это очень мудро. Так и надо поступать, не тратя жизнь на пустые ожидания. Она
оставила меня тогда, когда надежды уже не осталось. Это правильно и логично. Тут я сам виноват,
что всё же каким-то чудом выкарабкался. Ситуация оказалась нештатной – вот и всё.
– Послушай, – говорит Ирэн, – ну и что с того, что у неё парень? Что, мужчинам уже не
полагается бороться за женщину? Ведь ты победишь его даже тем, что просто объявишься живым.
И тогда с ней случится нечто похожее на то, что произошло со мной. Эка беда, что ты уже чуть-
чуть не тот? Мужчину шрамы украшают.
– А так же отсутствие ног и глаз, – грустно усмехнувшись, говорит Роман. – Нет, тут всё иначе.
Уже поздно. Она ведь была Принцессой…
Голубика сидит в полном замешательстве, и тогда Роману приходится рассказать всё о Лизе, о
чистой открытке, о том обряде, который они придумали для себя, но главное – что больше всего
потрясает Ирэн – о строгом кодексе Принцессы, которого придерживается Лиза.
– Удивительно! – восклицает Голубика, выслушав его. – Такая девочка! Я горжусь тобой.
Горжусь, что она у тебя была. Какие невиданно чистые принципы! Я даже позавидовала.
Принцесса… Надо же… И, впрямь – Принцесса. Кое-что я, наверное, даже взяла бы для себя, хоть
и возраст у меня уже не тот. Только, может быть, как-нибудь по-своему приму. Знаешь, Мерцалов,
(уже извини, Рома, что снова по фамилии, но сейчас мне хочется назвать тебя как-то
поофициальней), вот к ней у меня вообще никакой ревности нет. Я хотела бы даже подружиться с
556
ней, хотела бы даже жить рядом с ней. Помню, были у тебя раньше разные вольные разговоры
насчёт мужской свободы. Так вот, против Лизы я бы ничуть не возражала. Была бы даже «за».
Ведь она тебя не уменьшает. И мне жаль, что ты говоришь, будто всё уже поздно.
– Поздно потому, что она уже не Принцесса. К ней уже прикасался этот «Пьер». Она говорила
про себя, что она хрусталь. А хрусталь бьётся лишь один раз. Вот и всё.
– Удивительно, что, пройдя через такое, ты остаёшься таким щепетильным, что ли… Ну,
подумаешь…
– Нет уж, пусть хоть что-то остаётся правильным.
Иван Степанович едва выдерживает эти откровенные разговоры, при которых Роман и Ирэн
просто не обращают на него внимания. И он, маясь от неловкости, пытается увести разговор в
другую сторону.
– Ты вот сказал, – напоминает он, – что видел сейчас девушку, пришедшую домой. Как это тебе
удаётся?
– Не то, чтобы вижу… Великой тайны тут нет. Всё просто. Умение предполагать свойственно
каждому человеку. О всяком будущем событии он может сделать тысячи предположений, включая
и верное. Беда лишь в том, что это верное предположение человек не различает. Кроме того, ему
требуется много энергии, чтобы выстроить все возможные предположения. Я же, сидя в своей
мёртвой яме, научился сначала выстраивать их все, а потом придумал как отсекать неверные. Нет,
даже не так. Пожалуй, нельзя сказать, что в этом я чему-то научился или понял – я ничего не
делал специально, всё вышло само собой. Просто постепенно у меня сложились такие
сокровенные, можно сказать, свойские отношения с информацией, что она сама стала давать мне
лишь очевидное.
– А ну-ка, ну-ка, – загораясь, просит Иван Степанович, – скажи, что происходит сейчас у нас
дома?
– Дома… Испытать меня хотите? Дома… Ничего не понимаю. В вашей квартире чужие люди…
– Как чужие!? – вскрикивает Иван Степанович, но тут же спохватывается. – Ах, так мы же новую
квартиру получили, а в старой-то, конечно, чужие.
– Понятно. Новую квартиру вам дали на работе, и вы после этого сделали выгодный обмен. Да,
вот вижу, в вашей новой квартире – знакомые вещи. А в гостях у вас сегодня Серёжка. Как же он
вырос! Серёжка сейчас в ванной тайком от Тамары Максимовны ровняет ножницами свой чуб. А то
пострижен какой-то лесенкой.
– Ну вот, папа! – подхватывает Голубика. – Я же говорила, пусть в парикмахерскую сходит, а ты
всё: я сам да сам.
Иван Степанович, слушающий с открытым ртом своего бывшего зятя, который когда-то не хотел
играть в шахматы по теории, автоматически возражает:
– Ничего страшного, подумаешь, барин! Мог бы и с таким чубом походить.
– Нет, с такой причёской взрослый парень ходить не станет, – теплея улыбкой, говорит Роман. –
Это вы уж слишком. К тому же, он влюблён сейчас в одноклассницу Катю, и потому кривой чуб ему
совсем ни к чему. Да вы не волнуйтесь, он сейчас всё сделает хорошо.
– Так вот в кого он, оказывается, втрескался, – говорит Ирэн. – Кто бы мог подумать? Рыжая,
курносая! Но потрясающе, как ты всё это видишь!
– Потрясающе! – повторяет и её отец, находясь буквально в какой-то растерянности.
– А что, Иван Степанович, как идёт работа над вашей книгой «Будущее без христианства и
революции»?
Бывший тесть смотрит так, будто над ним треснуло небо.
– Как?! Ты и это знаешь? Даже название? Как это понимать? Это что, мистика какая-то, или
что?
– Более того, я знаю, как называются и две первые ваши книги. Это «Великие преступления
христианства» и «Вторая трагедия России».
Умный и образованный Иван Степанович сидит в прострации. Точно в таком же удивлении
находится и Голубика. Роман специально не прерывает их недоумения, улыбаясь куда-то вниз.
– Но как?! – только и удаётся сказать бывшему тестю, схватившемуся за голову своими
сильными гранёными пальцами.
– Ирэн, ну ты-то чего так смотришь на меня? – засмеявшись, спрашивает Роман. – Ведь ты же
сама мне об этом когда-то рассказывала.
– Я?!
– Ну, конечно!
– Ой, да я уж забыла…
– А вот я не мог забыть. Вы уж извините, Иван Степанович, за розыгрыш. Но эти названия я
давно уже знаю от Ирэн. И, кстати, после нашего расставания с ней я потом постоянно жалел о
том, что потерял возможность общаться с вами. Вы в своё время задали мне столько каверзных
вопросов, что я потом всю жизнь невольно на них отвечал и всё словно перепроверял. Для меня
эти вопросы очень много значили. Мне кажется, что, зная названия ваших книг, я мысленно
557
наполнял их своим содержанием, я, как будто, тоже писал их внутри себя. Потому и помню так
хорошо. Сейчас же, учитывая новое время, нетрудно предположить, что вы как раз работаете над
третьей книгой.
– Н-да, – озадаченно произносит Иван Степанович, чуть оправляясь. – Разыграл. Ну что ж,
тогда я воспользуюсь твоими способностями, можно сказать, провидца. Скажи: и в каком же
направлении ты мысленно пишешь третью книгу?
– Думаю, она самая трудная и, боюсь, может оказаться
