Глава 37
От какого огня бросает
в жар ворожею.
история Иды глазами
олигофрена-эксцентрика
Утречком нас с Рыжушкой хватился все же пробирать голод, да и Альма заскулила, как будто романс какой плачевный исполнять засобиралась.
Ну что, – говорю, – бабы, по еде, небось, уже соскучились, ну, тогда поищу-ка я в осоке раков.
Скинул с себя обувку, штаны и телогрейку, в общем, до трусов разделся и в воду, а вода холодноватая что-то, а жрать-то нечего, я уж и так в сырой одеже всю ночь пролежал, хорошо еще, Рыжушка рядом своим телом согревала да соловей свою трельку разучивал.
Однако, раков я за час целую кучу словил, на травку побросал, а они сволочи расползаются, пришлось их телогрейкой сырой накрывать.
А Рыжушка моя уже костерок настроила, бревнышек да веточек всяких побросала, и дым пошел аж до самых ноздрей щекотать. Спички-то оказывается у нее в кармане телогрейки нашлись, ну, отсырели немножко, но потом на солнышке высохли и уж очень нам пригодились.
Я уж камушков всяких рядом наложил, да ямку небольшую выкопал около огонька, да угольков туда стал подбрасывать, да потом сверху еще несколько голышей плюхнул, а уж потом —то и раков начал на камни шварушить!
Альма бегает все вокруг меня да лает, да так громко, вроде как радость свою собачью в отношении жратвы проявляет.
А мы с Рыжушкой сидим возле стихии огненной, да на речку с солнышком любуемся!
И так мы хорошо сидим, что, наверное, всю жизнь так с Рыжушкой просидел бы и ничего не делал бы! А она мне, кисонька родная, и говорит:
Ты, – говорит, – Тихоня, просто душка! Надо же, – говорит, – какой ты умный, и кто тебя только надоумил здесь раков наловить?! Да и мне, – говорит, – не мешало бы ребятеночка твоего в животике своем покормить?!
Это как, – говорю, – через жопу ложкой?!
Ну, и дурень же ты, Тихоня, чему тебя только в школе учили, – смеется Рыжуха.
Да у нас, – говорю, – учили, линейкой по башке! Один раз скажут, другой раз ударят, а на третий, – говорю, – за ухо из класса выведут! Или доску тобой вместо тряпки вытирать начнут!
Да, ты, Тихон, наверное, шалун был большой! – улыбается Рыжушка, а сама раков веточкой на камнях пошевеливает.
Иной раз под парту залезешь о жизни поразмышлять, а училка тут как тут, совсем неслышно подкрадется, сволочь, и как – бац! – линейкой по башке, а потом так зардеется вся от стыда-то и засмеется, кисулька моя!
Да у вас были какие-то, просто ненормальные учителя, – вздохнула Рыжушка.
Конечно, ненормальные, – согласился я, – правда, они сами нас так звали, но на самом—то деле, они и были ненормальными! Однажды наш директор в класс к нам перед концом урока зашел и кучу у входа наложил. Это, говорит, вам, детки, вместо конфетки!
Тихоня, ну скажи, что ты шутишь! – Рыжуха посмотрела на меня так жалобно, что я не выдержал и рассмеялся, а сам ей и говорю:
Ну конечно, придумал! Фигли тут думать-то! Учителя, они все садисты!
Ой, Тихоня, я даже не знаю, когда ты шутишь, а когда мне правду говоришь!
Да, нет, говорю, была у нас одна душевная училка, самая первая моя, Антонина Сергеевна, самая добрая была, ну, иногда кто провинится, того на горох в угол ставила. Гороха самую малость на пол рассыплет, а ты потом на нем на коленках стоишь, вроде, унижение какое-то испытываишь, и коленкам больновато, но если слезу пустишь, и разжалобишь ее родимую, так она тебя не сразу пожалеет, ну а если опять нашалишь, так опять в угол на горох, на коленки поставит. У нас в классе хулиган один был, Андрей Шорянц, так он бедолага, из этого угла почти не вылазил! Как его Антонина Сергеевна туда с утречка поставит, так он до обеда-то бедолага и стоит, как солдат на своем боевом посту!
Господи! Тихоня, да ты, верно, выдумываешь все это! Ну и фантазер же ты у меня!
Ну и выдумал, ну и что с того? – говорю, а сам думаю, и чего это ей моя правда не нравится.
Ну, вот, – говорю, – уже и раки покраснели, давай их на травку веточкой-то пихнем!
Пихнули! А они дымятся как Везувии какие! Альма, такая голодная бегает, нюхает, аж глаза от ужаса круглые, как будто вот-вот у нее падучая начнется! Целую горку навалили, а дым от них такой приятный стелется, что у меня, что у Рыжухи моей носы всё шевелятся!
Альма прыгает, бестия, хвостом вертит, то есть обрубком своим крошечным, тоже никак от запаха этого угомониться не может.
