– Не толще бумаги, поди ж ты, – пробормотал он. – А выкрашена, как пожилая, но молодящаяся дама! Но Господь свидетель, она прекраснее всего, что я видел за всю свою жизнь. И я должен заполучить ее, Кролик, клянусь всеми богами!
Чаша была заключена в небольшой прозрачный куб из витринного стекла в торце зала. Возможно, для Раффлса она и была, по его пылкому заверению, прекрасна, но я смотрел на нее без особого восторга. На подставке под чашей были выгравированы имена богачей, сделавших свой вклад в национальное достояние, и я погрузился в размышления о том, на что именно пошли пожертвованные ими восемь тысяч фунтов. Раффлс же тем временем изучал свой путеводитель с жадностью школьницы, дорвавшейся до знаний.
– Это сцены мученичества святой Агнессы, – зачитал он вслух, – нанесенные на поверхность чаши полупрозрачным слоем… один из величайших образцов этой техники. Так я и думал! Кролик, приземленное ты существо, неужели тебя это не впечатляет? Ее стоит заполучить хотя бы ради того, чтобы вести достойную такой ценности жизнь! Тончайшее золото, богатейшая эмалировка, эта вещица – единственная в своем роде. И как здорово придумали повесить эту крышку, так отчетливо видно, насколько тонки стенки. Как думаешь, Кролик, удалось бы нам завладеть ею, если очень сильно постараться?
– Только попробуйте, сэр, – сухо произнес голос справа от нас.
Неужели этот безумец решил, что мы будем в комнате одни? Я должен был предусмотреть, но, охваченный тем же безумием, позволил ему говорить все, что вздумается. А теперь над нами бесстрастно возвышался констебль в короткой летней форме, со свистком на цепочке, но без дубинки на поясе. Господи! Я как сейчас его вижу: средний рост, широкое добродушное лицо с капельками пота, влажные от того же пота усы. Он строго смотрел на Раффлса, а тот весело смеялся в ответ.
– Собираетесь арестовать меня, офицер? – поинтересовался Раффлс. – Вот была бы умора, только подумайте!
– Я ничего такого не говорил, – ответствовал полицейский. – Но в Британском музее, сэр, такие слова из уст джентльмена вроде вас звучат по меньшей мере странно! – И он приподнял шлем, приветствуя моего бедного больного друга: Раффлс сегодня был в сюртуке и цилиндре, что как нельзя шло исполняемой им роли.
– Что? – вскричал Раффлс. – Странно то, что я просто сказал своему другу о желании владеть этой золотой чашей? В таком случае мне действительно стоило бы ею завладеть! Мне безразлично, кто меня услышит. Это одна из прекраснейших вещиц, что я видел в своей жизни.
Констебль уже расслабился, из-под его усов теперь проглядывала улыбка.
– Полагаю, вы не одиноки в своем мнении, сэр, – сказал он.
– Разумеется! Так что я сказал, что думаю, только и всего, – небрежно сказал Раффлс. – Но если без шуток, офицер: неужели в таком стеклянном контейнере чаша в безопасности?
– Пока я здесь – да, – ответил констебль то ли в шутку, то ли всерьез.
Раффлс изучал его лицо, констебль изучал Раффлса, а я молча наблюдал за ними обоими.
– Кажется, вы здесь один, – наконец заметил Раффлс. – Разве это разумно?
Беспокойство прозвучало в его голосе, благородное и практичное одновременно. Это было беспокойство неравнодушного ученого, сердце которого болит за национальное достояние, никем, кроме него, не ценимое по достоинству. И, справедливости ради, в комнате нас действительно было только трое; несколько посетителей, бывшие здесь, когда мы вошли, уже покинули помещение.
– Я не один, – доброжелательно сообщил констебль. – Видите стул у дверей? Один из служителей музея сидит там целый день.
– И где же он сейчас?
– Разговаривает с коллегой прямо за дверью. Если прислушаетесь, то сами поймете.
Мы прислушались, и действительно уловили разговор, но не совсем за дверью. Я даже задумался, действительно ли они стояли в коридоре, по которому мы пришли. Судя по голосам, стояли они где-то у противоположной стены.
– Вы имеете в виду того парня с бильярдным кием? – настойчиво поинтересовался Раффлс. – Мы видели его на пути сюда.
– Это был не бильярдный кий, а указка! – возмутился образованный офицер.
– Лучше бы это было копье, – поделился своей тревогой Раффлс. – Или даже секира. Негоже так небрежно охранять национальное достояние. Я напишу об этом в «Таймс»! Вот увидите, все напишу!
И так вышло, что Раффлс, не привлекая особых подозрений, обратился в брюзгливого старикашку. Я понятия не имел, зачем ему это, и полицейский, кажется, тоже был растерян.
