Он уже не доверял телефонам, сгрудившимся на невысокой черной тумбе, справедливо полагая, что если не все, то уж, во всяком случае, некоторые из них наверняка прослушиваются.
Кем и по чьему приказу? Он еще не знал, но чувство опасности, присущее людям его профессии, подсказывало: не забывай, что и у стен есть уши.
«…так нельзя, это парализует волю», – подумал Федор Филиппович, постукивая грифелем карандаша по стеклу, прикрывавшему зеленое сукно стола.
Стекло отзывалось приятным низким то ли звоном, то ли гудением. Хрупкий графит грифеля не выдержал и раскрошился на мелкие кусочки.
– Нервничаешь, – генерал произнес это вслух, чтобы заставить себя успокоиться.
Постукивание карандашом было своеобразным тестом, придуманным самим Федором Филипповичем. Грифель крошился лишь в минуты повышенного волнения. Обычно удавалось поддерживать баланс между силой удара и прочностью грифеля.
Утешало лишь то, что пока удавалось держать расследование в тайне, Потапчук отделывался от начальства невнятными обещаниями со временем подготовить отчет.
И его не трогали. Этому могло быть два объяснения. Первое заключалось в том, что никто из его Непосредственного начальства не имеет отношения к убийствам Каширина, Самохвалова, Коровина и Бубновского.
Но и второе объяснение не было лишено смысла.
«Да-да, – рассуждал Федор Филиппович, – если бы я кому-нибудь не доверял, я бы тоже позволил ему вести собственное расследование, но постоянно держал бы под колпаком, чтобы знать, насколько далеко продвинулся противник».
От этой мысли у генерала похолодел затылок и шея словно одеревенела. Потапчук не отрываясь смотрел на золотистый маятник больших напольных часов. В выпуклом металлическом диске отражалась вся комната, но в искаженном виде: письменный стол занимал в кабинете достаточно много места, однако в отражении он казался маленьким, похожим на приютившийся в углу детский уголок, а сам генерал ФСБ смотрелся крошечным лилипутом, усевшимся за миниатюрный столик.
"В принципе, так оно и есть. Я, конечно, побольше муравья, но раздавить меня ничего не стоит, – и тут же Потапчук оборвал себя. – Разнылся! Себя жалеешь? Ты кто, букашка-таракашка или генерал спецслужбы? Если считаешь, что у тебя мало власти, мало возможностей, – оставь должность, уступи ее другому. Ты поставлен на то, чтобы государство могло спокойно существовать.
И не так уж важно, кто им управляет в данный момент – лишь бы не кровопийца, не бандит. Ну да, не нравятся мне многие из сидящих наверху, но я же служил и при Брежневе, и при Хрущеве, они не лучше были!"
Федор Филиппович встал и подошел вплотную к высоким напольным часам в деревянном корпусе. Его отражение сразу заняло чуть ли не весь маятник. Генерал усмехнулся.
«Вот так-то! Если сидишь и ничего не делаешь, то и впрямь уменьшаешься с каждой минутой. Но достаточно сделать над собой усилие, приблизиться к тому, что пугает, и вот, пожалуйста, – метаморфоза! Где лилипут, где букашка-таракашка? А все почему? Да потому что передо мной искаженное изображение. Большое кажется маленьким, маленькое – гигантским. Отсюда и страх. Когда у меня будет четкая, истинная картина событий, все встанет на свои места. И слово же я придумал для них – призраки! Детские страхи в тебе играют, тоже мне, мистик нашелся!»
Потапчук отступил назад – так, чтобы его отражение стало не большим, не маленьким, а соразмерным кабинету. И тут же чуть не выругался. Деревянный корпус часов, высокий и довольно узкий, напомнил ему гроб. Неизвестно, какие еще ассоциации посетили бы генерала ФСБ, но в недрах часов хрустнул механизм, и они издали глубокий мелодичный звон. Если раньше чистый звук боя часов казался Федору Филипповичу веселым, то сегодня он соответствовал минорному настроению.
В приемную вошел помощник, и Потапчук вернулся за письменный стол, чтобы его не застали за глупым занятием – рассматриванием собственного отражения в движущемся маятнике курантов. Так уж повелось, что, если не было срочных дел, Потапчук начинал день с просмотра сводки, подготовленной МВД. Всю ее прочесть было практически невозможно, но, во всяком случае, стоило попробовать вникнуть в суть событий.
Долгие годы работы обострили интуицию, и почти всегда Федор Филиппович находил в многочисленных, не связанных между собой преступлениях те, которые могли относиться к сфере его деятельности. Потапчука интересовали происшествия в крупных городах и поблизости от них.
Как он понимал, убийства чиновников и офицеров, произошедшие в последнее время, касались борьбы за власть, а значит, не затрагивали провинцию.
Он включил селектор:
– Сводку получил?
