворе 2005 год, прошло шестьдесят четыре года после коронации Сианука, а он по-прежнему обитает в своих золоченых палатах, хотя и отрекся от престола в пользу сына Сиамони.
Я пишу Сиануку и спрашиваю, как это было. В 1950-е, в 1960-е, когда он правил страной и его власть была почти безгранична. Когда Камбоджа еще называлась «островом мира» и не ассоциировалась со смертью, голодом и нищетой.
Через несколько недель я получаю коричневую бандероль. В ней — толстый поблекший фотоальбом и несколько видеокассет. Ни письма, ни комментариев.
На кассетах — три фильма Сианука, снятые в 1960-е. Фотоальбом называется «Photos — souvenirs du Camhodge»[32] с подзаголовком «Sangkum Reastr Niyum 1955–1969». Он пестрит радостными вырезками из иностранной прессы, где перечисляются достижения «социалистического народного дома».
Я листаю фотографии. Сперва города, по порядку. Обустроенные, зеленые, по-модернистски прямолинейные. Блистающий величием Пномпеньский Национальный театр «Преах Сурамарит», или театр «Бассак», теперь сгоревший и разрушенный. Так называемый Страшный дом — когда-то жилой дом в стиле функционализма для государственных служащих, а теперь — трущобы, подлежащие сносу. Фешенебельный Кеп, спортивный центр в Баттамбанге и давно заброшенный город-казино на горе Бокор.
