— Может, выберемся завтра на “Щелкунчика”, дочь? — тон у папы неожиданно теплый. Честно говоря — со дня моей паршивой свадьбы я уже и отвыкла от такого обращения.
— Завтра? — повторяю я. — А билеты?
— Выкуплены еще на прошлой неделе. Не хотел отвлекать тебя от зачетов. Готовил сюрприз.
Такие вылазки были нормой до того, как папы вышвырнул меня из дома, мы регулярно выбирались то на какую-нибудь художественную выставку, то на балет.
С папиной подачи я начала разбираться в живописи. Ну, не искусствовед, конечно, но знаю картины Да Винчи помимо его таинственно улыбающейся любовницы.
Все это всегда было с папиной подачи.
Семейные выходы, ага.
И пусть на тех выходах все должно было выглядеть гармонично, в конце концов — все они были с расчетом на светскость мероприятия, я всегда им была рада. С учетом того, что в основном у меня и папы были только совместные ужины — и те не всегда, это всегда подчеркивало, что мы по-прежнему семью. А сейчас…
Сейчас мне было бы лучше, если бы он убрал Пашу. Такое вот дурацкое, эгоистичное желание. Оказаться на свободе и тут же злоупотребить ею.
— Давай выберемся, — устало откликаюсь я, потому что отказываться повода вроде как и нет.
Хоть как-то удастся отвлечься от этой беспросветной тьмы. Надеюсь, хоть в театр папа Пашу не возьмет.
Вадим молчит.
Будто меня и нету.
Будто и не нужна ему совсем.
Хоть бы одну СМС. Хоть одну.
Ровно на одну больше, чем необходимо.
После того, как в какой-то момент у меня на полдня пропадает телефон — я убеждаюсь, что эта предосторожность соблюдается не зря. Если, конечно, это предосторожность, а не просто Дягилеву на меня плевать. Ну а что, поиметь он меня поимел, хорошо так поимел, с фантазией. Самолюбие же наверняка почесал?
За эту мысль я отвешиваю себе мысленную пощечину.
Я не должна в нем сомневаться.
Пока не получу никаких оснований — не должна.
Вот получу, увижу его с любовницей — вот тогда и буду. А сейчас повода нет. Он — мой Хозяин. Если не доверять ему — кому вообще доверять?
Но как же сложно, сложно не сомневаться…
— Хорошо выглядишь, — замечает папа, когда я спускаюсь к машине.
Ну, наверное…
В пятницу мне худо-бедно удается выспаться. Правда, выгляжу я все равно как швабра. Косметолог, честно говоря, такому моему состоянию не радуется. Но она волшебница своего дела, поэтому выгулять меня после салона в театр отцу-ресторатору не стыдно.
Платье простое, черное, в тон к моему траурному настроению. Помада — кроваво-красная, как накрасили — так и иду. Чтоб им всем.
— Соня, лицо попроще сделай пожалуйста, — просит папа, подавая мне руку, чтобы я вышла из машины.
Наверное, своей безучастной физиономией я сейчас напрягаю. Но если честно — мне до лампочки. Я не хочу ничего изображать. Я и вправду устала. Очень. Устала хотеть и не получать.
Надо начинать хотеть что-то менее сбыточное, для разнообразия.
И выход в свет этот не столько для развлечения послужит, так хотя бы для какого-то разнообразия.
Все нормально. Все как всегда, когда мы выбираемся с отцом на балет. Он ведет меня под локоть до нашей ложи, я рассказываю ему об успехах на сессии.
Ничто не предвещает беды.
Ничто не предвещает того, что когда я войду в ложу, забронированную отцом, увижу я в ней не кого-нибудь, а Баринова.
Сюрприз мне приготовил, да, папа?
31. Случайность будет непременно
— Здравствуй, дорогая. — Даже при том, что у Баринова абсолютно ровный и даже местами доброжелательный голос, ухмылка у него все равно мерзкая. А нашлепка на его сломанном носу доставляет мне подлинное удовольствие. Прямо так и помню, как по этой роже прошелся кулак маринкиного Вареника, и так мне сладко это припоминать.
Я оборачиваюсь к отцу. Мне кажется, или он смотрит за этим всем напряженно? А, плевать!
— Папа, это что вообще такое? — свистящим шепотом спрашиваю я.
— Сергей просил о встрече, — ровно отвечает отец.