Однако, как только нажрались мы от пуза, всех раков этих выпотрошили, водички из родничка, что у речки под бугорком течет, попили, так все от души сразу и отлегло. И лежим мы с Рыжушкой на травке, да на солнышко снизу поглядываем, а рядом с нами Альмочка лежит, зевает, да, недолго наша деваха ворон считала! И самой малости не прошло, а выплывает к нам по речке какая-то резиновая лодка, а в ней баба какая-то молодая, да шмотки на ней какие-то диковинные, и кофта то ли из веревки, то из пакли сплетена, и из головы косички висят в разные стороны, а на концах ленточки цветные, а всяких бус на шее, то с медальонами, то с крестиками, и такая прорва, что ей самой, небось, муторно таскать их, и мешок с ней в лодке, какой-то интересный, весь из цветных заплат сшитый.
Как увидала нас баба эта, так сразу загорланила во всю ивановскую:
Здравствуйте, люди добрые, можно ли к вам причалить, да у костра погреться?!
Ну, что ж, – говорю, – причаливай, краса чудодейная!
Ну, та и причалила, мешок за собой вытащила, да над Альмой нашей что-то пошептала, какую не то соль, не то дрянь посыпала, а Альма как завизжит, и ну от этой бабы в лес удирать.
Я кричу ей:
Ты куда, Альма, – а ее уж след и простыл.
Что это, – говорю, – вы с нашей собачкой —то сделали?!
Да, просто сглаз с нее недобрый сняла, – говорит эта баба, а сама к нам на травку возле костра нахально садится и достает из мешка всякой колбасы, хлеба и вина красного несколько бутылок с заграничными этикетками.
Угощайтесь, – говорит, – люди добрые! А зовут, – говорит, – меня Марфой, да не просто Марфой, а ворожеей Марфой! Люблю я, – говорит, – людям их судьбу предсказывать, могу, – говорит, – и вам чего не то нагадать!
Ой, – шепчет мне на ухо Рыжуха, – не связывайся ты с ней, Тихоня! Чует мое сердце, аферистка это жадная, да на деньги чужие жутко падкая!
А что, – говорю, – Марфа, и за просто так нам погадаешь?! Али деньги тебе нужны какие?!
Эх, ты, пентюх, – засмеялась Марфа, – голова мякинная! Нужны мне ваши денежки, у вас денег-то, небось, нет?!
Да есть, – говорю, – немного, на черный день припрятаны! Да, здесь, их вроде и не потратишь никуда!
Что верно, то верно, – смеется Марфа, а сама нам вино по стаканчикам разливает, да к своей закуске на травке приглашает. – Вас-то, – говорит, – как зовут?
Ну я и назвался Тихоном, а Рыжушку мою Кисонькой назвал.
Это что, имя, что ли такое?! – смеется Марфа.
Не имя, а мое любовное прозвище, – прошептала Рыжуха и залилась румянцем.
Ой, гляжу, да вы тут в любовь играете, – улыбнулась Марфа, – ну, что ж, давайте тогда компанию водить, да за ваше счастье любовное пить!
А Рыжуха моя все за рукав меня трясет, мол, не слушай ее, окаянную, и не пей, а не то козленочком станешь!
Да, разохотился я что-то, да на жратву ее пахучую позарился, и сам выпил с Марфой, и Рыжушку выпить заставил.
А Марфа-то нам колбаски с хлебушком нарезает, вина красненького опять подливает, а уж речи говорит ну, такие сладкие, такие медовые, что как послушаешь ее, так и уронишь слезу-то от счастья!
Ну, – говорю, – Марфа, спасибо тебе!
И пью за ее здоровье и Рыжушку свою недоверчивую выпить опять заставляю!
Эх, – шепчет мне на ухо Рыжушка, – ну и дурень же ты, Тихоня, ну, точно осел на двух копытах! Не видишь, что ли куда она метит?!
Да, ладно тебе, чудачка ревнивая, – а сам с Марфой о жизни калякаю, калякаю как какаю!
Природу, – говорю, – засрали всю! Хорошо еще, – говорю, – что есть где и на холмике можно присесть, и чего не то выпить и съесть!
Да, с природой у нас действительно непорядок, – улыбнулась Марфа, а сама стерва украдкой гондон из сумки вытаскивает, да мне и показывает, да подмигивает, мол, вставай, да иди за мной дурень этакий!
И в самом деле сама встает, и вроде как в лесок идет, а мне ручкой исподтишка подмахивает. А Рыжушку мою чего-то с вина всю разморило, и уснула она быстро на травке-то.
Ну, я тогда встаю и иду как дурень за этой Марфой, в лесок захожу, и тут же серьезно так спрашиваю ее:
Чего ты, – говорю, – Марфа, в руках гондоном-то вертишь? Али сказать мне чего желаишь?!
Хочу, – говорит Марфа, – тебя, – говорит, – Тихон, хочу! Ой, как захотела! – и ну обнимать, целовать меня.
Да что ты, – говорю, – дурища! У меня, – говорю, – уже Рыжушка есть!
Да, ладно, Тихон, ты что не мужик что ли? – смеется Марфа. – Или с головкой у тебя что-то не так? Я ведь Рыжушке твоей ничего не скажу! А так, можешь ее нисколечко и не боятся, она ведь все равно, – говорит, – если проспится, так только к следующему утру!
