НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ
Прошло тридцать шесть лет. Три полных цикла совершил зодиакальный круг. Значит, в тот раз, как и сегодня, год Змеи переходил в год Лошади. Только мы тогда об этом не думали, не знали, в эти игры не играли. Понятия о гороскопах не имели. Не было компьютеров, мобильных телефонов, да и вообще телефонов не было в нашей сибирской деревне, разве что в учреждениях. И невозможно было узнать, приедет или не приедет на Новый год тот семнадцатилетний мальчик, которого я ждала.
Каникулы уже начались, мороз трещал, снег скрипел под валенками, каждый день мы с Витькой бегали встречать автобус, который приходил из ближайшего к нам города Бийска. А гостя нашего мы ждали аж из Киселевска, есть такой город в Кузбассе.
Чем ближе к последнему дню года, тем меньше оставалось надежд. Потом они и вовсе исчезли.
Собрались мы своей компанией дома у Витьки, налепили пельменей, наморозили в сенях. Всем было весело, только мне тоскливо без моего желанного друга, но это пряталось глубоко внутри и никому не бросалось в глаза. Сияла елка, топилась печка, горели щеки, взрывался смех. Как во все времена у семнадцатилетних.
Пельмени уже варились, шли последние приготовления перед тем, как сесть за стол, — и вдруг...
Вдруг распахивается дверь.
Кто бы это мог быть? Витькины родители в гостях и не должны вернуться так рано.
А в Сибири в жуткие морозы в натопленный дом сперва врываются клубы холода и, беснуясь, застилают пол по колено. Как на эстраде под ногами у певцов, только стремительней и гуще. И лишь спустя мгновение поверх этого пара обозначается ввалившийся с мороза человек.
То был наш уже не жданный гость, сияющий и ослепительный. Ушанка и ресницы густо заиндевели от дыхания в долгом пути.
Одиннадцать часов вечера, самое время совершаться новогодним чудесам.
До сих пор я не знаю, какими попутками он добирался до нашей деревни в такую морозную ночь, в этакое время года, когда уже все по домам за столами. Скорее всего, последние девять километров от дальнего шоссе он просто прошагал пешком. Где пешком, где бегом. Я не успела спросить. Я ахнуть не успела — и лишилась чувств.
Это было самое чудесное явление за всю мою жизнь.
И вот снова новогодняя ночь. До одиннадцати остается всего час. И я так же, как тогда, неисполнимо, безнадежно жду. Только сильнее. И неисполнимее.
По правую руку от меня — домашний телефон, он время от времени звонит, меня поздравляют, мне желают. Только что по электронной почте я получила серию восклицаний из разных концов света и отправила им свои. Слева от меня лежит мобильный телефон.
И у того, кого я жду, есть и домашний, есть и мобильный. Есть и машина — и у него, и у меня. Десять минут езды между нами. Это не Сибирь, это Москва, двадцать первый век. Только тот, кого я жду, так же недостижим, как тогдашний мой мальчик — в те давние времена.
Позвонить нельзя. Почему — долго объяснять, понадобился бы целый роман, а не короткий рассказ.
Но вы и сами знаете, почему. Вы и сами часами сидели у телефона и готовы были руку себе отрубить, которая так и тянется к кнопкам, сил нет ее удержать. Вы и сами вымарывали из записной книжки этот проклятый номер, чтобы забыть его, забыть навеки. Но ведь он высечен у вас в памяти огненными цифрами, как в скале бессмертная надпись: “Здесь был Коля!” Был, да сплыл. А номер остался, не вырубишь топором. Да и как ему не остаться, если вы так или иначе находите какой-нибудь повод набрать его хотя бы раз в неделю. По делу, конечно, а как же иначе. У вас все еще есть к нему дело. Это у него к вам больше нет никаких дел.
Ну что, разве не так? Ну и зачем нам с вами писать и читать роман, если мы и без него все прекрасно понимаем. Лишь детали разнятся — возраст, рост, цвет волос, адрес. А суть одна. Позвонить — нельзя.
Хотя есть у меня одна мудрая подруга, которая советует: а ты звони, не отказывай себе в этом! Звони и получай свой ушат ледяной воды. Если не помоев. Раз тебя обольют, другой, третий, сто тридцать третий. На сто три-дцать четвертый раз тебе уже самой не захочется поднимать трубку за очередной дозой. Ты уже выберешь себе какое-нибудь другое занятие.
