– Ты пойми, – сказал ей Филипп, – мой друг доктор Блум – человек богатый, известнейший специалист в своей области, из семьи ассимилированных уважаемых банкиров. И, несмотря на это, пришел в сионистское движение, пройдя долгий жизненный путь, полный трудностей и страданий, но во всех катастрофах всегда сохранял благородство души и чистоту рук.
Белла перепрыгивает через две ступеньки, торопясь нажать на кнопку звонка, прежде чем одумается. Громкий звук звонка пугает Беллу. «Сейчас откроется дверь и уже не будет хода назад. А человек чужд мне, чужд…» Сестра милосердия открывает дверь.
– Госпожа, прием еще не начался. Хотите подождать, пожалуйста.
– Нет, у меня личное дело к доктору Блуму. Спросите, будьте любезны, сможет ли он принять меня. Доктор Блум со мной незнаком.
Белла стоит посреди комнаты, боясь присесть. И здесь этот густой запах плесени и старости. Тяжелые бархатные портьеры спущены до половины окон, затемняя дневной свет. В комнате стоит сумрак, большая хрустальная люстра посверкивает холодным пламенем, и вокруг полно темной тяжелой мебели. Много картин на стенах и столах, разбросанная фарфоровая посуда кажется заброшенной, фотографии людей и животных, высокие вазы без цветов. Высокие напольные часы отзванивают время: половина девятого утра. Хриплый этот звук, как постанывание, подчеркивает абсолютное отсутствие чего-то живого в комнате, что еще больше наводит ужас на Беллу.
«Если он сейчас войдет, я не смогу даже рта раскрыть, чтобы с ним поздороваться».
– Пожалуйста? – Доктор Блум стоит перед ней. Весь седой, и взгляд у него тяжелый.
– Доброе утро, доктор Блум. Извините меня за то, что ворвалась к вам, не предупредив заранее. Вы не знаете меня. Зовут меня Белла Коэн. Я много раз встречала вас на собраниях сионистского движения. Я член молодежного халуцианского движения.
Белла изо всех сил пытается сдержать волнение, но это ей не удается, слова произносит испуганно, лицо покраснело, потирает руки. Доктор Блум чувствует ее волнение:
– Я полагаю, что вы пришли по определенному делу. Садитесь, поговорим.
Доктор Блум поднимает портьеры, и блики мягкого дневного света оживляют хмурый облик комнаты.
– Итак, ваше имя?
– Белла, Белла Коэн.
– Вы ученица?
– Нет, доктор Блум, я окончила школу. Я работаю в сионистском Движении и в общине, – Белла закусывает язык буквально в последнюю секунду: еще миг, открыла бы доктору, что она секретарша Филиппа.
– Если так, вы пришли ко мне по делам Движения.
– Нет, доктор Блум, я пришла к вам по личному делу. Простите меня, что я беспокою по такому делу, но у меня не было выхода.
– Может, выпьете что-нибудь, Белла?
Голос доктора Блума по-отечески мягок. Лицо Беллы выглядит несчастным.
– Нет, нет, доктор Блум, тысяча благодарностей. Мне надо с вами поговорить. Я не хочу забрать у вас много времени. Мне просто немного трудно говорить.
– Я врач, Белла, привычен к людям. Если вы решили ко мне прийти, я готов вас выслушать. Говорите просто и абсолютно открыто, Белла.
– Доктор Блум, причина… вопрос здоровья привел меня к вам. Я плохо себя чувствую, доктор Блум. Я беременна…Доктор Блум, я не могу дальше нести беременность.
Воцарилось молчание. Стук часов придавал ритм этому молчанию. «Сколько еще времени позволит мне доктор здесь сидеть?»
И вновь перед ее глазами мелькнул решительный жест врачихи. Она спрятала руки в складках юбки, взглянула в глаза доктора и встретила подозрительный взгляд.
Доктор Блум изучает девушку, ее стыдливое лицо, тонкое и бледное от волнения. Нет, это не лицо легкомысленной избалованной девушки. В любом случае, следует вникнуть в суть дела.
– Почему вы пришли именно ко мне, Белла? Вы ведь знаете, что я глазной врач.
– Я пришла к вам не потому, что вы врач. Я искала человека, который меня поймет. Я просто абсолютно одинока в своем положении. О вас я много слышала. Доктор…и вы к тому же сионист.
– Я прошу вас, детка, – доктор резко прерывает ее, – причем тут сионизм? Объясните, пожалуйста, что вас привело ко мне.
– Доктор Блум, это именно связано одно с другим, – Белла упрямо стоит на своем.
– Ладно, положим, сионизм. Я понимаю. Случай огорчительный. Вы должны знать, я не из тех, кто с легкостью относится к этим делам. В молодежных движениях достаточно опрометчивы в этой области…
– Неправда, доктор, это совсем не так! – обвинение, брошенное в адрес молодежного движения, рушит всю сдержанность. Глаза ее сверкают, лицо напрягается. – Доктор Блум, разрешите вам объяснить, что в нашем Движении…
– Оставьте, Белла, я вовсе не собирался вас оскорбить. О Движении поговорим в другой раз, – воинственный дух, внезапно пробудившийся в стыдливой девушке, несколько смешит доктора, – но положение ваше, Белла, слишком серьезное.
