Хейдон кивнул, он прекрасно понимал, как трудно приходилось этой мужественной женщине постоянно сталкиваться с презрением и осуждением окружающих.
– Я думаю, большинство горожан мечтает о том, чтобы я потерпела неудачу. Более того, многие убеждены, что я непременно проиграю. Люди с восторгом повторяют, что мои дети низкого происхождения, что они греховны по своей натуре. Вот почему они так охотно отправили Шарлотту обратно в тюрьму. Все считали, что она того заслуживает. Большинство жителей Инверари уверены, что ей пойдет на пользу, если ее запрут в тюрьму вместе с другими, столь же «испорченными», как она. Но вы в это не поверили.
Она посмотрела на него так, как будто видела в первый раз.
– Хейдон, ведь вас могли арестовать. Вас мог узнать начальник тюрьмы, или надзиратель Симс, или какой-нибудь клерк в суде. Вас бы затащили обратно в тюрьму и повесили бы.
Она смотрела на него все так же пристально, словно пыталась понять, что он за человек. Хейдон по-прежнему молчал, и она тихо прошептала:
– Почему?..
Казалось бы, очень простой вопрос, но у Хейдона не было на него ответа. Он и сам себя не понимал. Просто ему была невыносима мысль, что Шарлотта проведет в тюрьме хотя бы еще один день. Если бы комендант и судья не выпустили ее, он бы пошел в тюрьму и выкрал ее, наплевав на всевозможные последствия. Разумеется, он постоянно вспоминал об Эммалине, вспоминал о том, что не сумел защитить, не сумел спасти свою дочь. Но в этом он никогда не признается Женевьеве – она стала бы презирать его, если бы узнала историю самовлюбленного эгоиста.
Хейдон чувствовал, что должен что-то ответить, должен как-то отреагировать на слова Женевьевы. Но что он мог сказать? Что можно сказать женщине, рисковавшей ради него самым для себя дорогим? К тому же он не имел ни малейшего желания раскрывать свои постыдные секреты. Она нашла его в вонючей тюремной камере, когда его обвиняли в убийстве и рассказывали о нем отвратительные истории. Ему хотелось, чтобы она считала его другим – не безгрешным, не совершенством, но по крайней мере человеком, способным на благородный поступок. Помимо того, имелась еще одна причина, объяснявшая его действия, но об этом он даже думать не решался. Но в какой-то момент он вдруг понял, что не может молчать, – сделав над собой усилие, Хейдон выпалил:
– Я сделал это для вас, Женевьева.
Глаза ее расширились. Судя по всему, она ждала дальнейших объяснений, возможно, полагала, что он чувствовал себя ее должником, поэтому и решил вернуть долг.
Но Хейдон молчал, и его молчание сокрушило стену, которую она вокруг себя выстроила. Женевьева нисколько не сомневалась: мужчина вроде Чарлза стал бы сейчас без умолку болтать о всяческих «почему» и «потому» и о том, что все это будет означать в отношениях между ними. И конечно же, он ожидал бы от нее какой-то платы – разумеется, не такой примитивной, как деньги. Более того, даже получив желаемое, Чарлз все равно считал бы, что она, Женевьева, перед ним в долгу. А вот Хейдон… он просто стоял и смотрел на нее, необыкновенный, сильный, но вместе с тем странно уязвимый. И почему-то даже казалось, что ее приход немного смутил его.
Женевьеве же хотелось, чтобы он обнимал ее, целовал, ласкал… Хотелось, чтобы он прижал ее к своей мускулистой и горячей груди. Она вдруг почувствовала себя необыкновенно слабой, уязвимой и одинокой, хотя прежде – целых восемь лет – постоянно внушала себе, что должна быть сильной и энергичной, потому что только так можно было выжить. Но вот теперь, осознав, как она одинока, Женевьева почувствовала, что больше не сможет выносить одиночество.
Тихонько всхлипнув, она бросилась на шею Хейдону и прижалась губами к его губам. Он тотчас же обнял ее и крепко прижал к груди. В следующую секунду плед, развязавшись, упал на пол, и Хейдон остался совершенно голым. И тут же одеяло соскользнуло с плеч Женевьевы, а за ним и шаль, так что теперь на ней была только полупрозрачная ночная рубашка. Хейдон начал расстегивать пуговицы у горла, но пальцы его дрожали, и маленькие пуговки никак не поддавались. Он в отчаянии рванул на себя рубашку, открывая грудь Женевьевы. И теперь уже оба стояли совершенно обнаженные в колеблющемся свете свечи.
– О, Женевьева… – прохрипел Хейдон, подхватывая ее на руки.
Шагнув к кровати, он осторожно опустил ее на постель, и роскошные золотистые волосы Женевьевы рассыпались по подушке. Несколько мгновений Хейдон любовался ею, стоя у кровати, затем лег на нее, прикрыв от холода своим телом, и запустил пальцы в ее волосы. Она обвила руками его шею, и губы их слились в поцелуе. Когда же поцелуй прервался, Хейдон принялся целовать ее плечи и груди, и Женевьева прерывисто застонала. Неожиданно он чуть отстранился и, спустившись ниже, стал покрывать поцелуями ее живот и бедра. Затем губы его прижались к темному треугольнику меж ее ног, и Женевьева, ахнув, попыталась его оттолкнуть. Но он, перехватив ее за руки, прижал их к матрасу, потом снова коснулся губами ее лона. Женевьева опять ахнула, на сей раз в восторге.
В конце концов она все же высвободила руки и тут же вцепилась в черную гриву Хейдона. Ей казалось, что она вот-вот умрет, не выдержав этой сладостной пытки, и в то же время хотелось, чтобы он целовал ее и ласкал как можно дольше. Каждый поцелуй Хейдона и каждое его прикосновение доставляли ей неизъяснимое наслаждение, но в какой-то момент Женевьева вдруг почувствовала, что ей хочется большего – словно где-то в глубине ее тела угнездилась боль, напряженная пустота, которую не могли заполнить даже волшебные ласки Хейдона. Внезапно он погрузил палец в ее лоно, и Женевьева в восторге вскрикнула, но уже в следующее мгновение она вновь почувствовала, что ей хочется большего. Закрыв глаза, она громко застонала; ей казалось, что она больше не выдержит… Когда он вошел в нее, Женевьева вскрикнула от изумления и радости и, вцепившись в плечи Хейдона, обвила ногами его бедра. Он же заглянул в ее распахнутые глаза и, увидев, что их заволокла страсть, вошел в нее еще глубже.
Женевьева едва не захлебнулась от крика, и Хейдон тут же замер, мысленно обругав себя.
– Прости, дорогая, – пробормотал он с трудом. Конечно же, ему следовало подождать, следовало дождаться, когда она привыкнет к новому ощущению. – По-моему, если немного подождать, боль пройдет.
Женевьева кивнула.
– И еще я думаю, что ты должна дышать, – добавил он с улыбкой.
Она тоже улыбнулась и сделала глубокий вдох.
– Теперь лучше, дорогая?
Женевьева поняла, что ей действительно стало лучше. Снова улыбнувшись, она обняла его за шею и поцеловала.
И тут Хейдон с отчетливостью осознал: Женевьева Макфейл именно та женщина, которую он искал всю жизнь. Но открытие это оказалось слишком мучительным, потому что она никогда не будет принадлежать ему. Он убил человека, его разыскивала полиция, и поэтому он не мог оставаться в этом доме, не подвергая опасности Женевьеву и ее детей.
