— Нет такого человека, — смутившись, перебил Эндрюса Грэшем, — который выдержал бы пытки и не выдал все сокровенные тайны, если палач знает толк в своем ремесле. К тому же слугам не слишком часто предоставляется такой выбор — отдавать жизнь за хозяина или же нет.
— Ваши слуги вам доверяют, — ответил Эндрюс, — вам и вашей супруге. Более того, они искренне любят вас обоих. Но простите мне, если сможете, цинизм, присущий моему возрасту. На мой взгляд, доверие ценится гораздо выше любви.
Шум в трапезной сделался громче. От вина лица присутствующих раскраснелись и покрылись потом, жестикуляция сделалась более оживленной. Кто-то тыкал в собеседника пальцем, кто-то для пущей убедительности стучал по столу кулаком.
— Если не ошибаюсь, Роберт Сесил вызывал вас к себе перед смертью? — сказал Эндрюс. — Полагаю, что на этой встрече обсуждалось исчезновение неких документов и был заключен в достаточной степени нечестивый альянс между вами и вашим заклятым врагом, сэром Эдвардом Коком. Его цель — поиск названных документов, верно?
«Боже праведный, — подумал сэр Генри. — Неужели Сесил разболтал об этой встрече всему Лондону? Но какое отношение к этому делу имеет епископ Восточной Англии, полиглот, владеющий шестнадцатью языками?» Грэшем постарался ничем не проявить своих чувств, для чего придал лицу равнодушное выражение.
— Я считал, что служители Господа неизменно преданы высшей истине, ваше преосвященство. Я не представлял себе, насколько искусными они могут оказаться в области вымысла. У вас есть доказательства, что именно так все и было?
Слова Грэшема по непонятной причине достигли желаемой цели. Эндрюс изменился в лице и еле заметно напрягся, что не скрылось от сэра Генри.
— Давайте придерживаться истины, — поспешно предложил епископ, оправившись от смущения. — Многие из документов, поисками которых вы занялись, не представляют для меня никакой важности.
— И никоим образом не способны причинить вам вред? — моментально парировал Грэшем.
— Никакой важности и никакого вреда, — подтвердил Эндрюс. — Я презираю политику. Общение с придворными и королями для меня лишь вынужденная необходимость. Все они существуют как некая неизбежность, с которой приходится мириться, подобно путешествию, утомительному и долгому, или необходимости платить лавочнику за то, что тот доставляет провизию. Тем не менее, они не относятся к понятию существования, бытия. Ибо последнее — это то, что связано с человеческой душой, с духом. Именно душа возвышает нас над прочими живыми существами. Об этом вряд ли что-нибудь узнаешь, находясь при дворе или общаясь с королями…
— Какую же все-таки опасность для вас могут представлять эти самые документы?
— Вы ведь знакомы с сэром Фрэнсисом Бэконом, верно?
Очередной уход от темы разговора, очередная неожиданность для Грэшема. И вновь сэр Генри постарался ни голосом, ни лицом не выдать своего удивления.
— Мы встречались с ним.
— Сэр Фрэнсис и ваш сегодняшний гость, сэр Эдвард Кок, пребывают в состоянии непримиримой борьбы за королевскую благосклонность и за власть над Англией. Судя по всему, вы заключили союз с сэром Эдвардом.
Насколько же обманчивой может быть внешность, подумал Грэшем. Между тем Эндрюс продолжил:
— Сэр Фрэнсис явно не случайно противился моему нынешнему приходу сюда. Очень мягко, разумеется. В отличие от вас он никогда не прибегает к силе. — А вот это уже удар, подумал Грэшем, и весьма ощутимый. — Он полагает, что вам нельзя доверять. Более того, сэр Фрэнсис считает, что наша встреча равносильна самоубийству для нас обоих. Он также сказал мне, что вы уже ответили вашим хозяевам, и это совсем другие хозяева, нежели те, которым служу я. Не хуже и не лучше. Просто другие. Они ведь и впрямь другие, я не ошибся, сэр Генри?
— Как я могу это знать, если мне неизвестно, кто ваши с сэром Фрэнсисом хозяева? — ответил вопросом на вопрос Грэшем.
— Вполне справедливое замечание, — со вздохом согласился Эндрюс. — А теперь позвольте мне представить мою половину истины. Документы, которые вы ищете, — это переписка между монархом и его… другом.
— И вы, епископ англиканской церкви, осуждаете эту дружбу?
Грэшем с удовольствием отметил, что его фраза застала Эндрюса врасплох.
— Все не так однозначно, — не сразу нашелся с ответом епископ.
— Епископам позволена неоднозначная оценка?
— Пожалуй, что нет, — ответил Эндрюс. — Но данное суждение противоречиво. По крайней мере, будучи священнослужителем, ваш покорный слуга, однако, следует не столько учению церкви, сколько морали своего времени.
— Противоречиво? Но воля Божья предельно ясна. Я видел это в глазах всех клириков, с которыми мне доводилось встречаться.
— Возможно, сей клирик знает разницу между существованием в образе Божьего посланника на земле и в образе самого Господа Бога! — резко парировал Эндрюс. — А что касается неодобрения, то я крайне не одобряю похоть. Не одобрять любовь — гораздо труднее.
— А в чем же разница? — удивился Грэшем.
— Похоть удовлетворяет плотские потребности. Любовь удовлетворяет потребности души. Плоть умирает, обращаясь в прах после смерти. Плоть слаба и тленна. Душа живет вечно.
— Поэтому если человек находит утешение для души в отношениях с другим человеком и телесная близость является лишь переходом к слиянию душ, то он свободен от греха?
Ответа не последовало. Неожиданно собеседников словно окутал кокон тишины. Как им удалось отгородиться от царившего вокруг гама, создать свой собственный крохотный мирок, в котором протекало их общение?..
— Я… я… — Пожалуй, впервые в жизни Ланселот Эндрюс не смог подыскать нужные слова.
Вместо него заговорил сэр Генри Грэшем:
— Вы предложили мне секреты. Теперь позвольте мне удивить вас. Позвольте открыть одну тайну. Доверяюсь вам, прекрасно понимая, что вы не можете поклясться в ее неразглашении.
Теперь изумление появилось на лице Эндрюса. Он ожидал от Грэшема чего угодно, только не откровенности. Прозвучавшее в голосе сэра Генри напряжение пугало. Такое напряжение ни в чем не убеждает и ничего не исцеляет. Лишь выжигает на его собеседнике неустранимую отметину.
— Когда-то я любил одного человека. Однажды ночью наша любовь утратила духовный характер и обрела характер физический. Позднее этого молодого человека обвинили в моем грехе. Я был вожаком. Я был зачинщиком. Я был хозяином. И при этом представил себя жертвой. А его… казнили. Как я рыдал, как пытался возложить вину на себя! И когда…
От волнения Грэшем умолк, не в силах говорить дальше.
