под этот стул.
Он медленно ослабляет хватку.
– Вообще звучит довольно интересно, – ухмыляется он.
– Ах ты извращенец.
Она возвращается на диван, берет чай и со зловещей улыбкой вытягивает поверх него ноги. Я дорожу каждым мгновением с ней; дорожу этой радостью, этим смехом. Он смотрит на нее, всматривается в нее.
– Что? – спрашивает девушка, очевидно смутившись.
– Ничего.
– И все-таки я хочу узнать о тебе больше… Расскажи про свое детство.
– Ну, я вырос в том же комплексе, где мы сейчас живем.
– Стоп, в комплексе?
– Да.
– В гостиничном комплексе с бассейнами и румсервисом?
– Что? Нет! – смеется он.
– В комплексе?
– Да, в комплексе. Это социальный жилой комплекс, район, как вы там их зовете – социальное жилье, праджекты?
– А-а. Здесь это значит совсем другое.
– Я понял.
– И каково это?
– Прямо как в стереотипных историях о голодных черных детях, но все было не так уж плохо. Мне столько всего нравилось в детстве. Помню, отец часто заставлял меня читать, чем я и занимался. Даже после его смерти. А еще мы носили всякие спортивки и джинсы огромного размера, мешковатые, спустив ниже пупка, и кроссовки «эйр форс»…
– ТЫ?! – вскрикнула она. – Да ладно. – Ее разрывает от смеха. – Представить не могу.
– И не надо, поверь. Слава богу, у нас тогда не было телефонов с камерами.
– Да, точно.
– А ты? Какой ты была в детстве?
– Я была богиня панков, с волосами торчком, в чокере под собачий ошейник и анархистских футболках. Устраивала псевдоколдовские обряды, наводила порчу на своих школьных обидчиков и слушала тяжелый металл.
– То есть ты не особо изменилась? – говорит он, а ее улыбка переходит в смех. Вот бы поймать эту улыбку в баночку и носить с собой. Или даже клонировать тысячу раз и выпустить в тюрьмы, наркоманские подворотни, места ссор и войн, в неблагополучные семьи и прочие места, так нуждающиеся в надежде.
– Тебе приходило в голову, что жизнь могла сложиться совсем по-другому? – спрашивает Майкл.
– Постоянно приходит. Все время задаюсь вопросом, то ли выбрала и правильно ли поступила, даже если уже не могу ничего изменить.
– Так что иногда просто смиряешься с судьбой?
– Судьбой? Да на хрен этот бред, – бескомпромиссно заявляет Белль. – Я не верю в чушь, будто все предрешено. Посуди. Все эти смерти и разрушение, умирающие младенцы, семьи, которые расстаются на границе, эти бессмысленные войны, гибель сотен людей в странах, которые даже в новости не попадут, и все просто живут, как будто ничего этого нет. А я, значит, должна сказать, что ж, такова судьба, потому что у меня новая машина, работа, повышение, или потому что у меня взаимная увлеченность другим безмозглым представителем нашего вида?
– Но ведь в мире есть и красота.
– И это обусловливает существование всего того уродства? Знаешь, мы, люди, по идее самые развитые существа, созданные по образу и подобию какого-то всеведущего божка, слишком ленивого, чтобы что-то сделать. Божка, который лучше будет смотреть на войны, но не остановит их. А мы не можем признать наконец один фундаментальный факт, который и так всем известен: никто из нас ни хрена не знает, зачем мы живем, а однажды нас и вовсе не будет, чтобы это выяснить.
Мы живем на поверхности камня, который вращается вокруг другого, большого и огненного камня на огромной скорости, во вселенной, полной миллиардов и триллионов камней, и все равно имеем наглость считать свои жизни значимыми.
Надуваем грудь колесом от собственной важности, но забываем, что истинную ценность можно найти лишь в осознании нашей ничтожности. И только поняв, что все вокруг не имеет смысла, мы увидим то, что имеет. Там увидим и красоту. Там найдем истинных себя.
Майкл не сводит глаз с Белль. Он околдован ее чарами: царица вуду, шаманка, жрица. Она смотрит на него, и ее взгляд переносит его в другие миры.
– Прости, у меня есть некоторая склонность к гиперболическим тирадам, – говорит она.
– Склонность? – Она смотрит слегка смущенно. – Никогда не извиняйся за то, какая ты.
Она опускает взгляд. На секунду погружается в себя. Снаружи Белль кажется спокойной, но внутри нее бушует буря.
– Есть фильм, который мы должны посмотреть. Любишь документалки?
– Обожаю! – восклицает он радостно, тон их беседы меняется. Солнце начинает садиться, унося с собой дуэт багрянца и лазури.
$1426
Глава 27
Гарлем, Нью-Йорк; 3.33
– «Дэ-Эн-Эр [33]», – читает Белль, заметив тату у Майкла на ребрах, прямо под грудью. – Что это значит?
– Ох, эм, просто кое-чьи инициалы, как напоминание.
– Поэтому тату близко к сердцу?
– Вроде того.
– Вранье. Но ладно, не буду к тебе приставать.
– Твой ум тебя до добра не доведет.
– Мой ум других до добра не доведет.
Они лежат в уютной тишине, какая бывает между влюбленными.
– Я думала, тебя это оттолкнет, – говорит Белль.
Она положила голову ему на грудь и гладит его живот, а Майкл перебирает ее кудряшки. В комнату льется лунный свет, превращая белые стены в флуоресцентно-синие, в самый темный оттенок кожи, обратный оттенку греха. Ее дом – как заповедник, как убежище от жестокости мира.
– Вот почему вышла из вагона, когда сказала все это. Это даже была не моя остановка. Если честно, я думала, что ты больше не захочешь видеться.
Майкл перебирает ее волосы и смотрит: как она вздыхает, как хлопает ресницами, которые он считает в мерцании свеч.
– Не стоило волноваться, – уверяет он ее.
– Но я волнуюсь. Ты не понимаешь. Многих парней это отталкивает. Сначала идут шуточки про тройничок, но потом это начинает давить на них. Они задумываются, а что скажут знакомые, друзья, семья.
– Слушай, ты была в отношениях, у вас не сложилось. Зачем тащить груз прошлого в будущее?
– Сложно не тащить…
– Понимаю.
– Особенно с мужчинами. – Она колеблется, но, вздохнув поглубже, продолжает: – Меня тянет к вам. Но вы мне не нравитесь. Я уже очень давно не была с мужчиной.
– Даже не знаю, что должен испытывать по этому поводу.
– Благодарность за везение, – произносит Белль как будто в порыве благоговения. – У тебя совсем другая аура. Мирная.
Между ними ложится тяжелая, отстраняющая тишина. Он молчит и ждет, когда она заговорит.
– Я просто не понимаю, почему мужчины такие. Почему мир такой. Взрослые мужчины свистят и отпускают шуточки вслед девочке-школьнице из Бронкса, потому что у нее начала расти грудь; иммигранткам из Западной Африки в Париже приходится вставать на панель, чтобы их семьи на родине не голодали; женщин насилуют в Южной Африке, насилуют в Конго, насилуют в Судане, насилуют в Креншоу, насилуют в