– Доктор Блум, только не думайте, что я была легкомысленной. И, пожалуйста, не подозревайте мое Движение в опрометчивости. Мое положение я даже скрывала от моих товарищей. Они бы меня поняли, несомненно, поняли бы и помогли.
– Если так, детка, что ты собираешься делать? Твой друг предложил тебе выйти за него замуж?
– Да, доктор, мой друг предложил мне выйти за него замуж? Но я не могу это сделать.
– М-м-м…
– У нас серьезные разногласия во мнениях.
– Разногласия во мнениях?
– Да, доктор. Друг мой – человек хороший, порядочный. Не подозревайте его ни в чем, упаси Боже, но пути наши расходятся. Я выбрала путь халуца и хочу жить в стране Израиля. И друг мой тоже сионист, но он никогда не репатриируется в Израиль. Для него сионизм это мировоззрение, идея…
Доктор Блум выпрямился в кресле.
– Белла, вам самой ясно, что вы просите от меня? Закон государства не наказывает за такие дела, но ведь существует еще нравственный закон…Вы – женщина молодая, и подвергаете риску ваше здоровье. У вас есть родители?
– Есть, доктор Блум, но они ничего не знают о моем положении.
– Почему, Белла? Может, было бы лучше им рассказать? Вы что, боитесь их?
– Нет, доктор Блум, я их не боюсь. Я единственная дочка, и они, конечно, помогли бы мне. Но и к ним я не могу обратиться. Нет у меня с ними общего языка. Они ненавидят Движение, и если я расскажу им о моем положении, они сделают все для меня, но тут же разнесут это всем, не упоминая моего имени, и нанесут большой ущерб моему Движению.
– Значит, Белла, ваше Движение является причиной того, что вы не хотите обратиться к родителям.
– Это достаточная причина, доктор Блум.
– И если вам скажу, что без согласия ваших родителей я не смогу вам помочь, вы тоже к ним не обратитесь?
– И тогда не обращусь. Не сделаю ничего такого, что может повредить моему Движению.
– Господи, Боже мой! Да оставьте ваше Движение, Белла. Я не смогу взять на себя такую серьезную ответственность без согласия ваших родителей.
Белла встала с кресла, и лицо ее стало совсем белым.
– Доктор Блум, я поняла, что мне следует уйти, что…
Голос ее прервался, две тяжелые слезы скатились по ее щекам.
– Ну, ну, Белла… – врач подошел к ней и повел ее обратно к креслу.
– Садитесь, в любом случае продолжим разговор.
Белла осторожно садится, ищет платок, вытирает слезы.
– Белла, вы сказали, что ваш друг предлагает вам замужество. Я правильно понял?
– Да, доктор, он предлагает.
– Детка, постарайтесь выслушать меня несколько минут и оставьте в стороне мысли о сионизме и его осуществлении. Молодым людям очень нравится обнять весь мир. Вера и жизненный путь – великие вещи. Не отрицаю, и все же, детка, простое счастье, насущно необходимое и для чести и для радости, не находится далеко. Оно в создании совместной жизни с любимым человеком. Нехорошо терять такое счастье, Белла.
– Доктор Блум… – Белла с печалью смотрит на врача, сердце которого наполняется горячим чувством жалости перед бледным страдающим лицом девушки, – доктор Блум, были дни, когда любовь для меня была священней всего. Тяжело терять любимого человека, но еще более сильную боль приносит любовь, когда теряешь веру в того, кого любишь. Доктор Блум, серьезные разногласия во мнениях могут поставить преграду между любящими людьми.
Белла втягивает голову в плечи, и на лице ее выражение человека, ожидающего приговора. Но доктор в этот момент не думает о ней. В черных его глазах смятение, исчезла насмешливость и ирония. И эта бледная девушка тоже исчезла с глаз. Там, из кресла, напротив, смотрят на него серые тяжелые глаза банкира Блума, покойного его отца. И они покоятся на лице сына с большой печалью, как глаза этой маленькой девушки: «Эдуард, не женись на христианке, между вами духовная пропасть, Эдуард, как бездна между людьми, и даже любовь не излечит от этой болезни». И снова меняется голос отца на голос жены доктора: «Ты совсем другим вернулся с войны. Не желаю знать твоих новых друзей и новых обычаев, которые ты принес оттуда, я не могу к ним привыкнуть. Выбор за тобой, или твои странные обычаи и поведение, или я». И он дал ей уйти. Она взяла с собой сына, и с тех пор он их не видел. Сын не желает с ним встречаться. Десять лет прошло с тех пор. Сегодня сын в возрасте этой девушки, сидящей в кресле…Маленькая несчастная дочка, по сути, сирота, ибо родители не понимают ее устремлений и мыслей. Девушка разумная, развитая. То, что я познал уже в зрелом возрасте, она познала в свои юные годы: есть духовная разница между любящими сердцами. Маленькая девушка, если бы я мог рассказать тебе о событиях моей жизни…
