— Охотно, граф, — сказал д'Артаньян. — Вот вам моя рука… А впрочем, у меня уже теперь двое друзей. Вы не знаете, но у меня все же есть хороший друг, маркиз де Пишегрю.
— Пишегрю? — переспросил де Вард с непонятным выражением лица. — Ну что же… Позвольте дать вам еще один совет…
Он замолчал и обернулся, услышав отчаянный топот сапог по сухой земле, покрытой жухлой прошлогодней травой. Д'Артаньян положил было руку на эфес шпаги, но его новый друг не проявлял ни малейшего беспокойства, и гасконец разжал пальцы.
К ним, придерживая шпагу, подбежал очень рослый, широкоплечий дворянин, лишь немногим уступавший в статях Портосу. Поверх камзола на нем красовался плащ гвардейцев кардинала, такой же, как на графе де Варде.
— Что случилось, Каюзак? — обеспокоенно спросил граф.
— Господа, господа! — выкрикнул гвардеец, силясь перевести дыхание. — Вам нужно немедленно отсюда убираться! Кто-то позвал стражников, и они совсем близко…
— Черт возьми, я им покажу, с кем они имеют дело!.. — вскричал д'Артаньян, вновь хватаясь за шпагу.
— Оставьте! — решительным тоном распорядился де Вард. — Где-нибудь на окраине, в сумерках, это еще сошло бы, но средь бела дня, почти в самом центре Парижа… Поверьте, д'Артаньян, вы только навредите себе. Лучше нам всем скрыться, поскольку бежать от стражи — дело для дворянина нисколько не позорное, вполне житейское… Поздно! Поздно!
Со стороны особняка герцога де Ла Тремуйля показалась целая орда лучников королевской стражи, а с противоположной стороны — столь же внушительный отряд их собратьев, сомкнувший вокруг троицы кольцо со сноровкой, свидетельствовавшей о богатом опыте охоты на двуногую дичь. Д'Артаньян, сумрачно глядя исподлобья, пришел к выводу, что всякое сопротивление бесполезно: не столько оттого, что его убедили увещевания де Варда, сколько от осознания того простого факта, что противник превосходил количеством многократно, и не в человеческих силах одолеть такую ораву. Ну а сложить голову в безнадежном бою с презренными альгвазилами [5] было бы величайшей глупостью, на которую и гасконец не способен…
— Господа, по крайней мере, вы здесь совершенно ни при чем… — успел сказать д'Артаньян, когда вокруг них окончательно сомкнулось кольцо стражников, судя по их физиономиям, пылавших самым низменным охотничьим азартом.
— Честное слово, я попытаюсь сделать все, что в моих силах, — одними губами ответил де Вард.
Вперед протолкался королевский сержант, очевидно, самое крупное на данный момент присутствующее здесь начальство, вооруженный, кроме шпаги и грозного вида, еще и жезлом с медной королевской лилией, который он держал перед собой так важно, словно полагал его маршальским, — или волшебным щитом, способным оградить его от оскорбления действием.
— Вы арестованы, господин гвардеец, — сказал он, пыхтя от быстрого бега. — Извольте отдать вашу шпагу.
— Которую, не будете ли столь любезны уточнить? — с сарказмом поинтересовался гасконец, имевший собственную шпагу в ножнах и еще две в руках. — Эту? Или эту? А может, эту вот?
На щекастом лице сержанта отразилось немалое умственное усилие — ситуация, безусловно, выходила за рамки обычной. Правда, он очень быстро просиял:
— Отдавайте все , прах меня побери!
— На каком основании? — с ледяным спокойствием осведомился д'Артаньян, не сдвинувшись с места.
— Не прикидывайтесь дурачком, ваша милость, — зловещим тоном протянул сержант. — Нам сообщили благонадежные и благонамеренные люди, что вы были зачинщиком дуэли…
— И где же пострадавшие?
— А кровь, кровь на земле? — торжествующе возопил сержант, тыча толстым пальцем в успевшие уже подсохнуть пятна на том месте, где сидел Атос.
— Вы полагаете, что это неопровержимое доказательство? — столь же хладнокровно вопросил д'Артаньян.
— Я, сударь, ничего не «полагаю», — грозно пыхтя, заявил сержант. — я попросту исполняю свои обязанности, а они таковы, что вас следует немедленно задержать, как лицо, злонамеренно нарушающее королевские эдикты! Извольте не умничать и отдать шпагу… тьфу, черт, три шпаги!
— А если я не подчинюсь?
— Справимся! — пообещал сержант, чувствуя себя в полнейшей безопасности с тремя дюжинами подчиненных за спиной. — И не с такими фертиками справлялись… Эй, кто там с веревками, давайте сюда!
Де Вард сделал д'Артаньяну знак не противиться.
— И все же! — строптиво сказал гасконец. — Как вы можете арестовывать дворянина на основании столь зыбких улик? Где трупы или хотя бы раненые? Где другие участники? Мы просто прогуливались здесь с моими друзьями…
Сержант преспокойно спросил, ухмыляясь:
— Вы, милсдарь, всегда гуляете этак вот, с парочкой шпаг в руках, помимо своей на поясе?
— А как же, — невозмутимо ответил д'Артаньян. — Такие уж привычки у нас в Беарне — чем древнее и благороднее род у дворянина, тем больше он с собой прихватывает шпаг, отправляясь на прогулку. Иные, случается, с целой охапкой изволят гулять, и никто не подумает удивляться, не говоря уж про претензии со стороны полиции. Так что я еще скромно выгляжу для истинного гасконца с этим вот убогим арсеналом…
— Тут вам не Гасконь, а Париж, — насупился сержант, заподозривший наконец, что над ним издеваются. — Если каждый тут начнет щеголять провинциальными обычаями, гасконскими или там бургундскими — выйдет форменная неразбериха и хаос, а мы не для того его величеством поставлены блюсти… Ну, отдадите вы, наконец, шпаги?
— Держите, — сказал д'Артаньян со вздохом расставаясь и с отцовским подарком, и с трофеями. — Только учтите вот что: эти господа здесь совершенно ни при чем, они случайно тут оказались…
— К ним у нас претензий нет, — заверил сержант, облегченно вздохнув при виде того, как арсенал д'Артаньяна перекочевал в цепкие руки его подчиненных. — Про них нам указаний не было, а вот вашу милость описали так, что ошибки быть никакой не может… Извольте проследовать!
Он мигнул сыщикам, и они тотчас образовали вокруг д'Артаньяна настоящее пехотное каре, из которого не было никакой возможности вырваться. Напоследок де Вард послал ему выразительный взгляд, и гасконец, вздохнув, зашагал под неусыпным надзором десятков глаз.
— Вы, милсдарь, не переживайте, не стоит оно того, — ободряюще сообщил сержант, пыхтя ему в затылок. — На галерах трудно только первые двадцать лет, а потом, утверждают знающие люди, как-то привыкаешь…
Д'Артаньян с чувством ответил:
— Любезный, вы и представить себе не можете, как я тронут вашим дружеским участием в моей судьбе… Если я сейчас разрыдаюсь от умиления, это не будет противоречить каким-то вашим полицейским предписаниям?
