Начинают прибывать гости и дом благоухающий сумасшедше-вкусными ароматами еды, наполняется радостными возгласами и восклицаниями. Трыня, пришедший раньше всех, смотрит на всё происходящее широко распахнутыми глазами. Кажется, мой дээр, по-детски более сладкий, был только подготовкой к настоящему пиру. Пиру духа, как сказал бы Горбачёв.
Конфеты, цветы, рижские духи, странные ненужные книги, банное полотенце, кастрюля и ночная сорочка — всё может быть чудесным подарком, но из всего этого выделяется итальянская кожаная сумочка, принесённая Платонычем. Она вызывает всеобщий стон. И даже Марина, жена угольного воротилы присоединяется к этому стону и настойчиво знакомит мужа с Большаком.
За столом царит веселье, поддерживаемое невероятно вкусной, практически не затуманенной химией едой и нежным «Токайским». Джентльмены, ясно дело, предпочитают напитки погорячее, представленные беленькой и болгарским бренди.
— Просто королевское пиршество, — подтверждает мои слова Марина.
По телевизору, время от времени перетягивающему на себя внимание, показывают открытие Олимпиады. Наша сборная облачённая в смешные нутриевые шубы, делает спортсменов похожими на медвежат.
— Мишки Гамми, — говорю я, но моя реплика остаётся без ответа.
— Ах, как быстро летит время, — философски замечают мамины подруги, возвращаясь из кухни после очередного перекура у приоткрытого окна.
Они фамильярно треплют меня за вихры, а то и за щёки:
— Егор, тебя и не узнать. Какой большой, уже настоящий жених.
Рыбкина, занявшая место рядом со мной, при этих словах бросает на меня короткие и немного тревожные взгляды.
— А на загнивающем Западе, — говорю я, — сегодня отмечают день святого Валентина, праздник всех влюблённых. Я поздравляю маму не только с днём рождения, но и с этим праздником. Да, чего уж там, и папу тоже.
Мои слова вызывают бурную радость за столом и смущение родителей.
— Я тебя тоже поздравляю, — тихонько, почти шёпотом говорит Рыбкина.
Это тебя, Наташка, стоило бы поздравить.
— Нам надо поговорить, — добавляет она и заливается румянцем.
Её батя, приняв на грудь, наслаждается обществом незамужних маминых подруг и ведёт себя на удивление сносно. Если не принимать во внимание солдатский юмор его весёлых историй из жизни, то его поведение можно оценить на четыре с минусом.
Но всё не может быть хорошо. Это закон жизни, с которым мы не в состоянии ничего сделать.
— А давайте споём! — предлагает одна из маминых одиноких подруг, не то Люба, не то Лиза.
— Егор! — просит мама. — Сыграй, пожалуйста.
— С удовольствием, — отвечаю я и включаю свой самодельный комбик, судорожно соображая, что предпринять.
— Сначала, — выкручиваюсь я, — мне бы хотелось предоставить возможность спеть Юрию Платоновичу. Давайте все попросим его, ведь те, кот имел счастье однажды слышать его голос, не могут забыть чарующих звуков.
— Да! Да! — требуют Лиза и Люба, и остальные гости.
— Ну хитрец, — улыбается дядя Юра и берёт мою красивую и слегка гудящую гитару.
Он касается струн и гости зачарованно замолкают.
— Старый клён, старый клён, старый клён стучит в окно, приглашая нас с друзьями на прогулку…
Поёт он потрясно, прям за душу берёт. Немного хриплый и такой проникновенный голос, ложащийся поверх тоскливых звуков чудесной гитары никого не оставляет равнодушным и все как один, и даже хорошо принявший Гена Рыбкин подпевают:
— Отчего, отчего, отчего мне так светло? Оттого, что ты идёшь по переулку.
Вот это да, вот это синергия, а для кого-то и очистительный катарсис. Кто-бы мог ожидать от угольного босса, но он украдкой смахивает скупую мужскую слезу. А дядя Юра, покончив с клёном, внезапно бьёт по струнам и…
— А-а-а! Э-э-й! О, й-е-е, бейби, сайнд, силд, деливерд, Айм йорз
Это означает, осмотрен, опечатан, доставлен, я твой. Он жахает Стиви Уандера, да с таким огоньком и драйвом, что просто рвёт публику в клочья. А потом снова идут песни, которые знают все. Публика уже разогрета и поёт так слаженно, что даже соседи, думаю, получают от этого удовольствие. По крайней мере, по трубе никто не стучит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И вот, в разгар этого праздника, когда Большак поёт битловское «Назад в СССР», раздаётся звонок телефона.
