– Как – зачем? – всплескиваю я руками. – Да вы представляете, какова теперь цена этого полотна? Если в дневнике действительно указан путь к нему… Человек, который отыщет неизвестную картину Давида, во-первых, прославится на весь мир, а во-вторых, станет несметно богат!
– Ох, боже мой! – пренебрежительно машет рукой Максим Николаевич. – Есть кому в наше время возиться с полотном Давида! Пусть даже и неизвестным!
– Времена меняются, – запальчиво возражаю я. – Настанет спокойная жизнь. Настанет непременно! К тому же во Франции сейчас совсем другое положение, чем у нас. Франция – мирная страна, война для нее окончена. Елена Феррари гораздо лучше умеет смотреть в будущее, чем вы.
Мгновение он таращится на меня, видимо, изумленный моей запальчивостью и назидательным тоном, затем чуть усмехается.
– Вот это вы напрасно говорите, – возражает он. – Я как раз умею смотреть в будущее очень хорошо. И отчетливо вижу, что в ближайшем будущем мы с вами должны поскорее отсюда уходить. Нельзя пытать удачу до бесконечности! Я получил письмо Алексея, я нашел тетрадь, драгоценности, вас – чего мне еще ждать здесь?
Мое сердце снова начинает давать сбои.
Что он говорит? Он же не может иметь в виду, что…
– О господи! – вдруг тихонько смеется Максим Николаевич. – Я… я намерен позвать вас вместе бежать из Питера, от Советов, я намерен просить вас быть со мной всегда, всю жизнь, но я… Ради бога, извините меня, но я… вы… может быть, теперь вы скажете мне, как вас зовут?
Наши дни, Мулян-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова– Валентин! – доносится откуда-то издалека встревоженный голос. – Что с тобой?! Очнись, ради бога!
Он легонько шлепает меня по щекам, трясет, и постепенно ледяной панцирь вокруг меня начинает таять, я ощущаю тепло его рук и груди, к которой я прижата. Потом осознаю, что мы сидим на антикварном диване, на аналогичном кружевном покрывале, и Максвелл прижимает меня к себе.
– Да что происходит? – вопрошает Максвелл с мальчишеской, обиженной интонацией. – Я привык, чтобы при встрече со мной дамы падали в обморок от восторга, а не от страха! Да что я такого сделал, что ты норовишь от меня сбежать? Чем я тебя напугал?
У меня кружится голова так, что я определенно теряю способность размышлять здраво. Причем толком не скажу, кружится она все еще от страха – или от этого мужского тепла, близ которого я отогреваюсь с таким наслаждением. Во всяком случае, контроль над мыслями и словами я потеряла.
– Лора… – бормочу чуть слышно. – Лора – ты помнишь ее?
– Кто такая Лора? – вопрошает он с такой всепобеждающей искренностью в голосе, что я могла бы заподозрить Николь в клевете на этого святого человека, – если бы не видела, как он непорочной ручонкой щиплет Лору за попку.
– Лора – это та русская проститутка, которая позировала тебе вместе с Борисом Ковальски и Мартой Эйзесфельд. Та, которую убили вчера здесь, в Муляне.
Я понимаю, надо было оставаться последовательной и сказать: та, которую ты убил вчера. Но в последнее мгновение я спохватываюсь и выражаюсь достаточно неопределенно.
Он какое-то время сидит молча, натурально окаменев. Или изумлен до крайности, или делает хорошую мину при плохой игре. И лихорадочно ищет способ, как выбраться из этой ситуации.
– Ах вот оно что… – произносит наконец задумчиво. – Ну, на сей счет могу тебя успокоить, я в этом не замешан. Видишь ли, я только час назад прибыл в Мулян, и этому есть как минимум два свидетеля. А вчера я был в Париже. У меня брали интервью в прямом эфире на TF-1. Да и вообще я целый день был на глазах у множества людей. А у тебя нет на примете какого-нибудь другого подозреваемого?
– С чего ты решил, что я тебя подозреваю? – говорю я с оттенком – и немалым, конечно, оттенком! – неловкости. Слишком уж он догадливый! И мы как-то слишком быстро перешли на «ты». И обнимать меня он не перестает.
– Ну, милая!.. Это совершенно ясно. Видно невооруженным глазом. Только почему, интересно, я удостоился такой чести? Ты кое-что знаешь о наших с Лорой отношениях? И подозреваешь, зачем она могла приехать в Мулян?
– Только не говори, что для того, чтобы встретиться тут с тобой! – пытаюсь пошутить я.
– Нет, не для этого. А у тебя есть какие-то предположения на сей счет? – спрашивает он осторожно, и я понимаю: он пытается выведать, что именно мне вообще известно.
– Думаю, она приехала, чтобы встретиться с Жани.
Он чуть отстраняется и бросает на меня испытующий взгляд:
– Ты уже знаешь о Жани?
