В камине догорали угли; моя гостья присела на корточки и стала греть руки над слабым огнем. А я стоял, смотрел на нее и гадал, как я наутро объясню хозяйке присутствие в доме неизвестной девушки. И в этот момент она подняла на меня глаза и впервые за весь вечер улыбнулась обезоруживающей улыбкой.
«Если бы не все мои несчастья, – сказала она, – в нашей встрече даже была бы какая-то романтика!»
– Романтика! Забавно, не правда ли? Вы давеча употребили это слово, вот мне и вспомнилась та давняя история.
Я затушил окурок в пепельнице.
– А что дальше? – спросил мой начальник. – Ведь история на этом не закончилась?
– Закончилась романтика, – ответил я.
– Что вы хотите сказать? Она вернулась в Шропшир?
Я рассмеялся:
– Эта девица в жизни не видела никакого Шропшира. Наутро, когда я проснулся, ее уже и след простыл. Она исчезла навсегда – а вместе с ней исчез и мой бумажник, со всеми моими, так сказать, земными сокровищами.
Шеф воззрился на меня в изумлении:
– Боже милосердный! – Он надул щеки и присвистнул. – Выходит, она просто-напросто морочила вам голову? И вся история была сплошная ложь?
– Увы!
– И вы не обратились в полицию? Не попытались ее разыскать? Ну хоть что-нибудь вы сделали?!
Я покачал головой:
– Если бы ее и задержали, сомневаюсь, что я смог бы на законных основаниях претендовать на возвращение похищенных сокровищ.
– То есть как? Вы хотите сказать, что начали ее подозревать, пока сидели в кафе? И все-таки повезли к себе?
– Нет, нет, – возразил я. – За весь вечер я ни на миг не усомнился в ее правдивости.
– Ничего не понимаю! – сказал он. – Если она всего-навсего обычная мошенница, почему же вы, черт возьми, не сообщили в полицию?
Я устало вздохнул:
– Видите ли, шеф, не все так просто. Я провел ту ночь… э-э-э… не на улице. И не на кушетке в гостиной.
Некоторое время мы сидели молча. Он в задумчивости потирал подбородок.
– Да, ничего не скажешь, – заключил он, – вы себя выставили полным кретином. А на Уордор-стрит съездить больше не пробовали?
– Нет. Тогда я побывал там в первый и последний раз.
– Диву даюсь, как легко ей удалось обвести вас вокруг пальца, – продолжил после паузы мой начальник. – Лично я авантюристок вроде вашей в два счета могу распознать. Понятно, вы получили урок на всю жизнь. После подобной встряски поневоле всех женщин станешь обходить стороной… Однако, дорогой мой, не все они такие, поверьте мне! – Он улыбнулся. – Иногда еще можно встретить юную, неопытную девушку, которая действительно попала в беду, оказалась без крова и без денег, стала жертвой какого-то негодяя…
– Например? – полюбопытствовал я.
– По правде говоря, я имел в виду мой собственный случай, – признался он. – Точнее, девушку, которая согласилась стать моей женой. Мы познакомились полтора месяца назад. В Лондон ее забросили обстоятельства. В одночасье осиротела, бедняжка, осталась без гроша. Семья приличная, порядочная. Она показывала мне письма, фотографии родных и так далее. На первых порах устроилась машинисткой в какую-то контору в Бирмингеме, еле сводила концы с концами, и в довершение всего скотина-работодатель начал к ней приставать. Девочка перепугалась до смерти и сбежала в Лондон, совершенно для нее чужой. Слава богу, наши пути пересеклись, а то бы она непременно попала в лапы к какому-нибудь мерзавцу. Я ее заметил в метро – она подвернула ногу, когда спускалась на этом идиотском эскалаторе на Пикадилли. Впрочем, это уже детали. – Тут он прервал свою речь и попросил принести счет. – Если бы вы ее увидели… Очаровательное создание!
И он уставился в пространство затуманенным взглядом мужчины, живущего в предвкушении любовного блаженства, насладиться которым ему предстоит не позже полуночи.
– Мне сказочно, невероятно повезло! – воскликнул он. – Я не заслуживаю такого счастья!
Счет был оплачен, мы встали и направились к выходу.
– Знаете что? – вдруг сказал он. – Приходите нас проводить! Поезд отправляется ровно в четыре с вокзала Виктория. Порадуйтесь вместе с нами! Как-никак Рождество. Ну, что скажете?
Я изнывал от скуки, не знал, чем себя занять, и хотя тащиться на вокзал не было ни малейшего резона, я дал согласие.
