сердцу.
– Я знаю, милый, – глажу его, а на глазах слезы. Поднимаю взгляд к потолку, пытаюсь прогнать их. Я знаю, что сегодня не смогу уйти от него. Больше не получится закрыться… не после этих слов… не после пережитого. Мое сердце изранено, выдержки ноль. Я устала, с меня хватит. Я боюсь только одного – того, что он спросит о событиях двенадцатилетней давности. А мне придется ему рассказать. Я боюсь. Не реакции его, нет. Это дело давнее, все виновные уже в земле. Я боюсь понять, что поступила неправильно. Что ошибку совершила тогда. Ведь могла рассказать все Ваньке, могла попытаться по-иному пережить все происходящее. Но я сбежала. Все эти годы успокаивала себя мыслью, что поступала во благо Вани. А вдруг нет? Я ведь просто не смогу жить, понимая, что все зря…
Чиж отстраняется. Я смотрю в его глаза, они воспаленные. Внутри все на части рвется от того, что вижу его в таком состоянии. Всегда сильного, жесткого, а сейчас маленького мальчика. Беззащитного и потерянного.
Он понимает, что открыл мне слишком много себя. Опускает взгляд. Мы оба молчим.
Чиж берет мои ладони, хмурится.
– Холодные такие… замерзла?
Улыбаюсь нервно.
– Мне все время холодно. Как в армию тебя проводила, так и мерзну… привыкла уже.
Чиж в глаза мои всматривается. Проводит ребром ладони по скуле моей.
– А ты согревала меня все это время, – произносит тихо. – Все эти годы только мыслями об Аленке своей… Столько раз в город наш возвращался в надежде увидеть тебя… Но ты так и не приехала ни разу…
В горле ком. Каждое его слово – удар под дых.
– Мне некуда возвращаться, Чиж… Я все потеряла.
Его глаза не отпускают меня. Кажется, словно он в самую глубь меня смотрит, словно всю душу видит.
– Расскажи мне, Ляль. Расскажи, я ведь с тобой. Чтобы это ни было…
А у меня переворачивается все внутри. Сердце навылет. Подношу палец к его губам, касаюсь нежной кожи.
– Т-ш-ш. Потом. Все расскажу, а пока дай почувствовать, дай погреться в этом взгляде нежном.
Касаюсь ключиц его, оттягивая ворот. Замечаю толстую серебряную цепь на его шее. С замершим от волнения сердцем тяну за нее. Уже знаю, что это, но все еще не верю своим глазам. И только когда холодный металл крестика обжигает ладонь, я поднимаю на него глаза.
– Ты сохранил его? Тот самый?
Он улыбается криво. И улыбка эта смотрится так ослепительно красиво, я залипаю на ней.
– А как же, – шепчет Ванька. – Ты ведь сама сказала: носи не снимай. Два раза с того света меня вытягивал. Врачи в госпитале снять хотели перед операцией, но я не дал…
Мои глаза наполняются влагой. Я хочу сказать ему что-нибудь, вот только есть ли слова, способные выразить мои чувства? Смотрю в глаза его ясные и наглядеться не могу. Выходит, что все это время любил. Несмотря на предательство мое, несмотря на слова других, даже время не смогло его сломать. Все это время он думал обо мне, пока я под другого ложилась. Пока себя растрачивала с тем, кого ненавижу. Пока жизнь свою превращала в кошмар – он все это время искал меня…
– Вань, – хнычу у самых губ его. А он договорить не дает. Резко притянув меня за затылок, накрывает губы поцелуем.
И столько нежности в нем, столько боли. Руки Вани забираются под ткань моего свитера. Он гладит мою кожу нежно, а у меня слезы по лицу бегут. Обхватываю ногами его талию, хочу, чтобы быстро все сделал, чтобы жестко. А он словно издевается, с каждым прикосновением все мягче, все нежнее.
Я расстегиваю его рубашку, касаюсь пальцами его крепкой груди. Растворяюсь в его запахе, в жаре его тела. Вот он. Передо мной. Настоящий, все тот же Чиж. Его губы спускаются по скуле к шее и ниже. Он что-то шепчет, а я дрожу от каждого касания его.
Отвыкла так. От нежности его, от любви. Двенадцать лет мое тело брали просто потому, что надо. Двенадцать лет я терпела грубость, жестокость чужого мужчины. А Чиж заявляется ко мне и творит невообразимые вещи. От его нежности сердце в груди стонет.
Я горю. Когда Чиж стягивает с меня лифчик, когда прикусывает сосок, а я стискиваю его тело руками. Ваня подхватывает меня на руки и несет куда-то. Смотрю на него, а по щекам слезы. И не могу перестать плакать. Когда он снимает с меня остатки белья, когда любуется моей наготой, когда я вижу в глубинах его глаз всю полноту эмоций. Любит. Не так, как раньше – еще сильнее. И это не любовь вовсе – одержимость. Вижу, как жадно касается меня, как ловит мой взгляд, как больно ему от моих слез.
Правильно, милый, целуй меня, касайся. Не думай ни о чем, потому что правда уродлива. Я ведь уже не та совсем. Не твоя чистая девочка, не твоя Аленка. Мое тело испачканное, истерзанное. Оно грязное, недостойное твоих ласк. А ты красивый какой… не изменивший своим принципам ни разу. Крепкие мышцы, загорелая кожа, татуировки на груди. Мой идол. Тот, на кого молиться буду до конца своих дней. Любить и понимать, что не достойна. Что сама все испортила…
Он раздевается… а я на локтях приподнимаюсь, смотрю на его наготу в свете отблеска камина. Все в нем запредельно прекрасно. Ванька мой. Родной мой. Единственный. Горько от себя самой. Хочу, чтобы ему было хорошо… он заслужил, он достоин…
Поднимаюсь. Ваня замирает. Решил, что передумала? Замечаю странный блеск в его глазах. А может, это просто игра света.
– Ляль, не вздумай, – угрожающим тоном.
Смеюсь. И смех мой звучит так некрасиво в тишине. Молчу. Беру его за руку и тяну вниз. Ваня повинуется мне. Усаживается на мягкий ворс ковра, опираясь спиной о сиденье дивана. Устраиваюсь рядом, тянусь к нему, касаясь губами загорелой кожи груди. Вижу, как вздрагивает его член, слышу его шумное дыхание. Хочет меня… и получит. Только пусть даст мне насладиться собой.
Касаюсь его губами. С ума схожу от вкуса солоноватой кожи. Его ладонь в моих волосах, а я даже не думаю уступать. Спускаюсь ниже по твердым мышцам напряженного живота. Целую каждый шрам, у него и на животе их полно. Сколько боли им съедено, сколько раз он стоял на пороге? А где в это время была я? Для кого были мои молитвы?
Обхватываю пальцами его твердую плоть. Ваня понимает, что я хочу сделать, шипит на меня.
– Ален, иди
