Как он это проделывает, Потапчук понятия не имел, но подозревал, что Сиверов владеет специальной системой жестов, когда собеседник вынужден во время разговора непрерывно следить за его руками. А может, еще какие-нибудь приемы использует агент по кличке Слепой. Однако вырисовывалась не очень приглядная картина. Глеб под именем Федора Молчанова поселился в гостинице «Заря», оплатив номер за двое суток, а затем посреди ночи внезапно уехал. После чего в каптерке находят то ли нелепо погибшего, то ли убитого электрика, который, скорее всего, каким-то образом был замешан в предшествующих событиях, когда полковника Самохвалова во время развлечения с проституткой снимали в сороковом номере «Зари».
«Да уж, час от часу не легче».
– Зайди ко мне, – нажав клавишу селектора, распорядился генерал.
И когда помощник вошел в кабинет, Потапчук попросил его сделать запросы еще по двум делам, первым попавшимся ему на глаза: об убийстве милиционера в Новосибирске и об ограблении квартиры помощника прокурора в Москве.
«Конечно же, – подумал Федор Филиппович, – этим я вряд ли сумею убедить тех, кто следит за мной, что происшествие в гостинице „Заря“ заинтересовало меня случайно. Но лучше распылить их внимание, пусть думают, что меня интересуют и Новосибирск, и московский помощник прокурора».
Вновь пробили часы.
«Через десять минут совещание», – вспомнил генерал, спрятал бумаги в сейф, сунул под мышку папку с тряпичными тесемками и, прокручивая в голове новую информацию, покинул кабинет.
Стоило заранее придумать ответ на еще не заданный вопрос. А вдруг как придется давать объяснения, почему это ни с того ни с сего он заинтересовался гостиницей «Заря», ведь всем, что связано с самоубийством полковника Самохвалова, занимается уже другой отдел.
В кабинете заместителя директора еще шли приготовления. На длинном столе помощники расставляли минералку, раскладывали дешевые ручки и блокноты на случай, если кому-нибудь придется записывать. Потапчука всегда удивляло, с каким упорством от совещания к совещанию раскладываются на столах эти блокноты, ручки и карандаши. Сколько он себя помнил, ими никто не пользовался для дела, если что и записывали, то в принесенные с собой солидные записные книжки хорошими перьевыми ручками. Но странное дело, после совещаний дешевенькие блокноты и ручки обычно исчезали со столов. Их без тени смущения уносили с собой генералы и полковники – как могли бы сделать школьники младших классов.
Начальники отделов и их заместители собирались вместе не так уж часто. Но тем не менее у каждого из них имелось свое место за столом, хотя табличек с фамилиями никогда не ставили. Не пресс-конференция, в конце концов, люди и так знают друг друга в лицо.
И вновь генералу Потапчуку пришла в голову аналогия со школой.
«Интересное дело, – подумал Федор Филиппович, – у кого бы ни проходило совещание – у директора, у одного из его заместителей, – я неизменно сажусь на одно и то же место, третий стул, если считать от двери, спиной к окну. Никому и в голову не придет занять его, даже если я не приду на совещание. Прямо как в школе, где ученики переходят из кабинета в кабинет, но всегда садятся на те места, к которым привыкли».
К Федору Филипповичу подходили люди, которых он знал не один год, интересовались, как дела.
Отвечал он довольно неохотно, односложно, не вдаваясь в подробности. Затем появился и сам хозяин кабинета.
Совещание началось. Потапчуку предстояло лишь слушать, в числе докладчиков он не значился. Обсуждались чисто внутренние проблемы, касающиеся возможной реорганизации и перераспределения функций отделов, передачи ведения наиболее важных дел.
«Сколько уже было этих реорганизаций, смен вывесок, перераспределений функций, – думал Потапчук, рассеянно слушая заместителя директора, – а где результат? Тот, кто честно работал, тот и работает, но не благодаря реорганизации, а несмотря на нее. А тот, кто пришел в систему лишь ради карьеры, ради власти, тоже делает свое дело, и его перераспределение функций между отделами не волнует. Ни одной инструкцией не предусмотришь человеческой лени и склонности к вранью, никакие приказы не заставят людей работать с полной отдачей. Вот тот же Глеб Сиверов: ему никто не отдает приказов, о его существовании никто, кроме меня, не знает. Известно, и то лишь ограниченному кругу, что существует специальный агент по кличке Слепой. Но тем не менее Глеб ценнее и, главное, честнее многих генералов. Я от него практически ни разу не слышал: „не могу“, „не выходит“ и тому подобное. Он делает то, что находится на грани возможного, а иногда даже больше. Почему так? Почему он безгранично доверяет мне, а я ему?»
