И земля под нею показалась твердой, как камень, или, быть может, в самом деле воеводский двор стоял на камне, присыпанном песком? А небо, темное и далекое, еще дальше убегало от женщины, отказывая ей в заступничестве; она даже закрыла глаза, чтобы не видеть его темного, небесного движения. Земля твердая, небо высокое, мир жестокий, а среди всего этого - мягкая, светлая, податливая женщина, имевшая в себе только доброту и милосердие ко всему обиженному. А Немой ради этой женщины готов был спалить не только воеводский двор, но весь мир. Никто бы в Мостище не отважился на то, на что решался он, но никто и не был здесь Немым, только он единственный!
Немой вытащил Положая из поруба, взял его за плечо, другой рукой взял Лепетунью и соединил их, прижал друг к другу, а потом легонько толкнул вперед, в сторону ворот, показывая, куда они должны идти, чтобы освободиться окончательно.
Положай не очень удивился, когда его вытягивали из поруба и когда увидел Немого и Лепетунью. Он считал, что это его заслуга с этим Немым, благодарным ему до скончания века, а следовательно, и зависимым от него всячески.
Лепетунья знала другое, но не могла ни похвалиться перед мужем, ни раскрыть ему глаза на Немого. Она еще и до сих пор не сбросила с себя оцепенения, которое нашло на нее то ли тогда, когда стряслась беда с Маркерием, то ли когда забирали сегодня Положая. Вот тут бы как нельзя лучше пригодился какой-нибудь из ее рассказов, вот тут бы и должна была она прошептать на ухо Положаю что-нибудь утешительное, чтобы не бежать молча из этого проклятого двора, бежать неведомо куда, но не могла и не умела женщина ничего сказать, - она лишь коротко всхлипывала, вспоминая недавнее, а Положай, ничего не ведая, утешал ее на ухо:
- Да чего ты, глупая? Замолчи!
Немой вывел их за ворота, должен был бы возвратиться к сторожке, но, наверное, боялся, что они растеряются и не сообразят, куда идти, а то еще по своей доверчивости пойдут назад, домой, чтобы их там утром схватили уже двоих, поэтому, когда беглецы направились в сторону Мостища, он почти грубо повернул их к Реке, но и тут не пустил на мост, зная, что там их непременно задержат, а довел их до самой воды, не отпускал и там, до тех пор пока не увидел на черной воде еще более черную лодку деда Иони, потом еще раз крепко прижал Лепетунью к Положаю и побежал назад, быть может и плача без слез немым своим плачем, но никому не суждено было этого видеть.
А Лепетунья, словно бы только и делала, что плавала на лодках, мигом прыгнула в лодку, села на среднюю скамью, тихо велела Положаю:
- Сталкивай.
Он стоял на песке, беспомощный и неподвижный.
- Сталкивай, чего же ты?
- А как же я? - сказал Положай, пугливо суетясь возле острого носа лодки.
- О люди добрые! - всплеснула в ладоши Лепетунья. - Что за человек! Ну садись, я сама столкну, садись скорее и поплывем. Вот здесь садись, вот так, а я сейчас. Смотри, вот так.
Она легко выскочила на песок, столкнула лодку, впрыгнула в нее, лодка закачалась на воде. Лепетунья прошла к Положаю, почти упала на него, уселась быстро и умело, свобода придавала ей сил, она возвращалась в свое привычное состояние, в ней расковывалась фантазия, и когда Положай по-глупому спросил: "Куда это мы?" - она закрыла ему ладонью рот, зашептала быстро и горячо:
- Поплывем да наловим рыбы. Да такой рыбы, которая больше людского голода. Ты, видно, не слыхал о такой, Положай. Наловим, как дед Ионя ловит. Да повезем в Киев, не Воеводе повезем, а в Киев на торг, а то и самому князю. Слышишь, Положай, наловим рыбы...
- Да наловим, - бормотал Положай под натиском жены, которая всегда опережала его во всем.
- Так бери же весло и греби, а то нас вода несет, - сказала ему Лепетунья, - сел и сидишь, будто ты и не мужчина и не Положай мой.
Положай пошарил вокруг себя будто слепой и произнес растерянно:
- Нет весла.
- Ежели нет, так нужно искать.
- А где ж его искать?
Тем временем лодка как-то незаметно отплыла довольно далеко от берега, и тут ее подхватило сильное днепровское течение, попала она, наверное, в тот водоворот, который шел от Черторыя, и их понесло, будто легкую щепку, прямо на мост, черневший поблизости, длинный и страшный.
- Положай, где же весло? - испуганно вскрикнула Лепетунья. - Ищи скорее весло!
