Я листаю фотографии. Сперва города, по порядку. Обустроенные, зеленые, по-модернистски прямолинейные. Блистающий величием Пномпеньский Национальный театр «Преах Сурамарит», или театр «Бассак», теперь сгоревший и разрушенный. Так называемый Страшный дом — когда-то жилой дом в стиле функционализма для государственных служащих, а теперь — трущобы, подлежащие сносу. Фешенебельный Кеп, спортивный центр в Баттамбанге и давно заброшенный город-казино на горе Бокор.
Я смотрю, как строятся новые железные дороги и кладется асфальт. Футуристические здания аэропортов, заводы и больницы.
А еще: радостный Сианук с лопатой на стройке. А еще: радостный Сианук среди коленопреклоненных подданных. А еще: радостный Сианук с Джеки Кеннеди / Хайле Селассие / Шарлем де Голлем / Броз Тито / etc.
Вот как оно было. Вот как Сианук хочет, чтоб оно было.
224.
Я путешествую вместе с ними. Хожу туда, куда ходили они, смотрю то, что видели они. Пальма, склоненная на заднем плане, на групповом снимке перед Ангкор-Ватом, стоит на месте.
Один в один.
Старая автобусная станция в Кампонгчаме, где женщины сушили кукурузу, когда там были шведы, теперь почти затерялась среди рыночных лотков.
Прибрежный дворец Сианука исчез. Говорят, его снес какой-то генерал, но море никуда не делось, и бирюзовые волны все так же накатывают на песчаный берег.
Улицы Кампота все еще довольно безлюдны, однако все же не так пустынны, как на трескучей пленке Яна Мюрдаля.
Многие места и не отличишь. Здания почти не изменились, разве только еще больше состарились от тропического климата.
Я щурюсь от нещадного солнца, и мне кажется, что краем глаза я вижу длинную юбку Хедды Экервальд и Гуннара Бергстрёма в его кепке а-ля Мао. Сейчас мне столько же, сколько им было тогда — плюс-минус два года.
Кажется, стоит лишь повернуть голову, и я их увижу, они все время остаются где-то вне поля моего зрения. Более тысячи километров, которые они проехали по Камбодже, приключения и сдержанное слово. Комиссия по проверке остова, который медленно и мучительно возводился по эскизам мечты.
И что стало сейчас.
Все безвозвратно растворено в океане прошлого.
225. [В ЗЕРКАЛЕ]
Чародей, толкователь. Светлокожий, мужчина. Я встречаю его взгляд, посланный мне с головокружительной высоты, с самой вершины пирамиды. Позиция человека, дающего всему свои имена. Путешественник во времени, которое существует лишь в людях, которые его прожили. По какому праву, спрашиваю я тебя, в зеркале, ты путешествуешь, незваный, по их воспоминаниям? По какому праву ты присваиваешь их себе и тащишь в свою страну чудес? Толкодей? Чарователь? Эй ты? Литератор, диктатор?
226. [ИНТЕРВЬЮ В «TIME», 10 МАРТА 1980 ГОДА]
Репортер. Сколько человек погибло во время вашей революции?
Кхиеу Самфан. Могу сказать только, что их было меньше десяти тысяч.
227. [Я ВИДЕЛ ТО, ЧТО ВИДЕЛ — III]
Тентху Окур рано осиротел. Его отец был местным лидером Кхмер Иссарак, боровшегося против французов. Он погиб в бою, когда Тентху Окуру был год. Через год французы ушли из Камбоджи.
Моя мать умерла от горя, сразу после смерти отца. Его очень любили — когда я был маленький, люди часто вспоминали его. Мы с братом и сестрой, которые старше меня на два года, жили у родственников и у монахов в разных пагодах Кандаля, в нескольких десятках километров от Пномпеня.
В 1975 году я был в Пномпене. Я изучал философию и математику в университете. Я был председателем студенческой организации. Хотел стать учителем. У красных кхмеров тогда была хорошая репутация. Казалось, что коммунизм подходит для нашего общества: против коррупции и за простой народ. Идея была отличная, что надо уменьшить разрыв между богатыми и бедными. Но потом пришел Пол Пот и все испортил.
Когда началась эвакуация, мне приказали возвращаться в мою родную деревню, в провинцию Кандаль. Поскольку на дорогах было полно людей, я прошел эти тридцать пять километров за двадцать дней. Я провел месяц в своей деревне, а потом был направлен в Баттамбанг, в мобильную рабочую бригаду. Я старался сохранять грязный, неопрятный вид, чтобы никто не подумал, что я из города. Я никогда никому не возражал и делал все, что мне говорили. Это в чем-то напоминало жизнь в монастыре. Когда они сказали, что население Пномпеня будет эвакуировано, я не возмущался. Я подумал, что это необходимо, чтобы привести город в порядок. Я предполагал, что со временем все будет как раньше. Я был рад, что война кончилась, и большинство поступило как я — мы сложили оружие и стали размахивать белыми флагами.
