Внешность порой так обманчива. Постигшего премудрость этой науки ждет неплохое вознаграждение, называемое чаевыми. А они, как наркотик, – один раз с поклоном возьмешь из потной руки постояльца банкноту, два, а потом привыкаешь, воспринимаешь это как должное. Зарплата небольшая, но зато навар получается очень ощутимый.
Но предупредить желание постояльцев дорогой гостиницы – лишь одна из многочисленных обязанностей швейцара, так сказать, легальная сторона дела. Прибывают в столицу погостить, в основном, мужчины, прибывают одни, без жен, без любовниц, а спрос, как известно, рождает предложение. При каждой гостинице есть штат своих проституток, их имена и фамилии не занесены ни в какие ведомости, никто не подписывает им табель, свидетельствующий об отработанных часах, но учет ведется куда более жесткий, чем на любом другом предприятии.
Закрытые заводы и военные институты – ничто по сравнению со структурой, контролирующей и изымающей дань с гостиничных проституток. Ни один доллар не уплывет налево, ни один заказ не выветрится из цепкой памяти сутенера.
И немаловажным звеном в этой системе, может, одним из самых важных, является пропускной режим. Система не допустит в гостиницу посторонних залетных проституток, их перехватывают на входе. И обязанность эта ложится на швейцара.
Невидимая постороннему глазу система работает четко, слаженно, без сбоев. Всех девочек, торгующих своими прелестями в гостинице, швейцар обязан знать в лицо. Они могут менять прически, накладывать каждый день новый макияж, делать химическую завивку, приходить в новых платьях.., швейцар обязан узнавать их всегда – одетых, голых, трезвых, пьяных, в ярком солнечном свете и в кромешной темноте. Несколько ошибок или посторонняя девочка, пропущенная за взятку, – и он с треском вылетает со своей должности. В приказе об увольнении никто не станет указывать истинную причину, но лучше уж нагрубить одному из постояльцев, лучше пьяному в стельку появиться на работе, чем" нарушить строго заведенный порядок.
Так что не верьте, если вам говорят, что есть плохие и хорошие швейцары. Они все одинаковые, профессия нивелирует характеры, заставляет смотреть на жизнь одними глазами. А плохой швейцар прослужит, в лучшем случае, какой-нибудь месяц и, однажды уволенный, уже никогда не найдет себе подобной работы ни в одной из гостиниц.
Отставной подполковник Иван Сидорович Бородич все в жизни любил делать основательно.
Подобно тому, как во время службы в армии никогда не обсуждал он приказы начальства, не пытался Иван Сидорович что-то переиначить и сменив подполковничий мундир на швейцарскую ливрею, которая на вид была даже покруче не только генеральского мундира; но и дембельской парадки.
Военная карьера Ивана Сидоровича поблекла в сравнении с его карьерой швейцара. Простояв на дверях главного корпуса гостиницы «Золотой колос» с восемьдесят седьмого по девяностый год и ни разу не подведя начальство, он был удостоен высшей чести – ему предложили перейти швейцаром в гостиницу «Интурист».
В девяностом году его с этой целью вызвали в КГБ, провели беседу. И тут Бородич вел себя правильно, обещал сотрудничество, если в том появится нужда, обещал сообщать обо всем подозрительном, что попадет в поле его зрения. Но даже беседуя с полковником КГБ, он понимал: не в органах решают его судьбу. Есть люди, которым принадлежат и считающаяся государственной собственностью гостиница, и проститутки, и деньги, получаемые от клиентов, – вот эти-то люди и решают.
Четыре года прослужил Бородич на новом хлебном месте. Он уже знал, как выглядят деньги большинства государств, знал курсы всех валют, перевидал множество знаменитостей. Жалел лишь о том, что поздно изменил свою жизнь, потратив двадцать лет на службу в армии. Ему и самому уже временами не верилось, что он носил подполковничьи погоны, участвовал в учениях, муштровал солдат. Бородич стал другим человеком, с иной психикой, с иными жизненными ценностями.
Мужчиной он был видным, с благородной сединой, подтянутым, умел услужить, хотя бы внешне, не уронив собственного достоинства. Девочек, обслуживающих гостиницу, не обижал, лишнего не требовал. И если ложился с одной из них в постель, происходило это без шантажа, без наездов.
Четыре года длилась райская жизнь. Но хорошее никогда не бывает вечным – в лучшем случае, может быть продолжительным. Произошел большой скандал: одна из проституток обокрала иностранца. Начальству понадобился «козел отпущения», так сказать, крайний. Бородич отнесся к перемене в жизни с пониманием, но обиду затаил.
