выглядела иначе. Будто бледнее, будто выцвела в этом задымленном городе темная кожа, а белые волосы, наоборот, сделались темнее, как пылью припорошенные. Глаз отсюда разглядеть не получалось, но почему-то казалось, что и они поблекли. Черты лица заострились. А выражение на нем – упрямое, сосредоточенное. Смотрела она под ноги и шла никого вокруг не замечая.
Августу я тоже узнала.
Алое платье с золотой каймой. И снова бледность. Лихорадочный румянец. Испарина на лбу. Золотой венец, чуть меньше того, который на голове Змееныша, казался непомерно огромным, тяжелым. Она держала голову прямо и поджимала губы, скрывая недовольство.
А вот и орчанка.
Та ступала осторожно, крадучись. И голову в плечи втянула, но все одно возвышалась и над другими, и над Змеенышем. На всех троих были красные платья, и какие-то… не такие. Ткани будто текли, не то чтобы облегая, а, скорее, обрисовывая тела, и почему-то женщины казались почти голыми.
А у меня перед глазами вставали другие – те, на которых из одежды чешуя и золотая краска.
Змееныш хлопнул в ладоши. И зал наполнили голоса:
– Доброго вечера!
Голоса сливались в один, и я тоже зашевелила губами.
Нельзя выделяться.
Нельзя.
А взгляд сиу задержался на мне. И в темно-зеленых, почти погасших глазах мне почудилось эхо боли. Очень далекое, почти погасшее.
– Доброго дня, мои дорогие. – Змееныш развел руки, будто желая обнять всех. И от этого показного жеста мои соседки залились алой краской.
Кто-то тихо ахнул.
– Присаживайтесь. – Он уселся первым. Кресло рядом заняла Августа, за нею – сиу. А с другой стороны неловко устроилась орчанка, поскольку стол был слишком низок, а стул – узок для нее. Орчанка сгорбилась, силясь вписаться в эту неудобную мебель.
Мы тоже начали садиться – сперва те, кто ближе к столу Змееныша, потом другие. Мы стояли дальше всех, и мои соседки терпеливо ждали.
Я тоже.
Не выделяясь.
Улыбаясь. Им. Змеенышу. И женщинам в черных глухих платьях, что заскользили по залу словно тени. Их волосы прикрывали простые чепцы, а поверх платьев красовались белоснежные фартуки. Эти женщины были уже немолоды и некрасивы, но я чувствовала спиной их редкие ревнивые взгляды.
И они тоже?
Да он что, вконец свихнулся? Нет, с одной стороны, правильно. Змееныш окружил себя беззаветно преданными людьми. С другой… это надо остановить, пока не поздно.
На тарелку передо мной плюхнулся желтоватый ком каши. Переваренной, сдобренной жиром и почти без соли. Есть такое можно лишь с голодухи, но я проголодалась, а потому ела, стараясь не слишком спешить.
Салли-первая сосредоточенно жевала.
И вторая.
В каше попадались волоконца мяса, но вообще мог бы и позаботиться о женах, муженек. С такой диетой недолго и скопытиться. Или ему наплевать? Других найдет?
А вот на его столе стояла еда другая. Я видела запеченного поросенка, ветчину, перепелок, выложенных горкой. Ягоды. Фрукты какие-то.
И запах мяса, сдобренного приправами куда щедрее, чем наша каша, доносился до нас.
– Сегодня я счастлив объявить, что очень скоро многие из вас найдут свое счастье.
Да уж, с красноречием у него явные проблемы. Нанял бы кого-нибудь речи писать. Или им без разницы? Жены, которые младшие, подняли головы, уставились с обожанием. Ишь, и шеи тянут, желая разглядеть любимого Наставника получше. И я тяну. А что делать?
– И возможно, кому-то из вас это покажется предательством по отношению ко мне. – Он держал в руке тощую перепелку, что несколько не увязывалось с общей торжественностью речи. – Однако спешу заверить, что главное для меня – достижение нашей общей цели! А для этого необходимы жертвы.
И я уже знала, кем пожертвуют.
– Вы должны сберечь любовь ко мне в своих сердцах. И я не сомневаюсь, что так оно и случится.
Я тоже не сомневалась.
А заодно понятия не имела, что с этой всеобщей любовью делать. Оно вообще лечится? А если есть лекарство, то какое? Впрочем, я знаю, у кого спросить.
И спрошу.
Возьму поганую змеюку за горло и спрошу. Проклятая я или как?
– Даже малой толики ее хватит, чтобы сделать счастливым любого мужчину. Каждая из вас завтра увидит того, для кого она предназначена.
А вот интересно, мужчин этих как они уговаривать собираются? Вдруг да не понравится ему эта предназначенная свыше? Или он вообще жениться не думает. Эдди вот уверял, что любой адекватный мужчина женитьбы боится. Что ему проще сотню подвигов совершить и сделать ожерелье из ушей сиу, чем к алтарю прогуляться. Преувеличивал, конечно, но не думаю, что сильно. И тогда как?
– Моя драгоценная супруга, дарованная мне миром, – Змееныш взял за руку сиу, и та поднялась, как показалось, нехотя, – навестит каждую из вас. И даст зелье, которое поможет вашему избраннику самому определиться с выбором.
Ну, хорошо хоть, не «избрать».
Нет, он бы книг почитал умных, что ли? А то ведь уши вянут слушать. И главное, я начинала верить Чарли, что Змееныш тут только пешка. А за ним кто-то да прячется.
Кто-то такой, умный.
И незаметный.
– Помните, вы должны в точности исполнить сказанное, и тогда вас ждет заслуженная награда!
Девицы зашушукались.
– Сегодня же я счастлив представить ту, которая войдет в число избранниц, которая служила мне верой и правдой… – Он хлопнул в ладоши, и где-то там, на другом конце зала, раздался удар гонга.
Раскрылись двери.
И появилась Молли.
Ну как появилась… сперва вошли две служанки в черных одеждах, а за ними уже и Молли ступала. В алом платье, в полупрозрачной фате, наброшенной на волосы, тоже алой, в малом венце, что эту фату придерживал. Она шла медленно, позволяя любоваться собой. И я просто-таки кожей ощущала волну счастья, исходившую от нее.
Вот ведь.
Змееныш сошел с постамента и протянул Молли руки.
– Сегодня ты окончательно забудешь прошлую свою жизнь, – сказал он громко. – И расстанешься с нею, очистившись, подобно тому, как очищается земля после долгой зимы.
Молли подняла голову.
– Ты воскреснешь новым духом и новым телом, чтобы встать за плечом моим, чтобы вместе с иными избранными вершить судьбу этого мира!
В постели, как я понимаю.
Тоже мне, вершитель.
Но ничего. Смотрю. Восторгаюсь. А жреца звать будут?
Не позвали.
– Здесь и сейчас, перед всеми вами я, Уильям Сассекс, последний из рода Сассексов…
Так уж и последний? Интересненько. Хотя, чувствую, несколько преувеличивает. У Змея сыновей хватало, думаю, сам толком не знал, сколько их.
– …и истинный император этой земли…
Сильно преувеличивает. А ведь, главное, сам верит каждому слову.
– …беру тебя, женщина, в законные жены.
Тоненько всхлипнула Салли-первая, а вторая