При мне все время был небольшой блокнот, куда я записывал или зарисовывал то, что видел. Это было очень опасно, но какая-то сила заставляла меня это делать. Казалось, что я все время иду на шаг впереди красных кхмеров. Блокнот и карандашный огрызок я спрятал в поясе брюк. Исписав в блокноте все страницы, я его закопал. В общей сложности у меня было пять тайников, где я закопал свои записи и зарисовки. Когда я в 1989 году вернулся в Камбоджу, я приехал в Баттамбанг и стал искать свои блокноты. Я нашел один из них. Я никогда не записывал негативные мысли, я писал только то, что видел. Первый год был самый страшный. Я голодал, и психологически жизнь была очень тяжкой. Я не знал, где мой брат. На моих глазах умер мой друг, мне приходилось очень много работать. Я и дальше старался не высовываться и быть послушным. Скоро мне стали доверять. Меня перевели в рабочую группу, где условия были полегче. Там лучше кормили. После этого жизнь стала почти нормальной, и меня назначили своего рода руководителем группы.
В этот первый тяжелый год я узнал цену жизни, именно тогда я узнал все, что знаю теперь о людях и обществе. Я научился терпению, понял, что буддизм действительно помогает в повседневной жизни. Я часто повторяю, что этот год был моим главным университетом.
Я спал под одним из домов, тех, что стоят на сваях. В доме жили солдаты. Через доски пола я слышал, как они перед сном разговаривают друг с другом, рассказывают, как убивали людей. С медицинским хладнокровием, словно речь шла о курах. Они рассказывали, что именно они делали и как люди умирали. Я видел, как, возвращаясь по вечерам, они смывают с ног кровь. Возле дома стоял большой чан с водой, и в нем они мыли ноги. Я видел также, как они убивают людей, но издалека. Связанных по рукам людей проводили один за другим мимо того места, где я находился. Потом я слышал их плач и крики, а потом становилось тихо. Группа солдат, осуществлявшая казни, состояла из тринадцати человек. После 1979 года я никого из них не видел. Некоторые были хорошие парни, они переживали, что им приходится делать такое. Иногда они делились со мной едой. Другие гордились тем, что убивают. Они все были из бедных семей. Те, которые гордились, были очень озлоблены. Они хотели отомстить. Я думаю, что многие из тех преступлений совершались из-за озлобленности. В 1978 году пришли новые солдаты. Они были очень жестокие и убили почти всю первую группу. Благодаря пище я набрался сил. Я должен был таскать мешки с рисом и молоть рис. Жернова были очень тяжелые, но по сравнению с другими кхмерами я довольно крупный, и считалось, что я сильный и могу крутить мельницу.
Когда мы собирали урожай, люди очень радовались. Еды было много. Но через два месяца пайки снова урезали. Скоро в похлебке плавало всего несколько рисинок. Тогда я вообще не думал о будущем. Я просто старался выжить, день за днем, раздобыть себе пищу и остаться в живых.
Не думаю, что люди жаловались бы, если бы не голод и убийства. Камбоджийцы — работящий народ. Вокруг нас полно еды — фрукты, рыба, овощи. Но нам не разрешали ничего собирать самим. Я разговаривал со многими беженцами в США, и они согласны со мной. Хорошо, что исчезли социальные различия в обществе.
Когда пришли вьетнамцы, я бежал в лес. Я ходил по деревням и пытался организовать сопротивление. Вьетнамцы преследовали меня, и мне пришлось бежать к таиландской границе. Там я попал в лагерь беженцев. Потом меня отправили в США. Когда я вернулся в 1989 году, в Пномпене я нашел своего брата. Я очень обрадовался. Моя сестра тоже выжила. Она работает на почте, как и до войны.
228.
КЛАНЯТЬСЯ НЕСОВРЕМЕННО!
229.
Я получаю мейл от Анники Андервик. Она пишет, что не хочет давать интервью. Тон письма вполне доброжелательный. Но оно не предполагает продолжения разговора.
Анника Андервик пишет, что все эти годы пыталась осмыслить поездку в Демократическую Кампучию в 1978-м. Что происходило в Камбодже тогда, что происходит сейчас. Но ее частные размышления не могут быть никому интересны.
Куда важнее — трагедия Камбоджи, пишет она. Американские бомбардировки, потом революция, которая разрушила общественные структуры и уничтожила миллионы людей. Последовавшая за тем нищета.
