– Клеопатра Львовна, вы не спите?.. Я принесла вам письмо… Просуну под дверь… Прочтите, ответ отпишите и тем же манером мне отдайте… Вы подошли, барышня? Оченно хорошо… Вот я кладу письмо на пол.
Голые ножки Клео зашлепали за дверью, дрожащая рука подняла с пола большой конверт веленевой бумаги с художественной монограммой Арнольда на углу. Знакомый запах Peau d’Espagne[64] и дорогого табаку, исходящий от письма, заставил задрожать Клео.
Вся трепещущая, она вскрыла конверт… Перед нею замелькали строки, написанные знакомым характерным почерком… В них был все тот же милый любовный вздор, полный страсти, тоски и призыва, заканчивающийся жалобой на жестокость бессердечной разлучницы. «О, она злится на нас, твоя мать, злится за то, что ты, юная, свежая и прекрасная, отбила меня от нее, несмотря на все ее кажущееся обаяние, на ее талант и известность. Она мстит нам, моя Клео, моя очаровательная маленькая вакханка, и мы должны подчиниться ее произволу, так как иного выхода у нас нет», – так заканчивалось письмо Арнольда.
Оно подняло целую бурю в душе девушки. В бессильном бешенстве сжималось маленькое сердце… Опалило вновь жгучею ненавистью девичью грудь…
– Так продолжаться не может. Я люблю Макса… Я не могу жить без него, – прошептала с отчаянием Клео, – и надо заставить мать во что бы то ни стало покориться нашему желанию. Заставить, не разбирая средств достижения.
И уже много раз за последнее время приходившая в ее юную головку мысль наведалась к ней снова. «О да, она знает теперь, что надо сделать. Она решится на этот шаг. Она ненавидит ее, свою мать, ненавидит так же страстно, как страстно любит Макса. Она разлучила их, прикрываясь ложным доброжелательством. Она просто ревнивая, мелочная эгоистка, готовая замучить, иссушить свою дочь, лишь бы не отдавать ее своему бывшему возлюбленному. И она заслуживает возмездия, неумолимой кары… О, да, они с Максом хорошо отомстят ей за все, за все». И, не откладывая дела в долгий ящик, Клео тут же присела к столу и набросала своим трепетным, совсем еще детским почерком ответ своему возлюбленному:
«Макс, моя радость, блаженство мое! Люблю, люблю, люблю тебя, Макс, мой единственный! Какое счастье, что тебе удалось подкупить Нюшу. Она все еще следит Цербером за мною. Я заперта на ключ, подумай, какой это позор, мой Максинька… Она говорит, что делает это все исключительно ради моего блага и спасения, что ты погубил меня и окончательно погубишь меня, если мы будем видеться. Но если я сама хочу этой погибели? Если я не хочу ее пресловутого спасенья?.. Гибель здесь, в этой комнате, вдали от тебя. С тобой же, напротив, радость и счастье. Я ненавижу ее. О, как я ненавижу ее… Она сказала, что я только путем законного брака избавлюсь из-под ее опеки… Уйду не иначе, как замуж, из ее ненавистного дома. Но за тебя она не отдаст меня. Она слишком мстительна и слишком оскорблена; по крайней мере, ей это так кажется. Значит, надо пригрозить ей, значит, надо ее заставить подчиниться, если она не соглашается добровольно отдать тебе меня. И вот, слушай, что за мысль приходит мне часто в голову в мои бессонные ночи, когда я томлюсь и изнываю без твоих ласк. Полтора месяца тому назад она приказала мне подделать подпись на векселе рукою дяди Федора Снежкова. Потом послала меня в банк учесть этот фальшивый вексель. Пишу тебе адрес банка. Теперь твое уже дело действовать. Я еще очень молода, но знаю, конечно, что за такие вещи по головке не гладят. Так вот, если ты приобретешь этот вексель, Макс, мое сокровище, мы можем благодаря ему держать ее в руках и сами диктовать ей наши условия. Будем господами положения, словом. А теперь целуй меня мысленно, целуй много и страстно, как я тебя целую, и люби меня, Макс, блаженство мое, так же, как любит тебя маленькая Клео!»
Письмо написано, запечатано и подсунуто под дверь Нюше.
На следующий день оно уже вручено Арнольду, а еще через несколько дней злополучный фальшивый вексель был выкуплен Максимом Сергеевичем, и торжествующий Арнольд не замедлил оповестить об этом не без злорадства старшую Орлову.
XV
Знойная июльская жара спала, и приятная теневая прохлада воцарилась в широких аллеях Елагина острова. Наемный экипаж Орловых катился по главной аллее, ведущей к Стрелке. Мать и дочь сидели в нем, молчаливые, равнодушные, апатичные, далекие всему этому веселящемуся миру.
Солнце зашло. Со взморья потянуло прохладой. Снова зашуршали шинами в песке нарядные собственные экипажи, ландо, коляски и пролетки. Заметались с нудно пронзительными гудками автомобили, зазвенели звонки велосипедистов.
– Мне холодно, – пожаловалась Клео, – прикажите ехать домой.