– Да боже вас храни, сэр, – сказал он. – У меня все в порядке, уж обо мне-то вам действительно не стоит беспокоиться.
– Но у вас даже дубинки нет!
– Не то чтобы это меня печалило. Видите ли, сэр, еще довольно рано. Пара минут, и эти залы заполнятся посетителями, а в толпе, как известно, безопаснее всего.
– А-а, так скоро народу прибавится?
– В любую минуту, сэр.
– Вот как!
– Обычно комната долго не пустует, сэр. Полагаю, причина тому – празднование юбилея королевы.
– Ну хорошо, но что, если бы я и мой друг были профессиональными ворами? Дружище, да мы бы завалили тебя в мгновение ока!
– Это уж вряд ли. И в любом случае, вам бы не удалось сделать это, не подняв шума на весь музей.
– Что ж, я все равно напишу в «Таймс». Я, знаете ли, разбираюсь в таких вещах и не позволю подвергать риску подобное сокровище. Вы сказали, что служитель стоит за дверью, но я не слышу его так хорошо – судя по всему, он на другом конце коридора. Сегодня же обо всем напишу!
На секунду мы все прислушались, и Раффлс оказался прав. А затем я приметил одновременно две вещи: Раффлс подался на пару дюймов назад, приподнялся на носках, немного согнул руки, и глаза его блеснули. Точно также блеснули и глаза напротив – глаза нашего друга констебля.
– Тогда смотрите, что сделаю я! – вскричал он, и цепочка на свистке, закрепленная у него на груди, звякнула, свисток взлетел к губам, но так их и не коснулся. Прозвучал резкий хлопок, как будто одновременно разрядились два ружейных ствола, и констебль повалился на меня, да так, что я еле успел его подхватить.
– Неплохо, Кролик! Я вырубил его, вырубил все-таки! Сбегай-ка к дверям и посмотри, не услышали ли чего служители, и если что, выруби их тоже.
Я, как сомнабула, исполнил то, что мне сказали. Не было времени на размышления, не говоря уже о протестах и упреках, хотя поражен я был, наверное, даже больше, чем констебль, когда Раффлс послал его в нокаут. Но даже в таком состоянии инстинктивная осторожность истинного вора меня не покинула. Я побежал к двери, скользнул в коридор и замер перед фреской с изображением Помпей. У дальней двери все еще болтали двое служителей, но они не услышали ни звука, в чем я убедился, пристально наблюдая за ними краем глаза.
День стоял жаркий, как я уже упоминал, но я обливался ледяным потом; а потом поймал свое мутное отражение в раме фрески и от страха вновь пришел в себя, когда Раффлс встал рядом, держа руки в карманах. Но при виде его я испугался еще больше – с одного взгляда было ясно, что и руки, и карманы его пусты, и самая опрометчивая выходка за всю историю его приключений была совершенно бессмысленна.
– Очень любопытно, очень, но им далеко до Неапольского музея, а уж до самих Помпей и подавно. Тебе следует как-нибудь побывать там, Кролик. Я даже сам тебя отвезу. А между тем, помни: идем медленно! Бедняга еще и глаз не открыл. Если промедлим, нас могут за него повесить.
– Нас! – трагически прошептал я. – Нас!..
Мои колени подогнулись, когда мы подошли к служителям музея. Но Раффлсу непременно нужно было их прервать и спросить дорогу в Доисторический зал.
– По лестнице наверх.
– Благодарю. Тогда мы, пожалуй, сделаем круг по Египетскому залу.
И мы ушли, а они продолжили беседовать как ни в чем не бывало.
– Ты, должно быть, безумен, – с горечью сообщил я.
– Должно быть, когда-то и был, – согласился Раффлс. – Но не теперь, и я выведу тебя отсюда. Сто тридцать девять ярдов, помнишь? Осталось не более ста двадцати, не так уж и долго. Держи себя в руках, Кролик, ради всего святого. Мы должны идти медленно. От этого зависит наша жизнь.
И мы с этим справились – а в остальном же нам просто чудовищно повезло. На улице, у самого подножия лестницы, кто-то расплачивался за кэб, мы вскочили в него, Раффлс оглушительно крикнул: «Черинг-Кросс»! – должно быть, по всей округе было слышно.
Мы свернули на Блумсбери-стрит в молчании, и Раффлс вдруг постучал кулаком в окошечко кучеру.
– Куда ты нас везешь, черт побери?
– Черинг-Кросс, сэр.
– Я же сказал, Кингс-Кросс! Разворачивайся давай и гони что есть мочи, иначе мы опоздаем на поезд! Наш отходит в десять тридцать пять, в Йорк, – сказал Раффлс, когда окошечко захлопнулось. – Мы купим там билеты, Кролик, а затем просочимся в подземку и по ней доберемся до Бейкер-стрит и Эрлз-Корт.