Ответ на этот вопрос находится где-то за пределами того, что можно сформулировать словами.
Существуют, конечно, «дружба», «доверие», даже слово «вера» поддается формулировке. Но все такие формулировки в основе своей лживы и пригодны разве что для энциклопедической статьи или для толкового словаря. Попробуй, пойми, что заставляет человека рисковать жизнью, поступать во вред себе – выгода, долг, честь? Но если бы генерал заговорил об этих понятиях с Глебом Сиверовым, тот поднял бы его на смех, заявил бы, что нельзя рассуждать всерьез о таких вещах, иначе непременно договоришься до чего-нибудь типа:
«за державу обидно». И напомнил бы, что это не теперешние ура-патриоты придумали, а герой Павла Луспекаева из «Белого солнца пустыни». А потом, переведя разговор на другую тему, сказал бы:
«Давайте, лучше, Федор Филиппович, обсудим дело».
Потапчук сидел за длинным столом для совещаний и временами среди действительно деловых фраз заместителя директора ФСБ ловил те самые, как называл их Глеб Сиверов, «цитаты из фильма», насчет державы, за которую обидно. Генерал улыбнулся, он-то знал, как тяжело даются слова об истинных чувствах. Настоящие мужчины облекают их в молчание или в шутку.
«Вот она, лакмусовая бумажка, – подумал Федор Филиппович, – которой можно проверить искренность. Болтун – говорит. Работник – делает».
Докладчик неодобрительно посмотрел на улыбающегося генерала, решив, что улыбку вызвали его слова. В общем-то, так оно и было, ведь заместитель директора рассуждал сейчас о геополитических интересах России – понятии модном, но неопределенном.
«Ну зачем друг перед другом темнить, – сокрушался Потапчук, – не с экрана телевизора выступаешь. Мы с Сиверовым тоже такие слова знаем, но сказать их – язык не повернется».
И тут все присутствующие вздрогнули, даже докладчик на несколько секунд замолчал. На брючном ремне генерала Потапчука засигналил пейджер. Пейджерами в ФСБ пользовались лишь младшие чины – те, кому не полагались дорогие мобильные телефоны.
Федор Филиппович вовремя сообразил, что не стоит при всех доставать пейджер и считывать сообщение, лучше всего сделать отвлекающий маневр.
Он несколько виновато улыбнулся, словно извинялся за причиненное беспокойство, демонстративно отодвинул манжету и сделал вид, будто отключает функцию будильника на часах, мол, дело у меня назначено на это время.
Заместитель директора понимающе, хотя и неодобрительно, кивнул.
– Извините, встреча, которую отменить не могу.
– Идите.
Потапчук отодвинул стул и, как человек, не привыкший врать, постарался ни с кем не встретиться взглядом. Когда Федор Филиппович закрыл за собой дверь начальственного кабинета и оказался один в коридоре, он тут же расстегнул пиджак и снял с пояса пейджер.
Сообщение было коротким, составленным в стиле Глеба Сиверова:
"На второй день жду вас у себя после обеда.
Есть новые поступления и деловые предложения.
Прихватите накладные и платежки за рекламу".
Не удержавшись, генерал улыбнулся. Сообщение звучало так, словно один бизнесмен назначал другому полу деловую-полудружескую встречу. На второй день – это выходило сегодня.
«Значит, уже ждет».
Потапчук зашел к себе в кабинет, чтобы взять часть сводки происшествий, в которой говорилось о гибели электрика Кузьменкова в гостинице «Заря», и присланные по факсу милицейские протоколы. Федор Филиппович был немного зол на Глеба за то, что тот, не посоветовавшись с ним, отправился в Питер. А ведь вполне могло оказаться, что в гостинице ведется наблюдение, что все прибывающие подвергаются тщательной проверке, а их номера обыскиваются.
С потертым портфелем в руке, пешком, генерал покинул управление.
Сегодня на эскалатор в метро он ступил увереннее.
"Это умение не забывается, – подумал Потапчук, – как умение плавать и ездить на велосипеде.
Можешь не делать этого десятки лет, а потом раз – и сразу же все восстановилось".
Он шагнул влево и резво побежал вниз по эскалатору, что-то насвистывая. Уже оказавшись в поезде, генерал усмехнулся: даже если бы кто-то и следил за ним, он все равно не успел бы вскочить в вагон: Федор Филиппович проскользнул почти в закрытые двери.
