Столовая была устроена в классическом триклинии: три дивана, каждый на три персоны, расставленные U-образно вокруг столов. Приближаясь, стало ясно, что, по крайней мере, у дукса хватило здравого смысла отказаться от традиционного плана рассадки. Северянин занял summus in summo, самое высокое место, крайнее слева. Он посадил Батшибу справа от себя, затем ее отца; на следующем ложе были Каллиник Софист, затем Анаму и Ацилий Глабрион; а на последнем возлежали Огелос, Мамурра и затем, на самом низком месте, imus in imo, Турпион. Традиционно Баллиста должен был находиться там, где сейчас находился Огелос. Проблема заключалась бы в том, кто бы возлежал слева от северянина, imus in medio, на традиционном месте для почетного гостя. Как бы то ни было, защитники караванов сидели каждый на разных кушетках, и ни один из них не был ни рядом с хозяином, ни на почетном месте. Анаму неохотно признался себе, что это было сделано умно.
Принесли первое блюдо: два теплых блюда – яйца вкрутую и копченый угорь в соусе из сосновой смолы и лук-порей в белом соусе; и два холодных – маслины и нарезанная свекла. Сопровождающим было легкое тирское вино, которое лучше всего смешивать два-три раза с водой.
-Угри. Древним было что сказать об угрях.
Голос софиста был тренирован доминировать в театрах, на общественных собраниях и многолюдных праздниках, поэтому у Каллиника не было проблем с привлечением внимания собравшихся.
-В своих стихах Архестрат рассказывает нам, что угри хороши в Региуме в Италии, а в Греции - на Копаидском озере в Беотии и на реке Стримон в Македонии.
Анаму почувствовал прилив удовольствия от участия в таком культурном вечере. Это была подходящая обстановка для такого, как он, одного из пепайдейменов, высококультурных людей. Но в то же время он испытал укол зависти: он не смог присоединиться – до сих пор не подавали грибов.
-Реку Стримон Аристотель подтверждает. Там лучшая рыбалка приходится на сезон восхода Плеяд, когда вода бурная и мутная.
"Всеотец, это была ужасная ошибка - пригласить этого напыщенного ублюдка", - подумал Баллиста. Он, вероятно, может продолжать в том же духе часами.
-Лук-порей хорош, - голос защитника каравана, возможно, и не был таким мелодичным, как у софиста, но он привык быть услышанным. Это прервало поток литературных анекдотов Каллиника. Кивнув на зеленые овощи, Ярхай спросил Баллисту, за какую команду колесниц он болел в Цирке.
-Белые.
-Клянусь богом, ты, должно быть, оптимист, - избитое лицо Ярхая расплылось в улыбке.
-Не совсем. Я нахожу, что постоянное разочарование на ипподроме философски полезно для моей души – закаляет ее, помогает мне привыкнуть к разочарованиям жизни.
Когда он уже настроился на беседу о скаковых лошадях с ее отцом, Баллиста заметил, что Батшиба улыбается легкой озорной улыбкой. Всемогущий Отец, она выглядела сногшибательно. Девушка была одета более скромно, чем в доме своего отца, но ее платье все еще намекало на роскошное тело под ним. Баллиста знал, что гонки - это не та тема, которая могла бы ее заинтересовать. Он хотел рассмешить ее, произвести на нее впечатление. И все же он знал, что не силен в таких светских беседах. Всеотец, он хотел ее. От этого становилось только хуже, становилось еще труднее думать о легких, остроумных вещах, которые можно было бы сказать. Он завидовал этому самодовольному маленькому ублюдку Ацилию Глабриону, который даже сейчас, казалось, умудрялся безмолвно флиртовать за столом.
Подали основное блюдо: троянский поросенок, фаршированный колбасой, ботулусом и кровяной колбасой; две щуки, мясо которых превратили в паштет и вернули в шкурку; затем два простых жареных цыпленка. Появились и овощные блюда: вареные листья свеклы в горчичном соусе, салат из листьев салата, мяты и рукколы, приправа из базилика в масле и гарум, рыбный соус.
Повар вынул свой острый нож, подошел к троянской свинье и вспорол ей живот. Никто не удивился, когда внутренности выскользнули наружу.
-Как ново, - сказал Ацилий Глабрион. - И симпатичный porcus. Определенно немного porcus для меня.
Его пантомимическая ухмылка не оставляла сомнений в том, что, когда он повторил это слово, он использовал его как жаргонное обозначение пизды. Посмотрев на Батшибу, он сказал:
-И побольше ботутуса для тех, кому это нравится.
Ярхай начал было подниматься со своего дивана и говорить. Баллиста быстро остановил его:
-Трибун, следи за своим языком. Здесь присутствует дама.
-О, мне жаль, очень жаль, я совершенно подавлен,- его внешность противоречила его словам.
-Я не хотел ни смущать, ни обижать. - он указал на поросенка.
-Я думаю, что это блюдо ввело меня в заблуждение. Это всегда напоминает мне о пиршестве Тримальхиона в "Сатириконе" – знаете, ужасные непристойные шутки. - он указал на щуку.
-Точно так же, как поросенок всегда вводит меня в заблуждение, это блюдо всегда вызывает у меня тоску по дому, - он широко развел руки, чтобы охватить всех собравшихся.
-Разве мы все не скучаем по щуке из Рима, пойманной, как говорится, "между двумя мостами", над островом в Тибре и ниже притока Клоаки Максимы, главной канализации? - он обвел взглядом своих собратьев по ужину.
-О, я снова был бестактен – быть римлянином в наши дни означает так много разных вещей.
Проигнорировав последнее замечание, Огелос вмешался.
-Сейчас здесь, на Евфрате, любому было бы трудно поймать щуку или что-нибудь еще.
Говоря быстро и серьезно, он обратился к Баллисте.
-Мои люди сказали мне, что все рыбацкие лодки, которыми я владею, были захвачены войсками. Солдаты называют это реквизицией, я называю это воровством. - его тщательно подстриженная борода задрожала от праведного негодования.
Прежде чем Баллиста успела ответить, заговорил Анаму.
-Эти нелепые обыски у ворот – моих курьеров заставляют ждать часами, мои вещи разорваны на части, уничтожены, мои личные документы выставлены на всеобщее обозрение, римские граждане подвергаются самым грубым унижениям… Из уважения к вашей позиции мы не высказывались на заседании совета, но теперь, когда мы находимся в уединении, мы это сделаем – если только нам не будет отказано и в этой свободе?
И снова Огелоса понесло:
-Какую свободу мы защищаем, если десять человек, десять граждан не могут собраться вместе? Неужели никто не может жениться? Разве мы не должны праздновать обряды наших богов?
-Нет ничего более священного, чем частная собственность, - перебил его Анаму. - Как кто-то посмел забрать наших рабов? Что дальше – наши жены, наши дети?
Жалобы продолжались, два защитника каравана повышали голоса, перекрывая друг друга, и каждый приходил к одному и тому же выводу: как могло быть хуже при Сасанидах, что еще Шапур мог нам сделать?