Пришлось вернуться в «Золотой колос», где публика была попроще, и девочки сортом пониже. Когда годы взяли свое и Бородич уже не мог с такой же прытью, как раньше, бросаться открывать двери, подхватывать сумки и пальто, из швейцаров его перевели в дежурные.
Теперь Иван Сидорович восседал за письменным столом в глубине холла одного из корпусов «Золотого колоса». Дежурства, особенно ночные, много сил не требовали, вот только мерз Бородин.
Пол, выложенный плиткой, хоть и был покрыт ковром, но сыростью все равно тянуло, не помогал даже большой масляный обогреватель, который Бородин ставил себе под стол и не выключал ни зимой, ни летом.
Иван Сидорович, конечно, не знал, что сегодня с утра со многими его коллегами успел пообщаться Глеб Сиверов. Но когда во втором часу ночи возле крыльца остановилась «вольно» с московскими номерами, это не укрылось от его опытного взгляда. Мужчина лет сорока в теплой кожаной куртке, в берете, лихо сдвинутом на ухо, выбрался из машины и легко взбежал по ступенькам крыльца.
Пройти в гостиницу, миновав стол дежурного, не представлялось возможным.
Мужчина, а это был Глеб Сиверов, войдя в холл, осмотрелся. Бородич краем глаза следил за ним, как бы оценивая. Незнакомец пока оставался для Ивана Сидоровича загадкой, не ясно было даже, иностранец он или соотечественник. Секунд пять Сиверов рассматривал дежурного, а затем взял легкий пластиковый стул, стоявший у стены, и с ним в руках подошел к письменному столу.
– Добрый вечер.
– Добрый вечер, – настороженно поздоровался Бородич. – Стул-то вы зачем взяли?
– Надеюсь, вы мне предложите присесть.
Предложения не последовало, тем не менее Глеб поставил стул и сел напротив Бородича.
– Вас, по-моему, Иваном Сидоровичем зовут?
Это было произнесено таким тоном, словно они когда-то были знакомы. Но Бородич так и не смог припомнить Глеба, хотя память на лица имел отменную.
– Вроде бы да, – наконец произнес он, – но, по-моему, мы видимся впервые.
– Дело у меня к вам, Иван Сидорович, деликатное.
– Слушаю.
Чуткий слух Бородича уловил в этих словах намек на получение денег, в таких вопросах Иван Сидорович не ошибался. Если ему говорили, что дело деликатное, значит, собирались платить. Взгляд дежурного немного подобрел, руки выскользнули из-под стола, легли на стекло.
– Коли смогу чем-нибудь помочь, почему же не попробовать?
– Вы, Иван Сидорович, в свое время работали швейцаром в «Интуристе»…
При упоминании о тех днях Бородич мечтательно улыбнулся.
– Было дело.
Но тут же спросил с подозрением:
– А вы, собственно говоря, откуда будете?
– Нет-нет, – поспешил успокоить его Глеб, – ни к милиции, ни к ФСБ я отношения не имею.
Дело, так сказать, частное. Ищу одну женщину, которую вы, наверное, знаете.
– На такой работе многих знать будешь.
Глеб полез в карман, вытащил заранее приготовленную двадцатидолларовую банкноту и подсунул ее под толстое стекло, укрывавшее стол. Из-под стекла остался торчать лишь маленький уголок, потянув за который, можно было легко вытащить банкноту. Бородич уставился на деньги, лежащие под стеклом.
«Как в витрине магазина», – подумал Сиверов.
– Бабу одну мне надо найти… – тон Сиверова стал куда более развязным, чем прежде. – Друг попросил, самому ему некогда, да и общий язык с людьми он плохо находит. Лет пять-семь назад она, наверное, частенько в «Интурист» наведывалась.
Вновь рука Глеба скользнула во внутренний карман куртки, на этот раз перед Иваном Сидоровичем легла фотография: обнаженная проститутка в профиль и с ней – мужчина, лицо которого было густо закрашено черным маркером.
– Это он, приятель ваш? – поинтересовался Бородич, разглядывая снимок.
– Кто ж захочет, чтобы его в таком виде посторонние видели? Человек он уважаемый.
Проститутку Бородич узнал сразу. Два года она практически каждый день наведывалась в «Интурист». Но признаваться в том, что узнал женщину, Иван Сидорович не спешил. В конце концов, ему еще не сказали, что двадцатка станет его собственностью.
– Припоминаете? – проследив ход мыслей Бородича, Глеб щелчком вогнал купюру поглубже – теперь ее можно было вынуть, только подняв стекло.
– Припомнил. Но это давненько было, году в девяносто втором – девяносто третьем. И прическу она тогда другую носила – длинные волосы, когда распускала, до самой задницы висели, – слово «задница» Бородич произнес мечтательно, в памяти мгновенно ожили те два раза, когда ему пришлось развлекаться с Эммой.