– Так точно!
– А почему не несешь?
– Не хотел беспокоить.
– Неси.
– Сейчас распечатку на страницы разделю.
– Сам разберусь.
В кабинет торопливо вошел помощник. В руках он держал в несколько раз сложенный длинный лист с перфорацией по краям.
– Вот, товарищ генерал, – помощник не рисковал положить распечатку на письменный стол: лист, словно пружина, норовил распрямиться.
Потапчук нетерпеливо забрал бумагу и, сдвинув очки к кончику носа, углубился в изучение сводки преступлений. Почти сразу ему на глаза попалась информация о вчерашнем происшествии в питерской гостинице «Заря». Скорее всего, если бы «Заря» не удостоилась пристального внимания ФСБ, смерть электрика Кузьменкова посчитали бы заурядным несчастным случаем. Мол, выпил человек ночью, полез в распределительный щиток и погиб от удара током.
Но в МВД решили перестраховаться и не стали ради улучшения статистики представлять возможное убийство как несчастный случай.
Помощник даже не успел закрыть дверь, как генерал окликнул его.
– Постой.
– Слушаю, Федор Филиппович.
– Вот по этому делу, гостиница «Заря», – все что имеется.
– Не думаю, что отыщется много, – вздохнул помощник, бегло прочитав сообщение.
– Во всяком случае, побольше, чем здесь. Свяжись с Питером, пусть пришлют по факсу.
Примерно через полчаса помощник вернулся с двумя листками.
– Вот, Федор Филиппович, все, что есть у питерской милиции. И как мне сказали в прокуратуре, вряд ли что-то еще появится.
– И этого пока хватит.
Обстоятельства гибели электрика Кузьменкова были зафиксированы скрупулезно и довольно точно, начиная от предположительного количества алкоголя, принятого им накануне ночью, до описания того, как лежало тело, когда его обнаружила одна из ночных дежурных. Читая протокол, Федор Филиппович явственно представлял себе захламленную каптерку, распахнутый щиток. Но как электрик, проработавший по специальности двенадцать лет, пусть даже и пьяный, идет ночью к щитку и сует руки к оголенным клеммам, этого генерал себе представить не мог, даже очень сильно постаравшись.
"На кой хрен ему, выпившему, могло понадобиться посреди ночи напряжение на триста восемьдесят, зачем ему был нужен трехфазный ток?
Не работать же он собрался. Человека, который пьет на дежурстве, обычно палкой на работу не загонишь, и уж тем более, он пальцем не пошевелит по собственному почину. Так какого черта ему понадобился щиток? Такие щитки используют для мощного освещения, например, когда включают паркетно-шлифовальные машины, какое-нибудь строительное оборудование.., или киношники приедут фильм снимать… Но посреди ночи…"
Капитан милиции, составлявший протокол, скорее всего, тоже работал не первый год. Ход его мыслей шел в том же направлении, что и у Потапчука. Запись в протоколе не оставляла сомнений: надобности в подключении какого-либо оборудования у Кузьменкова этой ночью не было.
Генерал перешел к показаниям свидетельницы – дежурной по этажу. И вздрогнул. На вопрос, не заметила ли она в гостинице кого-нибудь подозрительного в тот злополучный день, дежурная назвала жильца сорок второго номера, занесенного в регистрационную книгу под именем Федора Молчанова. В многоступенчатые совпадения Федор Филиппович не верил. Мало того, что перед ним черным по белому был написан один из псевдонимов Слепого, так дежурная еще вспомнила, что этот постоялец интересовался сороковым номером, тем самым, в котором велась съемка скрытой фотокамерой. Правда, потом шло пояснение, что Молчанов покинул гостиницу предположительно за два часа до гибели электрика. По мнению следователей, это могло быть уловкой.
Прочитав далее, что, несмотря на все усилия художника-криминалиста, дежурная по этажу и администратор так и не смогли составить фоторобот Федора Молчанова, Потапчук усмехнулся:
«Да уж, если Сиверов захочет, то сумеет сделать так, что собеседник практически не будет смотреть ему в глаза. Глеб просто не дает возможности чужому взгляду задержаться на своем лице».
Как он это проделывает, Потапчук понятия не имел, но подозревал, что Сиверов владеет специальной системой жестов, когда собеседник вынужден во время разговора непрерывно следить за его руками. А может, еще какие-нибудь приемы использует агент по кличке Слепой. Однако вырисовывалась не очень приглядная картина. Глеб под именем Федора Молчанова поселился в гостинице «Заря», оплатив номер за двое суток, а затем посреди ночи внезапно уехал. После чего в каптерке находят то ли нелепо погибшего, то ли убитого электрика, который, скорее всего, каким-то образом был замешан в предшествующих событиях, когда полковника Самохвалова во время развлечения с проституткой снимали в сороковом номере «Зари».