Рецепт верный, но лишь в том случае, когда надежды нет уже никакой и спасать приходится не отношения, а себя. А нам-то все кажется, что надежда еще есть. Ведь я знаю, что он в эту новогоднюю ночь тоже один, как и я. И, как и я, не позвонит.
Остается уповать только на чудо. Когда и случаться чудесам, как не в новогоднюю ночь? Да еще в такую, когда зодиакальный круг замкнулся.
Я настолько уверовала в неизбежность его прихода, что поставила на стол второй бокал.
Но минуло одиннадцать. В дверь не позвонили.
И правильно сделали. Сколько раз судьба может устраивать мне чудеса в виде исполнения несбыточного? Я, чай, у нее не одна. Сколько за это время наросло новых семнадцатилетних и ждут своей очереди? А я хороша: получила свой подарок и опять бегу в хвост — спрашивать, кто последний.
А куда девала тот хрустальный башмачок, который даже в сказке, даже Золушке самой достался лишь однажды? Кто ты такая?
Кто разрешил тебе разбрасываться подарками судьбы?
Где тот мальчик, прорвавшийся тогда к тебе сквозь невозможное? Ты поступила с ним, как Шамаханская царица. Помните двух воинов, пронзивших друг друга мечом у входа в ее шатер?
Не жалейте, с ним все в порядке. Окружен любимыми и любящими, как того и заслуживает. Мир устроен справедливо, и каждый из нас, не дожидаясь ухода, еще на этом свете получит себе в точности то, что сделал другому. Ты бросил кого-то — и тебя бросят. Ты предал — и тебя предадут. Ты обманул — обречен быть обманутым. Обидел кого — отольются кошке мышкины слезки. Неужто вы еще не заметили этого правила? Значит, молоды еще. Закон справедливости и возмездия неукоснителен, как законы сохранения материи и энергии. Их не обойдешь, не объедешь, вот и я сижу тут с тем, что заработала.
Зато: заранее можно оплакивать наших обидчиков и радоваться за благодетелей.
Еще лучше — помолиться за тех и других сразу.
В половине двенадцатого я все-таки позвонила.
Он сделал вид, что едет издалека, и добрался до меня минут через два-дцать после наступления Нового года. Вполне возможно, что сидел в машине за углом и ждал, выдерживал. Ведь знал, как много значит для меня этот миг мистического перехода из одного года в другой, этот порог, эта полночь. “Как встретишь, так и проведешь...” Посматривал на это свысока. И выжидал: помучить.
Должно быть, сладко ему было сидеть в машине, зная, как я жду и что никуда от него не денусь с подводной лодки.
Наши отношения часто напоминали анекдот про перекличку в тюрьме: “Петров!” Молчание. “Петров!” (с тревогой). Молчание. “Петров!!!” (панически). “Ну, тут я” (лениво). “А ку-ды ты денешься!” (победно).
Снимая дубленку, гневно кривился:
— Это твое вечное “к ноге!”... Все планы спутала!.. Твои капризы и взбрыки достали меня!..
Недовольно прошел к столу.
Я придвинула к нему еду.
— Спасибо, я сыт.
Взял вилку, поковырялся, начал есть.
Это уже ритуал такой: чтоб повалялись у него в ногах и чтоб нехотя пнуть.
Медленно оттаивая и снисходя.
И не понимая — или как раз понимая, что главное — чтоб было кого пнуть. Что в этом счастье.
Ведь очень скоро уже — и скорее, чем мы думаем, — будет некого.
— Ах да! — вспомнил, вышел в прихожую, достал из кармана дубленки бутылку вина. — Шампанское я уже не пью.
— Я тоже.
Он наполнил бокалы и впервые поднял на меня взгляд. Наши глаза встретились. И, как это было всегда, расцепить их нам уже не удалось. Короткое замыкание. Всесильный закон Ома все еще действовал.
— С Новым годом? — Он улыбнулся, чокнулся со мной и с ненавистью простонал.
ЖИЛЕЦ
В начале улицы Народного Ополчения по сей день стоят пятиэтажные панельные хрущевки, уже лет пятнадцать ожидающие сноса. Диву даешься, как они еще держатся. Поднимаешься по лестнице — стены звучно вибрируют от шагов. Толщина этих скорлупок — капитальных — сантиметров десять. А внутренних — я на кухне вешала сушилку для посуды, через секунду пробурилась сверлом в соседнюю квартиру. Балконов в таких домах нет, да они бы отломились вместе с куском стены.
