Примечательно также, что реплика черта-конферансье: «После каждого номера мученики должны изображать адский хохот. Если они не смеются, их посылают к чертовой матери — вернее, обратно на Землю. Этого никто не хочет, и поэтому у нас весело — все смеются»[2449] [2450] [2451] [2452] [2453], - напоминает реплику «бога» из песни «Переворот в мозгах из края в край…» (1970): «Уйду от вас к людям ко всем чертям — / Пускай меня вторично распинают!», — что лишний раз говорит о взаимозаменяемости у Высоцкого рая и ада, бога и дьявола. В этой же песне Вельзевул провозгласил с трибуны: «Рай, только рай — спасение для Ада!», — а в капустнике черт говорит поэту: «Пиши-ка лучше пьеску вот, / Давай спасай наш ад, /А то уже который год / Сует нам Гарин свой “Мандат”»26 (впоследствии на своих концертах Высоцкий неоднократно цитировал реплику Эраста Гарина из этого спектакля по пьесе Николая Эрдмана: «Маман, когда придут красные, вы эту картину переверните: там Карл Маркс»).
Что же касается «Нинки-наводчицы», то в ней главный герой приравнивает «согласие» возлюбленной к поворотному моменту своей судьбы: «Сегодня Нинка соглашается, / Сегодня жизнь моя решается». Вот и получается, что, выбрав себе уродливую возлюбленную и добившись ее согласия, он вскоре получил такую же судьбу, которая пришла к нему уже против его воли.
То, что такая метаморфоза стала реальностью, подтверждает еще одна буквальная перекличка на лексическом уровне. Обращение к возлюбленной в песне «О нашей встрече» (1962): «И я клянусь — последний буду гад! — / Не ври, не пей, и я прошу измену». - повторится в песне «Грусть моя, тоска моя» (1980), где судьба-тоска лирического героя будет персонифицирована в образе женщины27: «С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй — / Гадом буду, я не приревную!». - причем в ранней песне герой тоже боялся «ночевать» со своей возлюбленной: «Боюсь тебя, боюсь ночей интимных»; другой вариант — «речей интимных» — опять же имеет аналогию в песне «Грусть моя, тоска моя»: «А она мне шепчет: “Как ждала я!”»28 (любопытно еще, что строка из ранней песни: «Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий», — отзовется в черновиках стихотворения «Я всё чаще думаю о судьях…», посвященного Марине Влади: «Взлет ее, как бедствие, стихийный» /2; 438/).
Надо заметить, что выражение «Гадом буду» Высоцкий употреблял и в повседневной речи. Обратимся к воспоминаниям Аркадия Свидерского о московском кинофестивале 1967 года: «…Володя там тоже принял на грудь и говорит: “Не Высоцким, а гадом буду, если на Маринке не женюсь!”»29. А в дневниковой записи Валерия Золотухина от 27.03.1976 зафиксирована следующая фраза Высоцкого, обращенная к нему: «Я не боюсь, гад буду, не боюсь соперничества»[2454].
Использует это выражение и главный герой киносценария «Как-то так всё вышло…» (1971), являющийся авторской маской, в разговоре со своей девушкой: «Ленка! Хорошая моя Ленка! Что-то я забыл тебе сказать… он наморщил лоб. — А! Вспомнил! Я без тебя очень скучаю. — Не может быть, — ужаснулась она. — Гад буду, — он ответил очень серьезно» /6; 118/.
Впервые же словом гад Высоцкий назвал себя в стихотворении 1955 года, обращенном к И. Кохановскому и написанном во время учебы в МИСИ: «Ты мне всё время помогаешь, / И хоть я гад и идиот — / Люблю тебя не только в мае, / Люблю тебя я круглый год. / Я — мелкий трус, я — гад без воли, / Таких ведь нужно убивать. / Ты ж ЧЕЛОВЕК, чего же боле, / Что я еще могу сказать… / Мне стало грустно почему-то, / Но я не буду дураком. / Когда попрут из института, / Пойду я в цирк Карандашом»[2455] [2456] [2457] [2458]. Упомянем также ироническую дарственную надпись Высоцкого на собственной фотографии (1959), адресованную сокурснику по МХАТу: «Лучшему другу, однокурснику, пролетарию Валюше Бурову от гада Вовки Высоцкого в день, когда мы оба поедем на свадьбу 28/Ш-59 г.»32, - и его письмо от 20.12.1965, также адресованное Кохановскому: «Васечек! Дорогой! Сука я! Гадюка я! Падлюка я!»33.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Теперь проследим общие мотивы в «Двух судьбах» и «Грусть моя, тоска моя».
