выражался бы! Или как-нибудь тихо это делай, чтобы тебя не слышали. А то кругом культурные городские люди. Что они о нас подумают?
Тут к всеобщему удивлению чумазый, негроподобный механизатор шаркнул ножкой и отвесил галантный поклон в сторону студенческой молодежи. Это было так необычно при его комплекции.
— Мои глубочайшие извинения! Обещаю впредь воздерживаться от матерных слов! Вообще нецензурная лексика — это молитва дьяволу. Ни за что душу свою продаем.
Эти слова заставили многих подумать, что Николай Григорьевич — это бывший студент-гуманитарий. Скорее всего недоучившийся по причине невоздержанности своего организма. Давным-давно его нужно было бы забрать назад в Академгородок. Кто знает, какой самородок потеряла наука в его лице. Ломоносов тоже был невоздержанный.
— Полетел за сваркой, — сказал бригадир. — А ты не сиди сложа руки. Техничь! Займись чем-нибудь! Ребята! Шли бы на свои места! Под лежачий камушек, сами знаете…сейчас драндулет буду заводить. Присутствие посторонних нежелательно, особенно женского пола.
С полчаса над просторами картофельного поля раздавалась ненормативная лексика. В прочем, ребята уже привыкли к этому, как привыкают к щебетанию птиц в саду. Под нее копалось быстрее, почему-то. У кого-то даже открывалось второе дыхание.
На третий день отремонтировали комбайн. Все эти дни первокурсники наслаждались выразительными возможностями русского языка. Всего из трех слов — и столько производных!
Бригадир сказал, что нужно пять девушек на комбайн, серьезных и трудоспособных.
— Не жирно будет, на одного пять девушек?
— Работа ответственная и напряженная. Пять — это даже минимум, — разъяснял бригадир.
Комбайн затарахтел в далеком конце поля. Все вздохнули с облегчением. Наконец-то их страдания закончились. Рабочий день заканчивался, а он оставался почти на том же самом месте. Ребята списали это на обман зрения и дальнюю перспективу.
Заметно прибавилось оптимизма. Вечером вернулась пятерка девушек и на расспросы рассказали, что они сидели на комбайне и сортировали картошку, отбрасывали порезанную, гнилую, старую, мелку. Комки земли. Картошка ползет по ленте. Вот и сиди, и сортируй. Одной делать нечего. Непонятно, зачем их послали впятером. Зато хорошо отдохнули. Потряхивает, правда, немного. Но к этому быстро привыкаешь. Комбайн то и дело останавливался. То одно не так, то другое не так. Но дядя Коля не матерился, только бормотал что-то невнятное и сильно бил молотком. Еще дядя Коля сказал, что после него, то есть комбайна, нужно будет еще пройтись по полю, потому что после него, то есть комбайна, половина картошки остается в земле. Уж как только не регулировали его, то есть комбайн, он собака дранная, всё равно половину картошки оставляет в земле.
За неделю комбайн прошел делянку, которую три копщика выкапывали за день. Теперь его гул только раздражал. Сначала шутили над этой чудо-техникой, потом и шутить надоело. К концу первой недели комбайн сломался в очередной раз. На этот раз было что-то серьезное. «Белорус» отволок его в РТМ, где, как сказал бригадир, из дерьма делают конфетку. Ребята там головастые, пока не запьют. Тогда лучше их не беспокоить.
Больше комбайна не видели. Но пятерка радовалась:
— Ой, как мы отдохнули, девочки! Никогда столько в жизни не болтали! Все узнали друг о друге.
Математики в глазах других людей представляются безумцами. На самом деле это не так! Совсем не так! Далеко не так! За исключением тех моментов, когда они занимаются решением уравнений. Правда, в основном они этим и заняты. Говорят, что даже и сны им снятся какие-то особенные.
Это жизнерадостные люди, которым ничто человеческое не чуждо. Порой даже слишком не чуждо.
Математики жили в одном бараке с гуманитариями. За перегородкой. Каждое утро у них начиналось с громкого зевания. Причем старались они это делать одновременно. Кто-нибудь непременно шутил. Каждая шутка сопровождалась гомерическим хохотом. Такое впечатление, что за перегородкой жили не люди, а циклопы. Потом тонкий, как у Джанни Родари голосок затягивал (надо сказать очень артистично):
Встал я утром в шесть часов.
Где резинка от трусов?
Потом наступала мертвая тишина. Гуманитарии вжимались в кровати, некоторые укрывались с головой.
Вот она! Вот она!
На кое-чем намотана.
Две эти строчки пелись хором. Такое впечатление, что за перегородкой ансамбль Александрова. Вместо «кое-чем» они без всякого стеснения употребляли нужное слово. Припев был настолько громким, что его слышал весь лагерь. Тут же на половину математиков заскакивали сразу два командира. После припева у всех улетучивались остатки сна. Командиры грозились всеми мыслимыми и немыслимыми карами, если подобное еще повторится. Математики клялись и божились, что отныне они ниже воды, тише травы. И даже зевать будут шепотом, закрывая рот ладошками.
Боевая русская частушка в исполнении трех десятков луженых глоток лучше всякого сигнала служила к пробуждению всего лагеря.
И так повторялось каждое утро. И каждое утро математики обещали, что это больше не повторится.
Утро встречало не только прохладой, пробуждением юношеского оптимизма, но и кашей размазней в длинном бараке, именуемом столовой. Барак был побелен. И поэтому с жилыми бараками его никак не перепутаешь. На десерт был слегка подкрашенный и слегка подслащенный чай. Сразу стали шутить на счет плохо запаренной половой тряпки. И всем стало понятно, что если они так будут работать, а кормить их будут вот так, то долго они не протянут.
После завтрака строились колонной и пять километров шли до картофельного поля по грунтовой проселочной дороге. Не хватало только солдат с овчарками по обе стороны от колонны.
На поле шли с песнями. Потом репертуар закончился. И дальше шли молча. Кто-то стонал. Кто-то обдумывал философский вопрос о смысле жизни. К колхозному полю подошли через час. Многие попадали на траву и вытянули ноги, обреченно улыбаясь.
Оказалось, что нет ни лопат, ни ведер. Полковник стал отчитывать бригадира.
Бригадир втянул голову в плечи, но все же ответил с достоинством.
— Не оставлять же инвентарь в чистом поле. Это же не город. У деревенских всё для хозяйства годится. А лопаты вообще на вес золота. Лопата и топор — это главные жизненные ценности для деревенского жителя. Не считая, конечно, водки. Про водку это шутка. Неудачная! Признаюсь. К тому же у нас есть и непьющие.
— Но разве нельзя было завезти с утра. Время-то уже сколько!
— Нельзя. Утром планерка. Пока планерка не закончится, работа в колхозе не начинается.
— Ну, и что делают мужики, пока идет планерка?
— Ну, пока идет планерка, сидят на крыльце, курят.
— И доярки курят?
— И не только курят, товарищ полковник!
Бригадир подмигнул. Полковник поднес кулак к лицу и деликатно кашлянул. Иногда кашель выразительней слов.
— Чтобы через пятнадцать минут лопата были здесь! — отдал он
