— Что вы имеете в виду?
— Молодой человек, — сказал комиссар, прямо-таки источая доброжелательность и сочувствие. — я, знаете ли, вот уже четвертое царствование встречаю на своем неблагодарном посту. Служил и при Генрихе Третьем, и при Генрихе Четвертом, и при правлении королевыматери, а вот теперь имею честь служить Людовику Тринадцатому, да продлит Господь его дни… Всякое повидал — и заматерелых злодеев, и оступившихся юношей вроде вас… Честное слово, я хочу вам помочь. Но для этого нужно, чтобы и вы пошли мне навстречу…
— То есть?
Комиссар доверительно наклонился к нему:
— Поговорим, как разумные люди… Мы оба прекрасно понимаем, что за господ королевских мушкетеров найдется кому заступиться — у капитана их роты нешуточное влияние и немалые связи… А у вас? Есть у вас покровитель, к чьей помощи можно прибегнуть? Вот видите, вы молчите… Вам не на кого положиться… кроме меня. Я — ваш единственный друг.
— Что вы от меня хотите? — настороженно спросил д'Артаньян, усматривая за мнимым радушием очередную ловушку. Комиссар заговорил еще доверительнее:
— Если что и может вас спасти, так это ваша юность и неискушенность… а также — откровенность. Человеку с моим опытом совершенно ясно, что вам самому ни за что не пришло бы в голову вызывать на дуэль королевских мушкетеров. Вас подучили , это несомненно. Некто, опытный и коварный, воспользовался вашей горячностью и простодушием, чтобы с вашей помощью, вашими руками свести счеты с верными гвардейцами короля. Потому что наш некто близок к людям, которые в гордыне своей пытаются занять неподобающее им место возле короля… К людям, которые слишком много на себя берут и потому вызывают всеобщую неприязнь… Лукавые временщики…
— Уж не на министра-кардинала ли вы намекаете, сударь? — спросил д'Артаньян решительно.
На морщинистом лице комиссара мелькнуло нечто похожее на страх.
— Тс! — шепнул он, оглянувшись на дверь. — Не будьте так прямолинейны, юноша… Скажем так: вы правильно усмотрели тенденцию и направление моей мысли… Некоторую тенденцию и некоторое направление. Вот что, вы мне кажетесь вполне разумным человеком… К чему вилять? Если мы с вами договоримся и вы дадите полные, искренние показания об иных приближенных иных временщиков, участь ваша моментально облегчится…
Д'Артаньян, уже видевший, куда клонится дело, стал задумываться, не пришло ли время использовать в качестве единственного оружия ту самую мерзкую лохань. Он явственно ощущал, как его затягивает в исполинские шестерни какого-то равнодушного и оттого еще более ужасного механизма…
Дверь неожиданно распахнулась, ввалился озабоченный стражник, без алебарды, и, с ходу склонившись к уху принципала, что-то горячо зашептал.
— Черт побери, Майяр, не брызгайте слюнями мне в ухо! — раздраженно отстранился комиссар. — Говорите спокойнее… И где он?
— Да вон, уже… — и стражник ткнул большим пальцем через плечо.
В следующий миг порог камеры решительно переступил Луи де Кавуа, капитан мушкетеров кардинала. Опираясь на украшенную лентами трость с золотым набалдашником, он остановился в дверях, словно в раме картины, и, держа на отлете свиток пергамента, принялся разглядывать всех присутствующих с видом небрежным и высокомерным.
— Кто здесь будет комиссар Бертион? — осведомился он, глядя поверх голов с аристократическим прищуром.
Это было произнесено так, что комиссар невольно встал из-за корявого стола:
— Сударь…
— Вот здесь у меня королевский приказ, — сказал де Кавуа, одним движением развернув свиток. — Его величество повелевает немедленно освободить господина д'Артаньяна, кадета рейтаров Королевского Дома. Не угодно ли ознакомиться? — и он, встряхнув норовивший вновь скататься в трубку пергаментный лист, сунул его под самые глаза комиссара. — Поскольку этот юноша, как мне доподлинно известно, и есть господин д'Артаньян, извольте озаботиться, чтобы его немедленно освободили и вернули шпагу…
— Три шпаги, — громко поправил приободрившийся д'Артаньян. И с трудом подавил детское желание показать на всю длину язык своему мучителю, ощущая себя в совершеннейшей безопасности.
— Но…
— Вы имеете дерзость сомневаться? — в голосе де Кавуа за мнимым благодушием звенел металл. — Позвольте уточнить, в чем — в подлинности королевской подписи или моей личности?
— О нет, что вы, ни в том, ни в другом, ваша личность мне прекрасно известна…
— Тогда? — произнес де Кавуа, неподражаемо изогнув левую бровь.
Побагровев, комиссар тоненьким бабьим голоском вскричал:
— Что вы стоите, болваны? Немедленно принесите шпагу этого дворянина…
— Три шпаги, — копируя интонации де Кавуа, насколько удалось, поправил д'Артаньян.
— Три шпаги! — завопил комиссар в совершеннейшем смятении чувств. — Живо, бездельники, живо!
Стражники, сталкиваясь алебардами, кинулись в дверь, за ними, подчиняясь общему настроению, метнулся писец.
— Примите мои извинения, господин капитан… Недоразумение… Недобросовестные свидетели… — бормотал комиссар, из багрового становясь бледным. — Молодой человек, простите, бога ради, я вас убедительно прошу, забудьте все, что вам здесь сдуру наговорили… Вы ведь не в претензии?
Д'Артаньян, высокомерно задрав подбородок, принял из рук вспотевшего от страха писаря все три шпаги и торопливо направился следом за де Кавуа, опасаясь, что его избавитель улетучится, как сон, оставив юношу наедине с тюремщиками.
Во дворе стояла карета, запряженная парой могучих мекленбургских лошадей. Де Кавуа любезным жестом пригласил в нее гасконца и неторопливо поднялся следом. Кучер моментально прикрикнул на лошадей, и карета с грохотом покатила по мощенному булыжником двору мимо череды уложенных на наклонных досках безымянных трупов — на сей раз д'Артаньян пребывал в таком волнении, что даже не обратил внимания на запах.
— Вы вовремя явились, господин де Кавуа… — сказал он с облегченным вздохом.
— Вам следует поблагодарить графа де Варда и Каюзака. Они тут же кинулись ко мне…
— Вовремя, — повторил д'Артаньян. — От меня уже начали добиваться показаний, что напасть на мушкетеров меня подучили люди кардинала. Я, правда, не успел узнать, кого они имели в виду… Но главное , черт побери, прозвучало…
— Это весьма интересно, — сказал де Кавуа, и его румяная добродушная физиономия словно окаменела. — Весьма. Я не я буду, если мы не разберемся, кто стоит за подобной интригой. Сам по себе этот ваш комиссар — чересчур ничтожное насекомое… Право же, вы бурно начинаете жизнь в Париже, д'Артаньян. Вы уже ухитрились оказаться в центре какой-то опасной интриги…
