— Извини, малыш, — сказал Джонсон. — Мне не хотелось поступать так с тобой, но я должен довести свой план до конца. Впрочем, тебе, быть может, будет приятно узнать, что ты мне очень помог.
Я пытался задержать дыхание и выскочить из люка следом за ним, но газ каким-то образом все же попал мне в легкие. В ушах зазвенело, голова закружилась, и я подумал, что сейчас было бы очень неплохо прилечь на пол и немного отдохнуть.
Газ в гранатах Джонсона несколько отличался от того, которым команда «Стеллы» пыталась усыпить пассажиров. Во всяком случае я не отключился полностью, а просто потерял способность двигаться. Я видел клубы дыма, который продолжал вытекать из треснувшего корпуса гранаты, видел распростертые на полу тела, видел Одри, которая совершенно спокойно лежала неподалеку от меня и как будто спала. Я даже ощущал запах этого газа. Запах, кстати, был очень неплохой — если бы не паралич, который вызывал этот газ, им было бы очень приятно дышать.
«Похоже, — подумал я и усмехнулся про себя, — скоро мне предстоит стать настоящим экспертом по газам».
Потом я стал думать об Одри. Почему она выглядит такой спокойной, даже безмятежной? Должно быть, все дело в том, что ей совсем не страшно умирать. Наверное, рассуждал я, она была бы рада умереть. Ведь Одри верит в Бога, и ее Бог, конечно же, позаботится о своих последователях, но насчет меня вопрос оставался открытым. Впрочем, я надеялся, что хотя бы ради Одри Он пощадит и меня.
— Бог любит каждого человека, сын мой, — сказал Лео Заброди. — Ради этой любви Он и умер на Кресте.
В следующее мгновение я ощутил прикосновение горячего воздуха и увидел раскинувшееся над головой желтое, словно раскаленная медь, небо. Мелкая красная пыль сыпалась и сыпалась на листья склонившихся над парковой дорожкой деревьев, на фонари, на пустые по случаю жары теннисные корты. Я снова был на Тансисе.
— Вы сказали — на Кресте?… Знаете, это место из Священного Писания я никогда не понимал до конца. Зачем вообще понадобилась Искупительная Жертва? Возможно, когда-то Адам и Ева действительно крупно проштрафились, но разве справедливо, чтобы их потомки были вынуждены снова и снова платить за преступление прародителей? Мы-то не имеем никакого отношения к их греху!
Заброди снисходительно улыбнулся.
— Давай немного пройдемся, сын мой, — предложил он. — В такую жару приходится самому двигаться, чтобы ощутить хоть малейшее дуновение ветра.
Мы медленно пошли вдоль засыпанной гравием дорожки. Парк был пуст. Небо над нашими головами постепенно приобретало тусклый зеленоватый оттенок. Дышалось тяжело, как перед грозой. Плотный горячий воздух был абсолютно неподвижен и насыщен электричеством.
— Кажется, погода меняется, — заметил Заброди.
— Что вам нужно? — спросил я. — Что вы вообще здесь делаете?
— Я здесь для того, чтобы кое-что тебе сообщить, — ответил он. — Можешь считать, что я говорю от имени Джорджа. Дело в том, что, описывая меня, он испытывал, проверял самого себя…
— Что вы имеете в виду?
— В его жизни есть несколько белых пятен — эпизодов, о которых он ничего не помнит. В своей первой книге он упоминал о «провалах памяти». Эта дыра в его воспоминаниях действительно существует. Она не дает Джорджу покоя, и он порой пытается проникнуть в нее чуть ли не силой, а порой терпеливо ждет у края, словно кот возле мышиной норки. — Заброди усмехнулся. — И на этот раз он, кажется, сумел что-то поймать. Он описал меня. Видишь ли, сын мой, в этой черной дыре живу я. Вернее, я знаю то, что Джордж Джонсон забыл и никак не может вспомнить. Вопрос только в том, сумеет ли он заставить меня рассказать ему всю правду.
— Почему нет? — удивился я. — Ведь вы — литературный герой, созданный им или его подсознанием. Он может делать с вами все, что захочет…
Заброди небрежно махнул рукой.
— Все так, но, видишь ли, Джордж Джонсон боится меня. Он стремится знать правду, но боится того, что я могу ему рассказать. Именно это я и имел в виду, когда говорил об испытании. Джордж хочет убедиться, что ему хватит сил посмотреть мне в глаза и узнать то, что знаю я.
Внезапно он остановился и глянул в дальний конец дорожки.
— Смотри-ка, кто к нам идет!
Я повернулся в ту сторону. Опустив голову и засунув руки в карманы, к нам приближался Мэттью Брэди.
— Так-так, — сказал Заброди. — Рад видеть тебя снова, Мэтт.
— Ну и какую ложь ты выдумал на этот раз? — с угрозой спросил Брэди, останавливаясь перед Заброди. — Что за лапшу он вешал тебе на уши, парень?