– О Жани и… и ее ребенке, – хвастливо заявляю я.
Он молчит. Он ничего не говорит, просто молчит, и этого достаточно, чтобы я вспомнила: у ребенка бывает как минимум двое родителей. Мать, видимо, все-таки Лора. Отец…
Отец!..
– Так как насчет второго подозреваемого? – спрашивает он с прежней насмешливой интонацией, обойдя молчанием вопрос и о ребенке, и об этих самых родителях.
– Я так понимаю, тебя привез сюда Жильбер? – уточняю я.
– Именно так. Но Жильбер тоже не тянет на роль злодея! – качает головой Максвелл, и от этого движения его рука, обнимающая мои плечи, как-то незаметно съезжает мне на грудь. – Прежде всего потому, что вчера он целый день был в Париже. Позавчера – тоже, как минимум с полудня. Практически невозможно, чтобы он был замешан. Почему ты вообще решила, что это мог совершить Жильбер?
Нормально!.. Он не задал мне вполне естественного вопроса: «Почему ты вообще решила, что это мог совершить я?» Мои обвинения в свой адрес он воспринял как нечто вполне естественное. Обидное, но естественное!
– Почему я заподозрила Жильбера? Да очень просто!
Рассказываю об автомобиле на обочине дороги, о загорелой неподвижной ножке, потом – о сцене в саду Гийома, о граблях и туфельке.
– Понятно… – медленно произносит Максвелл после продолжительного молчания. – Теперь мне многое понятно!..
– Например, что?
– Например, как ты догадалась, что убита именно Лора. Поразительная штука – эта ваша женская наблюдательность! А еще понятно, кто и зачем звонил Жильберу на мобильный сегодня утром, когда мы только выезжали из Парижа, и почему он гнал, как безумный, а также – куда он исчез, едва мы прибыли в Мулян.
– Ну и кто ему звонил? Зачем? И почему?
– Наверняка ты уже ответила на эти вопросы, – говорит Максвелл с холодком. – Давай договоримся: ты расскажешь, к каким выводам пришла, а я потом тебя поправлю, если ты кое-где ошибешься.
– Ты это серьезно? – спрашиваю недоверчиво.
– Уверяю тебя! – заявляет Максвелл. – Я всегда имел самое высокое мнение о женской логике. И криминальные романы, которые принадлежат перу женщин, нравятся мне гораздо больше, чем те, которые написаны мужчинами. Мои любимые авторы – Агата Кристи и Мэри Хиггинс Кларк. Очень может быть, что со временем я крепко полюблю книги Алены Дмитриефф. Но пока ознакомь меня все-таки со своими выводами!
«Ты этого хотел, Жорж Данден!» – угрюмо думаю я про себя, а потом выпаливаю с отчаянной решимостью:
– Думаю, твоя натурщица Лора забеременела от тебя. Но аборт делать не стала, потому что надеялась, что ты женишься на ней. Однако ей не удалось тебя поймать. Но и ребенка она уже не хотела. И тут твой приятель Жильбер рассказал, что его любовница мечтает иметь ребенка, но не в силах родить. Ты свел Жильбера с Лорой. Думаю, Жани не знала, чей ей достался ребенок, знала только, что его мать – русская. И все устроилось к общему удовольствию: Филипп обрел нежную мамочку, Лора получила деньги. Но вы не учли, что у нее могут возникнуть какие-то чувства к покинутому сыну. И вот она явилась в Мулян, чтобы вернуть его. Если ты говоришь, что не замешан в убийстве, что у Жильбера тоже алиби, – значит, Лору убила все-таки Жани. Она сделала это и постаралась обеспечить алиби и себе. Но слишком поздно заметила, что потеряла в саду туфельку Лоры. И утром, уже находясь на безопасном расстоянии от Муляна, позвонила Жильберу, призналась ему и попросила уничтожить улику, которая может ее очень серьезно подвести. Жильбер не мог отказать своей подруге, примчался в Мулян сломя голову и первым делом бросился обшаривать сад Жани. Ему повезло. Теперь нет ни одной улики, которая указывала бы на нее. И если она позаботилась уничтожить все свои отпечатки в машине Лоры, то, может быть, к ней не приведет ни один след. Ну конечно, если никто не видел ее во время ее ночных разъездов, никто не заметил, как Лора пришла к ней в дом, никто не начнет копать слишком глубоко и не обнаружит, что родила Филиппа вовсе не та женщина, которая звалась его матерью.
– Ну, ты меня обижаешь, – говорит Максвелл и зачем-то проводит пальцем по моему уху, обрисовывая изгиб раковинки. Меня немедленно начинает бить дрожь. Отстраняюсь, чтобы он этого не почувствовал, но он прижимает меня чуть крепче.
– Извини, пожалуйста… – бормочу, слабо соображая, что именно изрекаю.
– За что ты извиняешься? – шепчет он мне в ухо, и я на краткий миг теряю сознание.
