Дамара
Готентотская космогония
Человеку грешно гордиться,Человека ничтожна сила:Над землею когда-то птицаЧеловека сильней царила.
По утрам выходила раноК берегам крутым океанаИ глотала целые скалы,Острова целиком глотала.
А священными вечерамиНад высокими облаками,Поднимая голову, пела,Пела Богу про Божье дело.
А ногами чертила знаки,Те, что знают в подземном мраке,Всё, что будет, и всё, что было,На песке ногами чертила.
И была она так прекрасна,Так чертила, пела согласно,Что решила с Богом сравнитьсяНеразумная эта птица.
Бог, который весь мир расчислил,Угадал ее злые мыслиИ обрек ее на несчастье,Разорвал ее на две части.
И из верхней части, что пела,Пела Богу про Божье дело,Родились на свет готентотыИ поют, поют без заботы.
А из нижней, чертившей знаки,Те, что знают в подземном мраке,Появились на свет бушмены,Украшают знаками стены.
А вот перья, что улетелиДалеко в океан, доселеВсё плывут, как белые люди;И когда их довольно будет,
Вновь срастутся былые частиИ опять изведают счастье.В белых перьях большая птицаНа своей земле поселится.
Экваториальный лес
Я поставил палатку на каменном склонеАбиссинских, сбегающих к западу, горИ беспечно смотрел, как пылают закатыНад зеленою крышей далеких лесов.
Прилетали оттуда какие-то птицыС изумрудными перьями в длинных хвостах,По ночам выбегали веселые зебры,Мне был слышен их храп и удары копыт.
И однажды закат был особенно красен,И особенный запах летел от лесов,И к палатке моей подошел европеец,Исхудалый, небритый, и есть попросил.
Вплоть до ночи он ел неумело и жадно,Клал сардинки на мяса сухого ломоть,Как пилюли проглатывал кубики маггиИ в абсент добавлять отказался воды.
Я спросил, почему он так мертвенно бледен,Почему его руки сухие дрожат,Как листы… — «Лихорадка великого леса», —Он ответил и с ужасом глянул назад.
Я спросил про большую открытую рану,Что сквозь тряпки чернела на впалой груди,Что с ним было? — «Горилла великого леса», —Он сказал и не смел оглянуться назад.
Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный,Мне казалось, что он не умел говорить,Точно пес он сидел за своим господином,Положив на колени бульдожье лицо.
Но когда мой слуга подтолкнул его в шутку,Он оскалил ужасные зубы своиИ потом целый день волновался и фыркалИ раскрашенным дротиком бил по земле.
Я постель предоставил усталому гостю,Лег на шкурах пантер, но не мог задремать,Жадно слушая длинную дикую повесть,Лихорадочный бред пришлеца из лесов.
Он вздыхал: — «Как темно… этот лес бесконечен…Не увидеть нам солнца уже никогда…Пьер, дневник у тебя? На груди под рубашкой?..Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник!
Почему нас покинули черные люди?Горе, компасы наши они унесли…Что нам делать? Не видно ни зверя, ни птицы;Только посвист и шорох вверху и внизу!
Пьер, заметил костры? Там наверное люди…Неужели же мы, наконец, спасены?Это карлики… сколько их, сколько собралось…Пьер, стреляй! На костре — человечья нога!
В рукопашную! Помни, отравлены стрелы…Бей того, кто на пне… он кричит, он их вождь…Горе мне! На куски разлетелась винтовка…Ничего не могу… повалили меня…
Нет, я жив, только связан… злодеи, злодеи,Отпустите меня, я не в силах смотреть!..Жарят Пьера… а мы с ним играли в Марселе,На утесе у моря играли детьми.
Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени?Я плюю на тебя, омерзительный зверь!Но ты лижешь мне руки? Ты рвешь мои путы?Да, я понял, ты богом считаешь меня…
Ну, бежим! Не бери человечьего мяса,Всемогущие боги его не едят…Лес… о, лес бесконечный… я голоден, Акка,Излови, если можешь, большую змею!» —
Он стонал и хрипел, он хватался за сердцеИ на утро, почудилось мне, задремал;Но когда я его разбудить, попытался,Я увидел, что мухи ползли по глазам.
Я его закопал у подножия пальмы,Крест поставил над грудой тяжелых камней,И простые слова написал на дощечке:— Христианин зарыт здесь, молитесь о нем.
Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно,Но, когда я закончил печальный обряд,Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону,Как олень, убегая в родные леса.
Через год я прочел во французских газетах,Я прочел и печально поник головой:— Из большой экспедиции к Верхнему КонгоДо сих пор ни один не вернулся назад.
Дагомея
Царь сказал своему полководцу: «Могучий,Ты высок, точно слон дагомейских лесов,Но ты все-таки ниже торжественной кучиОтсеченных тобой человечьих голов.
И, как доблесть твоя, о, испытанный воин,Так и милость моя не имеет конца.Видишь солнце над морем? Ступай! Ты достоинБыть слугой моего золотого отца».
Барабаны забили, защелкали бубны,Преклоненные люди завыли вокруг,Амазонки запели протяжно, и трубныйПрокатился по морю от берега звук.
Полководец царю поклонился в молчаньиИ с утеса в бурливую воду прыгнул,И тонул он в воде, а казалось, в сияньиЗолотого закатного солнца тонул.
Оглушали его барабаны и клики,Ослепляли соленые брызги волны,Он исчез. И блестело лицо у владыки,Точно черное солнце подземной страны.
Нигер
Я на карте моей под ненужною сеткойСочиненных для скуки долгот и широт,Замечаю, как что-то чернеющей веткой,Виноградной оброненной веткой ползет.
А вокруг города, точно горсть виноградин,Это — Бусса, и Гомба, и царь Тимбукту,Самый звук этих слов мне, как солнце, отраден,Точно бой барабанов, он будит мечту.
Но не верю, не верю я, справлюсь по книге,Ведь должна же граница и тупости быть!Да, написано Нигер… О, царственный Нигер,Вот как люди посмели тебя оскорбить!
Ты торжественным морем течешь по Судану,Ты сражаешься с хищною стаей песков,И когда приближаешься ты к океану,С середины твоей не видать берегов.
Бегемотов твоих розоватые рылаТочно сваи незримого чудо-моста,И винты пароходов твои крокодилыРазбивают могучим ударом хвоста.
Я тебе, о мой Нигер, готовлю другую,Небывалую карту, отраду для глаз,Я широкою лентой парчу золотуюПоложу на зелёный и нежный атлас.
Снизу слева кровавые лягут рубины,Это — край металлических странных богов.Кто зарыл их в угрюмых ущельях БениныМеж слоновьих клыков и людских черепов?
Дальше справа, где рощи густые Сокото,На атлас положу я большой изумруд,Здесь богаты деревни, привольна охота,Здесь свободные люди, как птицы поют.
Дальше бледный опал, прихотливо мерцаяЗатаенным в нем красным и синим огнем,Мне так сладко напомнит равнины СонгаиИ султана сонгайского глиняный дом.
И жемчужиной дивной, конечно, означенБудет город сияющих крыш, Тимбукту,Над которым и коршун кричит, озадачен,Видя в сердце пустыни мимозы в цвету,
Видя девушек смуглых и гибких, как лозы,Чье дыханье пьяней бальзамических смол,И фонтаны в садах и кровавые розы,Что венчают вождей поэтических школ.
Сердце Африки пенья полно и пыланья,И я знаю, что, если мы видим поройСны, которым найти не умеем названья,Это ветер приносит их, Африка, твой!
Огненный столп
