воздухе нас обманывают.
Алексей провёл гостей мимо пустых стен коридора, по которому прошедшей ночью бежал Влад. Он узнал блокпост, странно смотревшийся в светлых тонах помещения. Многие Святцы закрылись в кабинке, играли в покер, и только сейчас Егор, проскользнув взглядом по пуленепробиваемому стеклу, увидел макушку одного из этих страшных фантомов. Всё-таки, они не всегда ходят в шлемах. Хоть что-то человеческое в них да проглядывало.
– Эти два красавца со мной, – Алексей поднял ладонь и показал её несущим дежурство Святцам, сомкнув указательный и большой пальцы в жесте «ОК». – Мы ко мне в кабинет. Нас не беспокоить, а если случится что-то чрезвычайно важное, просто позвоните. Я рассчитываю на вас, парни.
Укутанные в маски головы кивнули. Влад спросил себя, нравится ли людям, что носили эту форму, своя работа? Судя по всему, они получали какую-то выгоду, раз согласились на круглосуточную жаровню в чёрной униформе.
Наконец Егор, Влад и Алексей подошли к двери с той самой табличкой, которую совсем недавно освещал светлячок. Когда ключ вошёл в замок, Влада начал окутывать страх. Склизкими щупальцами он скользил по пульсирующему горлу. Холодным пальцами проходил по рёбрам, пересчитывая каждое жутким прикосновением. Такой страх испытывает заключённый перед входом в комнату, где ему произведут смертельную инъекцию. Такой страх испытывают кричащие пассажиры самолёта, видящие в иллюминаторе быстро приближающиеся здания. Но пока… пока Владу удавалось контролировать себя, хотя он понимал, что в последний раз так страшно ему было лишь в подростковом возрасте, когда он чуть не сорвался с крыши заброшенного дома и не упал на арматуру.
Но этот страх был другим. Он был живым.
Его дыхание сквозило в ушах – непонятно, то ли снаружи, то ли изнутри. С каждым поворотом ключа в замке всё больше и больше хотелось развернуться и побежать прочь! И пусть стреляют – плевать! Лучше уж умереть от пули, чем вдыхать этот ужас, этот страх.
Нет, подумал Влад. Я пришёл сюда переговорить с ним и потянул за собой Егора. Испугаюсь я – испугается он. Так что держи себя в руках. Ты выжил в апокалипсисе, и не говори мне, что сейчас струсишь. Раз взялся, так будь добр закончить.
Дверь открылась, и Алексей вошёл внутрь.
Влад и Егор последовали за ним.
Святцы продолжали играть в покер.
– Прошу простить меня за бардак, только недавно узнал, что у меня будут гости. Позвольте процитирую вашего великого учёного, Альберта Эйнштейна: «Только дурак удовлетворяется порядком – гений же господствует над хаосом». Если что-то сказал не так, pardon. Но эти слова и вправду имеют большой вес, что не скажешь о том потоке дерьма, который льётся изо рта каждого второго.
– Вы хотели с нами поговорить об Альберте Эйнштейне? – Влад сам удивился спокойствию в собственном голосе и той смелости, с которой он выпалили фразу.
Но Алексея она ни капли не смутила. Вроде как даже развеселила. Он широко улыбнулся и чуть не поддался смеху, сдержав его внутри. Так учитель молча улыбается за своим столом, пока очередной двоечник несёт у доски такую пургу, что хочется либо позволить себе заржать как лошадь, либо взять пистолет и застрелиться, на глазах у всего класса.
– Я думал, Владислав, это вы со мной собираетесь поговорить. И судя по тому, что вы пришли не один, наверняка о чём-то важно, да? О чём-то очень, очень важном… – Его зрачки замерли, но глаза продолжали жить: в них смешались бездумность мёртвого и страсть живого. Казалось, на дне двух глубоких ям, окружённых тёмно-карими радужками, был свой мир – намного больше того, что только могли себе представить люди. – Вам следует побриться. С чисто выбритым лицом вы выглядите намного моложе. Но да ладно, пройдёмте уже подальше и нормально поговорим.
Алексей развернулся и начал снимать с себя пальто, подходя к стоящей в углу вешалке. Кабинет был огромным. Писатели викторианского периода любили описывать такие комнаты, подчёркивая всё изящество царствующего пространства. Прекрасный Принц мог бы расхаживать здесь изо дня в день, любуясь своим портретом. Екатерина Вторая назначила бы эту комнату исключительно своей, потому что уют здесь буквально плавал в воздухе. Увидев эту комнату, режиссёры тут же загорелись б желанием снять в этих декорациях фильм, писатели – создать здесь своих героев, а художники бы написали такие картины, что мир сразу бы признал их шедеврами. Кабинет завораживал. Кабинет очаровывал. В нём хотелось остаться навечно. До того момента, пока не перестанет биться сердце.
Центральную часть пола устилал красно-оранжевый ковёр, какой обычно бывает в старых русских квартирах. Но он был настолько изящным, что создавалось впечатление, будто его только закончили шить. Казалось, если ступить на него босыми ногами, то пятками коснёшься облаков. Стены украшали две огромные картины, каких раньше Влад, не раз посещавший различные галереи, никогда не видел. На одной из них было изображено горящее здание, что полыхало ярким огнём посреди опустевшей петербургской улицы. Художник, написавший это, явно продал душу дьяволу, чтобы так реалистично передать текстуру света, ложившегося на кожу молодого парня, выбегающего из двери парадной. Скопившаяся копоть скрывала лицо вместе с повязанной на затылке футболкой, руки прижимали к оголённому торсу маленького человечка – судя по развевающимся чёрным волосам, девочку. Картина была не просто красивой, а бесподобной. Когда глаза гуляли по полотну, тебя против твоей же воли переносили в этот пейзаж мёртвого города, и вот ты ощущаешь в лёгких запах гари и слышишь, как истошно кричит ребёнок в руках вырвавшегося из огня героя. Влад не знал, кто написал эту картину, но явно Мастер, и Мастер с большой буквы. Слишком уж прекрасен сей шедевр.
На втором полотне, не уступающем размерами первому и висящему на противоположной стене, было изображено совершенно другое, но завораживало оно ничуть не меньше. Под звёздным небом, будто сотканным из бриллиантов, шагала крупная волчица, изящество которой подчёркивал лунный свет. Он ложился на густую шерсть и мягко переливался на ней. Мощные лапы ступали по земле. Глаза – серые глаза – излучали спокойствие. При одном только взгляде на этого хищника становилось понятно, что здесь именно волчица, а не волк: женские черты проглядывали в форме мордочки, в стоячих ушках и в какой-то страной грации, что буквально просачивалась сквозь поверхность картины. Волчица чем-то цепляла, чем-то, что в искусстве называют вдохновением. Но здесь было что-то другое, явно что-то другое…
Свою лепту красоты добавлял большой орёл, летящий рядышком с волчицей, над её головой. Голубое сияние нежно ласкало его мощные, по-настоящему сильные крылья, перья на которых скрывали заживающие царапины. Хищные карие глаза смотрели куда-то за картину – в ту же точку, которую выбрали и серые. Волчица и орёл…
Волчица и орёл…