Она теперь неизменно говорила матери «вы», заставляя этим несказанно страдать Анну Игнатьевну. Орлова-мать, заставив себя подавить свое безумное влечение к негодяю, как она называла теперь Арнольда, по-прежнему прилагала все свои усилия к тому, чтобы Клео не попала как-нибудь в его руки.
Несколько дней тому назад она получила телеграмму от своего бывшего возлюбленного. Всего две строчки, заставившие ее всю облиться холодным потом:
«Отдайте мне Клео. Не препятствуйте нашему соединению, или я не постою ни перед чем. Предупреждаю, что известный вам вексель в моих руках.
Арнольд».
Она задрожала. Телеграмма выпала у нее из рук. Но то было лишь минутное смятение.
Никогда, никогда не решится Арнольд скомпрометировать заодно с нею и Клео, которою, очевидно, еще не успела пресытиться его капризная страсть. Нет, это, конечно, одни только угрозы, и ей нечего беспокоиться на этот счет.
И она перестала думать об этом, поглощенная вся заботами о Клео, которая с каждым днем все больше и больше беспокоила ее.
Было слишком утомительно держать под постоянным неослабным надзором девочку.
Между тем подступал август… Надо было подумать и о своих делах, о предстоящих ей в будущем сезоне ролях, о своей надвигающейся службе в театре.
Да она и не может быть постоянным стражем своей дочери. А Клео ни на минуту нельзя оставить одну. Она спит и видит во сне, как бы убежать к Арнольду.
Эти мысли так глубоко захватили женщину, что она как будто перестала замечать происходившее кругом.
– Вам кланяется Тишинский, – услышала она холодный, словно чужой голосок Клео, сухо прозвучавший у ее уха.
– Ах… вот он, да… Здравствуйте, Мишель… Заезжайте к нам, что вы нас забыли! – крикнула она с подчеркнутой живостью, когда автомобиль молодого богача поравнялся с их остановившейся наемной коляской.
А в голове мелькнула острая, как жало, мысль.
– Тишинский! Вот кто! Вот в ком может быть спасение для бедняжки Клео.
Она даже в лице изменилась под влиянием этой новой возможности, представившейся ей так внезапно.
Зоркими глазами следила она за молодым человеком, вышедшим из автомобиля и разговаривавшим с Клео. От напряженного внимания Анны Игнатьевны не мог укрыться яркий румянец, выступивший на его скулах, румянец радости, зажженный этой неожиданной встречей с ними.
Да, он еще любит ее. Вынужденная разлука нимало не повлияла на его чувство, – с удовольствием отметила Анна Игнатьевна. – Прекрасно, прекрасно! Все выходит куда лучше, нежели я предполагала. О, если бы их можно было бы поженить до начала моего сезона! Если можно было бы в конце августа устроить свадьбу и передать мои материнские заботы о бедняжке в руки любящего и неиспорченного мужчины, который сумеет оградить малютку от происков этого негодяя.
И она удвоила свою любезность к Тишинскому, настойчиво приглашая его бывать у них часто, как прежде…
Юноша расцвел. Орлова угадала, что он любил Клео первой, долго не забывающейся любовью.
Нарядный автомобиль Тишинского останавливается на Кирочной у подъезда Орловых. Из него с неизменным букетом роз, завернутым в бумагу, выходит Мишель Тишинский. А несколькими минутами позднее он выходит снова из подъезда, ведя под руку Клео. С балкона зорким напряженным взглядом следит за ними Анна Игнатьевна.
– Смотрите же, monsieur Мишель, привезите мне ее вовремя к чаю, вы за нее мне ответите головой, – кричит она вниз молодой паре с деланною веселостью.
Тишинский любезно поднимает шляпу, Клео небрежно кивает рыжей головкой, и они уносятся вихрем по направлению островов.
Молодая Орлова с первого же дня с восторгом ухватилась за эту поездку… Во-первых, она хоть на час, на два исчезала из-под ненавистной ей опеки матери. Во-вторых, сам Тишинский был добрый приятель и не докучал ей расспросами. А она теперь так научилась ценить это молчание ее спутника. К тому же где-то далеко в глубине сердца жила слабая надежда увидеть хоть издали Арнольда. Обменяться с ним поклоном, взглядом. Ах, она так измучилась в разлуке с ним!
Но эта встреча, как нарочно, не происходила. А произошло нечто, чего совсем не ожидала девушка.
Был чудный августовский вечер. На Каменноостровском уже вспыхнуло электричество, когда, быстро промчавшись по нему, автомобиль Тишинского, миновав целый ряд мостов, пронесся под темные своды Удельнинского парка. Золотые звезды, яркие и рельефные на черном бархате неба, то и дело падали, оставляя за собою на миг сверкающий след. Таинственные кущи дерев по краям дороги значительно и красиво молчали в осенней темноте. Тишинский, уже давно наблюдавший похудевшее бледное личико сидевшей подле него Клео, постоянно грустное и серьезное все последнее время, вдруг уловил на ее губах блуждающую улыбку.