— Мы просто беседовали, — ответил проповедник. — Не так ли, сын мой?
— Не отвечай ему, — быстро проговорил Брэди.
— Вовсе не обязательно быть таким, Мэтт.
— Он — неплохой парнишка, и я не желаю, чтобы ты морочил ему голову.
— Как я заморочил ее тебе, Брэди?
— Это было во сне, Заброди, так что уймись.
Проповедник громко рассмеялся.
— Возможно, это действительно было во сне, в моем сне. А что снится тебе, Джордж? Ведь не случайно же я — лишь слегка замаскированный портрет преподобного Пеннебакера. Когда ты встретился с ним лицом к лицу, у тебя внутри все перевернулось, но ты не мог понять, почему. А я знаю, почему. Потому что стоит тебе только открыть глаза, и ты каждый раз забываешь, чем кончился твой сон.
Ну что, Джордж, рассказать тебе, в чем дело? Хочешь узнать, какое зло причинил тебе его преподобие много лет назад, когда ты еще жил на Тансисе? Ты сделал его персонажем своего романа, чтобы иметь возможность унижать его, как тебе заблагорассудится, и это неспроста. Подсознание не обманешь. Много лет назад Пеннебакер…
Брэди-Джонсон шагнул вперед и, схватив Заброди за лацканы сюртука, с силой потряс.
— Ты забываешь, с кем говоришь, преподобный! Я знаменитый писатель, мое творчество изучают в университетах, по поводу моей книги были приняты специальные законы не на одной — на трех планетах! А ты ничтожество; никто о тебе и не слыхивал, так что меня ты не запугаешь! Я ведь тоже кое-что знаю. Знаю и могу это рассказать!
Глаза Заброди слегка расширились.
— Успокойся, сын мой! Я вовсе не собирался…
— Ты работал на правительство, не так ли, святой отец? Когда закончилась война, тебя использовали, чтобы эффективнее промывать людям мозги. Ты специализировался на приезжих с других миров, и мое дело тоже было поручено тебе, верно?
— Отпусти… меня. Отпусти! Слышишь?!
— Нет, это ты отпусти меня! Убирайся из моей головы. Убирайся!!!
— Брэди-Джонсон с такой силой сдавил воротником сюртука горло Заброди, что лицо проповедника побагровело, а глаза вылезли из орбит.
— Ты считался мастером экзорсизма? Сейчас я покажу тебе настоящий экзорсизм!.. Изыди, сатана! Прочь! Прочь от меня!..
Заброди обмяк. Брэди отпустил руки, и уличный проповедник осел на гравий.
— Грязный сукин сын! — Брэди сплюнул, расправил на груди свою черную рубашку и, повернувшись спиной к поднявшемуся ветру, попытался закурить сигарету, но руки у него дрожали, и спичка погасла. Потом мы услышали гром. Его раскаты показались мне какими-то особенно громкими и резкими, совсем не похожими на гром, который я слышал на Древе. Тансисский гром не был округлым и напоминал, скорее, треск, словно разбивалась и лопалась целая гора стекла.
— Пожалуй, пора убираться отсюда, — заметил Брэди и, вынув изо рта сигарету, которую так и не прикурил, сплюнул крошки табака. — Когда его найдут, поднимется шум до небес.
Мы торопливо зашагали к парковым воротам и вскоре оказались уже на бульваре Форнцо. Бульвар был широким и прямым, он выходил на набережную почти под прямым углом. Обычно с любой его точки открывался великолепный вид на реку, но сейчас в дальнем конце бульвара клубилась лишь тьма, разрезаемая белыми вспышками молний. Там вовсю хозяйничал ветер и шел дождь; вода в реке билась о набережную и рассыпалась белыми клочьями пены, а деревья гнулись и кланялись, словно старухи на похоронах. Стена дождя зримо приближалась, а ветер за считанные минуты достиг такой силы, что я с трудом мог идти. Несколько раз я оступился, и в конце концов Брэди схватил меня за руку и затащил за угол, под прикрытие кирпичной стены. В доме напротив распахнулось и с силой захлопнулось окно. Стекло разбилось, и осколки, звеня, посыпались на мостовую.
— Что ты имел в виду под экзорсизмом? — прокричал я, силясь перекрыть завывания ветра. — Что он с тобой сделал?
— Ты сам все увидишь и поймешь, — крикнул он в ответ. — Идем…
И внезапно я стал Мэттом Брэди, который, пригибаясь, бежал куда-то под проливным дождем. Ледяные капли больно били по лицу. Я спустился к реке и помчался по скользкой от дождя набережной. Было темно, как ночью, и на проплывавшей по реке барже включили все ходовые огни и прожектора. В их свете я видел, что зеленая вода буквально кипит, захлестывая палубу. Ветер достиг ураганной силы, и мне пришлось двигаться под прикрытием домов, чтобы меня не сбросило в реку.