Нет, я все-таки не понимаю, какого черта надо Баринову? Ему же нужна была девственница. Вот и пусть бы он катился к чертовой матери в поисках девственницы. Глядишь, может, когда-нибудь и найдет. По своим размерам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— И ты решил ему помочь, да? — я раздраженно встряхиваю головой, глядя прямо на папу.
— Ну, ты же ему не отвечаешь.
— Конечно, он же наглухо в черном списке, — мне аж дышать трудно от этой ярости.
Это же надо, так испортить наш с ним семейный вечер. У меня будто украли последнее, что осталось на память о нормальной семье. И так-то все держалось на соплях, дрожало под давлением неразрешенных обид, и вот, пожалуйста. Оплевали, и это слабо сказано, и последнее, что могло еще хоть как-то спасти мои отношения с отцом, стремительно катящиеся под откос.
— Стесняюсь спросить, папа, — ты не находишь, что пора бы уже спрашивать моего мнения хотя бы в некоторых вопросах?
— Соня, Сергей все-таки твой муж, — невозмутимо качает головой отец. — Я не хочу, чтобы ты сейчас натворила глупостей, исходя из эмоций. После развода исправить будет уже ничего нельзя.
— Исправить? — шипят мои губы. — Исправить что, папа? Тебе так не хватает денег с этой чертовой сделки, что ты готов отдать меня этому ублюдку? Волшебно. Не понятно, на кой черт я в таком случае возвращалась домой.
— Соня, — опасно произносит папа, будто пытаясь мне напомнить мое место. Нахрен. Мне не нужны никакие напоминания. Место мое — где-нибудь подальше отсюда.
Честно. Я держалась очень долго. Вечность. Я вытерпела этого гребаного охранника-конвоира, раз уж папе так надо, чтобы не параноить. Я спустила отцу пощечину, я простила, что он вышвырнул меня из дома. Я не буду говорить, что я предпочла семью, сдвинув на второе место свое безумие — Дягилева. Семья — всегда семья. Она всегда в приоритете. Я в это верила.
Сейчас… Сейчас проще рвануть и остаться вообще без семьи, чем вот так.
Я для папы не в приоритете. Видимо, его семьей прочно стала Эльза.
— Мы с тобой договаривались, и обсуждать тут нечего. Я не буду его подстилкой, ясно, папа? — ядовито выдыхаю я. — Если и быть проституткой, то из безысходности, а не потому что родному отцу приспичило меня продать подороже.
Я не слушаю больше ничего, я просто вылетаю из ложи. Можно было, наверное, выждать спектакль, но я не хочу ни слова слышать от Баринова. И рядом сидеть тоже не хочу.
Долетаю до туалета, только там, тяжело дыша и глядя в зеркало, понимаю — лицо все в слезах. Я, оказывается, плакала. От злости, от обиды на отца, который снова меня предал, от всего что на меня навалилось…
Умываюсь, тихонько дышу. Пытаюсь собраться с мыслями.
Что дальше?
В этот раз я не такая дура, как в прошлый. В этот раз у меня в клатче и номерок от гардероба, и телефон с доступом к мобильному банку. И паспорт, ага, тоже тут.
Голышом и без денег я больше не бегаю.
Дверь за моей спиной распахивается от пинка. Я не успеваю даже подпрыгнуть, как в распахнутую дверь за моей спиной шагает Баринов.
— Вот ты где. — Жутковатая у него ухмылочка.
— Ты ничего не попутал? Это женский туалет, — рычу я. И тут же получаю оплеуху. Такую звонкую, громкую, из-за которой тут же оказываюсь на полу.
— Кто меня осудит? — медленно переспрашивает Баринов, вернувшись к двери и блокируя её изнутри. — У меня тут жена совсем от рук отбилась. Нужно заняться воспитанием прямо сейчас, а не то я совсем опоздаю.
Вот сейчас мне уже страшно. Но все-равно смешно.
— У тебя точно все выросло воспитывать, муженек? — интересуюсь я, поднимаясь на ноги и сбрасывая с ног туфли. На них я долго не продержусь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты по-прежнему источник одних проблем, Соня, — Баринов недовольно кривит губы, — тебе бы на коленях прощения просить за то, что прыгала по членам до свадьбы. А ты выкаблучиваешься, строишь из себя… То, чем не являешься.
Ой, знал бы этот мудак, что я прыгала на член уже после росписи, наверное, его бы бомбануло еще сильнее.