Если в последней песне лирический герой «шел», «брел» и «наступал», то в первой — плыл на лодке (для сравнения — в «Погоне» он ехал на лошадях, «правил лесом») — используются разные метафоры продвижения по жизненному пути.
В ранней песне герой до появления Кривой и Нелегкой наслаждался, а в поздней он говорит: «Чувствую — дышу и хорошею». Такое же настроение у него было в черновиках «Песни о Судьбе»: «А я веселею — / Шучу, хохочу. / Живу, как умею, / Пою, что хочу» (АР-17-130). Приведем еще несколько цитат с аналогичным мотивом: «Мне хорошо, мне хочется смеяться» /1; 106/, «Мне славно жить в стране, / Во рву, на самом дне, / В приятной тишине. <.. > Но мне хорошо…» /5; 98/, «Волки мы! Хороша наша волчая жизнь» /5; 213/. Сюда примыкает мотив безудержного смеха: «Я просто давлюсь от веселого смеха» («Проделав брешь затишье…», 1972; АР-2-105), «Я смеюсь, умираю от смеха» («Не волнуйтесь!», 1970), «Вы втихаря хихикали, / А я давно вовсю» («Общаюсь с тишиной я…», 1980).
В «Двух судьбах» внезапно появляется Нелегкая, а в песне «Грусть моя, тоска моя» — соответственно, грусть-тоска, ставшая судьбой лирического героя: «Ломит, тварь, по пням-кореньям / тяжкой поступьюЗ4. <.. > А заносит ведь туда же, / тварь нелегкая!» = «Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь».
Чахоточной же грусть-тоска названа потому, что еще раньше лирический герой размышлял: «То ли взять да помереть / От туберкулезу» («То ли — в избу и запеть…», 1968), «Я от себя бежал, как от чахотки» («Я уехал в Магадан», 1968). Да и в раннем стихотворении «Эх, поедем мы с Васей в Италию» (1955) он мечтал: «Мы поедем в Италию с Васей — / Я там вылечу туберкулез»[2459] [2460]. Этот же мотив встречается в черновиках «Оловянных солдатиков» (1969): «Будет физика и математика, / Почести, долги, туберкулез» (АР-7-58). А в исполнявшейся Высоцким песне «Я сын подпольного рабочего партийца» герой говорит о своем отце: «.Туберкулез его в могилу уложил». Сравним еще в некоторых произведениях: «Знать бы всё — до конца бы и сразу б — / Про измену, тюрьму и рачок» (1975), «И утонул иль рак его настиг» («По речке жизни плавал честный Грека…», 1977), «Он всё латынью выводил / Про канцер вместе с комой — / С тех пор, когда я геном был / Совместно с хромосомой» («Ошибка вышла», 1976; АР-11-6336), «От дыма что? — Саркома лишь» («Баллада о маленьком человеке», 1973 /4; 360/), «Ну что же такого — мучает саркома?!» («Подумаешь — с женой не очень ладно!», 1969),
Наблюдаются переклички и с «Песней о Судьбе». Если здесь судьба «сзади прыгнув на меня, схватила за кадык», то в песне «Грусть моя, тоска моя» эта самая грусть-тоска «изловчась, мне прыгнула на шею».
А до появления грусти-тоски-судьбы или когда лирическому герою удавалось от нее избавиться, он чувствовал себя свободным: «Сам вою, сам лаю, / Когда пожелаю, о чем захочу» (1976) = «Сам себе судья, хозяин-барин» (1980).
Кстати, в черновиках «Песни о Судьбе» вновь используется прием персонификации судьбы в образе женщины: «Я стал из деликатности подпаивать фортуну — / Она, почти как женщина, слабеет от вина» (АР-17-130). И здесь же наблюдаются неожиданные сходства с наброском 1970 года, в котором речь шла о холере: «Не будь такой послушный и воспитанный я, — / Клянусь, я б просто стал ей кавалером: / Была розовощекая, упитанная, / Такая симпатичная холера!» = «Я стал из деликатности подпаивать фортуну» (основная редакция: «И стал я по возможности подкармливать фортуну») («послушный и воспитанный я» = «я стал из деликатности»; «упитанная… холера» = «подкармливать фортуну»). Как видим, холера описывается точно так же, как судьба (фортуна), из чего следует их тождество.