— Тебя, — говорит мне отец, пожимая плечами.
— Кто?
— Не знаю, женщина какая-то.
Я беру телефон и несу его на кухню, чтобы можно было слышать хоть что-нибудь. Рыбкина провожает меня пристальным взглядом.
— Алло…
— Брагин, — раздаётся строгий голос. — Что у тебя происходит? Что за преклонение перед Западом?!
— Ирина… Викторовна… Это вы?
— Ты не был сегодня на бюро. Никого не предупредил, а сам, я смотрю развлекаешься. Причина, как я понимаю, не особо уважительная.
— У меня у мамы день рождения сегодня. Пришли гости, песни поём.
— Да ты смотрю, как стрекоза из басни. Ты всё пела? Это дело. Так и билет комсомольский можно на стол положить. Улавливаешь, к чему это я?
— Нет пока, если честно. У матери день рождения. Я полагал, это достаточно уважительная причина.
— Значит так. У нас аврал. Я высылаю за тобой машину. Ноги в руки и быстро сюда.
— Так уж ночь…
— Брагин, ты комсомолец или любитель вкусно поесть и выпить? Немедленно в горком! Всё понятно?
20. Пришло время поработать
Я, честно говоря, даже не и не знаю, что мне ответить. Всё ли мне понятно? Ну, в общих чертах, наверное, да.
— Да, понятно, — отвечаю я.
— Отлично, — холодно бросает она.
— Но есть нюанс.
— Что?! — её интонация не предвещает ничего хорошего.
— Вам придётся поговорить с моей мамой.
— Ведь я ещё школьник. Мне только недавно исполнилось семнадцать. То есть без разрешения родителей я не могу приехать.
— Считай, решить эту проблему — твоё партзадание.
В этот момент мама заходит на кухню.
— Ты чего здесь спрятался? — спрашивает она, зажигая газ под чайником. — Секретничаешь?
— Мам, поговори, пожалуйста, — протягиваю я ей трубку.
— Кто это?
— Это первый секретарь горкома комсомола, — отвечаю я. — Поздравить тебя желает.
— Опять шуточки твои, — усмехается мама, но трубку берёт — Алло… Спасибо… Да… очень неожиданно…
Она некоторое время слушает, а потом лицо её становится удивлённым.
— Как, прямо сейчас? — обескураженно спрашивает она.
Новицкая что-то ей говорит и мама долго слушает, но, в конце концов, соглашается.
— Егор, — говорит она мне, повесив трубку, и я чувствую в её голосе лёгкую обиду. — Что же прямо в день рождения?
— Мам, — развожу я руками. — Ты же видишь, от неё отбиться нельзя. Грозила из комсомола исключить.
— Но это вообще ни в какие рамки! Ты ещё школьник!
— Да, я ей сказал, а она возразила, что Гайдар в пятнадцать лет полком командовал.
Знал бы он, ради чего это всё было и что с его завоеваниями сделал его беспредельщик-потомок. Ну да, если бы знать, то-то и оно.
— Ну, я это так не оставлю. Жалобу на неё накатаю.
— Что-ты, что-ты! — возражаю я. — Ни в коем случае! Ни в коем!
— Почему это?
— Потому что репутацию не хочу себе портить. Лучше я сегодня повкалываю, не убудет от меня, в конце концов.
— Эх, Егорка-Егорка… Нельзя позволять ездить на себе даже первому секретарю горкома.
Начинает свистеть вскипевший чайник.
— Помоги-ка мне посуду грязную собрать, — командует мама. — И Наталью позови, сейчас будем чай подавать.
Но попить чаю я не успеваю, потому что в дверь звонят. Это водитель Новицкой, довольно быстро примчавшийся за мной по вечернему городу. Возникает неловкий момент, когда я вынужден, выдерживая недоумённые взгляды гостей, объяснять, куда и зачем отправляюсь в этот довольно поздний час.
Новицкая встречает меня в зале, где проходят заседания бюро, с пренебрежительной усмешкой.