Помню, как я ехал в метро и стоя раскачивался из стороны в сторону, ухватившись за кожаную петлю над головой. Помню, как томился в очереди за перронным билетом, как вокруг меня все спешили, волновались и толкались. Помню, что долго бегал взад-вперед по платформе, высматривая в окнах вагонов первого класса своего шефа и едва уворачиваясь от орущих носильщиков. Наконец в одном из окон спального вагона я увидел толстощекое, раскрасневшееся знакомое лицо. Шеф помахал мне рукой, прокричал через стекло что-то неразборчивое, повернулся и поспешил к открытой двери в тамбур.
– Я уж решил, что вы передумали нас провожать! – крикнул он весело. – Молодец, не подвел!
Он хохотнул и подтолкнул вперед стоявшую за ним девушку, сияя гордостью и чуть не лопаясь от самодовольства:
– А вот и новобрачная! Надеюсь, вы с ней подружитесь. Не смущайся, покажись, моя дорогая!
Я застыл на месте со шляпой в руке.
– Счастливого вам Рождества, – еле вымолвил я.
Она высунулась наружу и несколько мгновений пристально смотрела на меня.
Муж бросил на нас обоих быстрый недоуменный взгляд:
– Вы как будто уже знакомы? Или я ошибаюсь?
Она засмеялась кокетливым, воркующим смехом, обняла мужа за шею и огляделась вокруг с видом победительницы, абсолютной хозяйки положения. Проводник уже поднял руку с флажком, поезд медленно тронулся, но она успела произнести те самые опрометчивые, неосторожные слова, которые оказались для нее роковыми.
– Конечно, я вас узнала, – сказала она. – Это ведь с вами мы столкнулись как-то раз на Уордор-стрит?
Ангелы и архангелы
Преподобный Джеймс Холлавей, викарий церкви Святого Суитина, что на Чешэм-стрит, был очень и очень недоволен.
Всего на шесть недель он оставил приход на попечение младшего священника, а теперь, по возвращении, обнаружил, что все это время тот занимался не чем иным, как подстрекательством прихожан к мятежу. За столь краткий промежуток времени самый тон церковной службы успел до неузнаваемости измениться, да и вся атмосфера в храме стала другой. Жители Мейфэра – титулованные, прославленные и богатые, – составлявшие паству церкви Святого Суитина, в отсутствие своего любимого викария обнаружили на его месте зеленого юнца, не обладавшего ни обаянием, ни воспитанием; его выговор и тот оставлял желать лучшего.
И это еще не все. Вместо того чтобы скромно, не выпячиваясь, исполнять свои обязанности – как и пристало тому, кто никогда не смог бы заменить отсутствующего, кто находится здесь исключительно из милости и кого в лучшем случае терпят, отводя глаза и горестно вздыхая, – молодой человек имел наглость вообразить себя важной особой, которой позволено разоблачать и обвинять. И вот этот-то тщедушный, с простоватыми чертами лица, во всех отношениях недостойный заместитель занимал кафедру того викария, чей голос приводил в трепет тысячи людей, чей взгляд заставлял даже самых скрытных дам обращать взоры в сторону исповедален!
Первым делом, еще прежде, чем члены конгрегации успели погрузиться в собственные важные мысли, никому не известный молодой священник окинул их всех презрительным взглядом и невозмутимо, по пунктам, высказал все, что о них думал.
Говорят, что змеиный яд причиняет ужасную, нестерпимую боль, однако слова новоявленного проповедника оказались куда более ядовитыми, чем змеиное жало: они глубоко уязвляли души слушателей. Никогда еще под сводами Святого Суитина не раздавалось таких неприятных, шокирующих речей, как в те полчаса, пока длилась его проповедь. Чуть ли не каждое высказывание взывало к цензуре: по единодушному мнению присутствующих, проповедь преподобного Патрика Домби следовало вымарать от начала и до конца. И когда он отговорил, в церкви не осталось ни одного человека, который не залился бы румянцем и не прочистил бы горло по меньшей мере раз десять. Никто не смел даже взглянуть в лицо своему соседу по скамье. Не было ни одной туфли, которая не топнула бы в пол, ни одной перчатки, которую не разорвали бы надвое нервно теребившие ее руки.
Викарий предполагал отсутствовать шесть недель, и все описанное выше оказалось только прелюдией. А в то первое воскресное утро добродетельные и набожные прихожане церкви Святого Суитина высыпали на улицу переполошенные, как стадо испуганных гусей. Надо ли говорить, что через неделю они не пришли на службу и написали своему возлюбленному викарию гневную петицию.
Преподобный Джеймс Холлавей прочитал их послание, сидя на веранде очаровательного загородного дома в Девоншире, где он восстанавливал силы после инфлюэнцы.
Поначалу ситуация не показалась ему чрезвычайной. Он даже зачитал отрывок из письма хозяйке дома, прекрасной телесно и духовно герцогине Эттлборо.