Положай, поднятый криком жены, вскочил с сиденья, попытался метнуться на корму, споткнулся, чуть не упал, лодка закачалась, угрожающе наклонившись, но Положай, неумело ступнув назад, не выровнял лодку, а еще больше накренил ее, в это время быстрое течение донесло их до мостовой опоры, ударило о нее, лодка перевернулась, течение понесло ее дальше, уже перевернутую и уже без людей, потому что оба они упали в глубокую воду мгновенно, так и не сообразив, что же происходит и почему так случилось.
- О грешная душа моя! - только и успела прошептать Лепетунья, а Положай молча пошел на дно, удивляясь, что его хитрость так и не пригодилась ему в жизни.
А где-то над ними стоял могучий темный мост, и омывала его вода днепровская, вода греха, вода несчастья. А была же когда-то эта вода для них обоих знаком детства, любви, счастья, мира. Теперь всему конец. Ничего не услышат, ничего не увидят, ни о чем не будут знать.
Не увидят, как кроваво заполыхает над Мостищем пожар, как взбудоражатся люди, как будут бегать к их пылающей хате уже и не тушить, а просто на огонь, как даже Воевода приедет в сопровождении Шморгайлика взглянуть на странный пожар, как из темноты зловеще будет посматривать Немой на дело рук своих, как будет плутать в своих золотых одеяниях не протрезвевший с вечера Стрижак, то и дело приставая к Воеводе:
- А видишь, Воевода, вышло по-моему! Должен велеть выжечь на досках и разнести по всему Мостищу и чтобы все затвердили такое: "Я, божьей милостью Воевода Мостовик, пользуясь покровительством триблаженного святого Николая, в отеческой заботе о добре подданных моих, повелеваю: дабы не попадали мостищане в убожество из-за пожаров, во избежание этого несчастья всем нужно иметь про запас миски глиняные большие, из которых уже едено в пятницу во время ущербного месяца или же пополудни, разрисованные и исписанные словами: "Во имя божье и Николая-чудотворца". И как только пожар где-нибудь вспыхнет, от чего да боронит нас бог и Николай-чудотворец, тогда миску разрисованную в огонь бросать, а ежели пожар и дальше будет расширяться, то повторить сне до трех раз, насыпая каждый раз песок в миску. Держать это в тайне от всех посторонних".
Воевода молча отмахивался от Стрижака, как от мухи или комара, не вслушивался в слова, радуясь огню, игре красных вспышек, - он любил пожары, вносившие хоть какое-нибудь приключение в его однообразную жизнь.
И только после того как все сгорело и смотреть было не на что, Мостовик вспомнил, чей это дом, вспомнил все события последних дней и, ни к кому не обращаясь, сурово бросил в темноту:
- Кто поджег?
Никто ему не ответил. Тогда Воевода спросил снова:
- А тот, в порубе, что он?
И, снова не дожидаясь ответа, велел:
- Привести его ко мне без промедления!
И тронул коня.
Шморгайлик поскакал впереди, чтобы вытащить Положая из поруба еще до приезда Воеводы.
Но поруб был пуст.
Кажется, впервые на Воеводу Мостовика обрушилось столько неожиданностей сразу. Даже если взять стычки и перебранки князей, дравшихся за Киевский стол, сменяя там друг друга после смерти Рюрика Ростиславовича чуть ли не ежегодно, то и эту заваруху Воевода переносил как-то легче, потому что касалось это Киева, а мост и Мостище задевало лишь косвенно. А тут, вишь, удары сыпались один за другим.
В придачу ко всему Воеводиха внезапно выбралась из своего укрытия, никому ничего не сказав, взяла своего белого коня и умчалась с самого рассвета в лес, так, словно не верила в усилия и способность Мостовика поймать злонамеренных Положаев и сама решила взяться за дело.
Воевода насупленно сидел в сенях, молча что-то обдумывая, потом проклинал Шморгайлика и спросил, кто ночью стоял у ворот.
- Немой, - последовало в ответ.
- Приведи, - велел Воевода, так, будто немощный Шморгайлик в самом деле мог бы привести этого дикого человека. Передать веление Воеводы - вот и все, на что способен был этот доносчик. Да он не торопился сделать и это, неподвижно стоял перед Мостовиком и пугливо хлопал своими глазами без ресниц.
- Чего торчишь? - мрачно спросил Воевода.
- Нет Немого, - сказал лакей.
- То есть как нет? На пожаре был.
- На пожаре был, а сюда не пришел. Исчез.
- Найти и привести.
- Как будет велено. А только пожар - это был знак от Немого Положаю, чтобы бежал и не возвращался.
- Знак?
- Ну да. Поджег Немой.
- Почему не тот?
- Положай не мог. Он бежал. Когда бежишь, не станешь выдавать себя еще пожаром. А Немой поджег вослед. Дескать, не возвращайся. Потому как некуда и незачем: тут тебе - верная смерть.
