— У нас же инструментальная разведка, инструментальная, а тут — пополз! — веселились артиллеристы.
А Лозову было не смешно. Это очень грустно, когда люди судят, не зная дела. У газетчика это вылилось в нелепую похвалу, а у особистов в такое же нелепое осуждение. Не подпускать бы к передовой людей, не знающих дела, да ведь как не подпустишь? Передовая — это постоянная смена людей, она только потому и стоит, что вместо убитых и раненых приходит пополнение. А новые люди лишь под огнем становятся знающими и опытными. Так было и так будет. И значит, не смеяться надо над неопытностью газетчика, не возмущаться непониманию особистов, а принимать это как ошибки, обычные в трудном и тяжелом деле войны, и разъяснять, терпеливо учить людей всему тому, что знаешь и умеешь сам. Учить даже особистов и газетчиков…
И все-таки этот веселый эпизод словно бы снял с него напряжение нелегкого дня. И ночью, снова направляясь на истерзанную снарядами гору с часовней, он уже знал, что не станет сейчас рассказывать Кубанскому об особистах. Ни к чему понапрасну трепать нервы командиру, от спокойствия которого зависит так много. Его, конечно, не испугать — испугается ли нелепого, хоть и опасного подозрения человек, каждую минуту рискующий жизнью? Но заставлять командира в такой момент думать о себе — это только на руку врагу. А заботиться о душевном спокойствии людей — это ли не задача комиссара?…
А вот заметку он прочтет там, в часовне. Сам прочтет. Пусть посмеются. Смех снимает нервное напряжение получше наркомовских вечерних ста граммов…
VI
«Юнкерсы» девятками скользили в белесом утреннем небе Севастополя, бросали бомбы и разворачивались на новый заход. Отдельных разрывов порой не было слышно, все сливалось в сплошной низкий гул. Наши самолеты — их было куда меньше, чем немецких, — врезались в плотные строи вражеских эскадрилий, разбивали их, и тогда в небе закручивались стремительные карусели воздушных боев. Черные дымы стлались над городом, белые столбы воды вскидывались на серой поверхности бухты. И только до холма, на котором располагался штаб армии, самолеты почему-то не долетали. Или немцы не знали, где штаб, или вражеские самолеты просто отвлекали на себя бросающиеся в отчаянные атаки наши истребители?
Такой массированной бомбежки Петров за всю войну еще не видел ни разу, и он с тревогой подумал о подразделениях на переднем крае, не успевших как следует зарыться в землю.
— Поутихли сегодня немцы, — услышал рядом голос Крылова.
— Это, по-вашему, поутихли?
— На передовой пока тихо.
— Не бомбят? — живо обернулся Петров.
— Бомбят, но не так, как здесь.
— Значит, здесь они пугают. Решили сломить у севастопольцев волю к сопротивлению.
— Побомбят город, навалятся на передовую.
Они спустились по лестнице, и дежурный сразу задраил за ними стальную дверь входа.
Бомбежка и артобстрел не прекращались. Все так же рушились бомбы на город, рвались на улицах тяжелые артиллерийские снаряды, все так же кидались в отчаянные атаки наши немногие самолеты, стараясь, если уж не сбить, то хотя бы помешать прицельному бомбометанию. И все так же напряженно ждали в своих окопах батальоны и полки, когда бомбежка переметнется на них. Связь работала превосходно, и Петров в который раз с благодарностью вспоминал флотских связистов, загодя проложивших подземные линии.
Весь штаб напряженно ждал сообщений с переднего края: что задумал враг, куда направит он главный удар? Петров был уверен, что немцы по-прежнему будут наступать в первом и втором секторах. Хотя, конечно, не исключены удары и на других участках. Немцы по существу уже на окраине Балаклавы и несомненно рассчитывают не сегодня-завтра взять ее. И уверены, что так же легко возьмут деревню Камары — основной пункт укрепрайона. А дальше — прямая дорога на Севастополь и почти ровная местность, где можно использовать танки.
Петров ждал, и душа его, не терпящая пассивных ожиданий, ныла. Все больше росло в нем глухое нетерпение. Собственно, пассивного ожидания и не было: штаб активно работал над планами маневрирования войсками и артогнем, чтобы в случае необходимости можно было быстро прикрыть любое направление. Но, занимаясь этими неотложными делами, Петров все время невольно вспоминал Одессу с ее активной обороной. И еще вспоминал, как организовывал оборону городков и кишлаков в Туркестане. В то время он тоже был против того, чтобы сидеть и ждать нападений. Наша активность сковывала маневренность басмаческих банд, давала больше шансов на встречу с подвижным ускользающим противником, приучала к походам красноармейцев, давала им, да и населению тоже, так необходимую уверенность в успехе.
Севастополь — не кишлак. Но азбука войны везде одинакова. Именно наша активность сделала такой стойкой оборону Одессы. Не сидеть и дрожать — абы не атаковали, — а укрепляться, улучшать позиции, активизировать деятельность разведгрупп и в то же время везде, где представляется возможность, контратаковать.
— Представь себе Геркулеса, охраняющего ворота, — неожиданно сказал командарм Крылову. — На него нападают, бросают камни. А он стоит. А они бросают. Чем это кончится?
— Очевидно тем, что рано или поздно ему угодят в лоб, — сказал Крылов.
— Вот именно. Будь ты хоть трижды Геркулес, а оставаться в глухой обороне никак нельзя. Противник численно и технически сильнее. Значит, глухая оборона для нас смерти подобна. Наша оборона просто не может не быть активной. Каждодневные вылазки, контратаки — вот наша тактика…
— Как в Одессе, — подсказал Крылов.
— Да, как в Одессе. Или еще активнее…
А бомбежка и обстрел все продолжались.
То затихало на полчаса, то вновь наваливались самолеты и снова закручивалась над Севастополем воздушная чехарда.
Ближе к вечеру Петров, к тому времени уже освободившийся от неотложных штабных дел, не выдержал, снова поехал на КП второго сектора обороны к полковнику Ласкину (до него всего ближе, объяснил он Крылову), взяв с собой одного только адъютанта (чтобы не подставлять под бомбы лишних людей). Он стоял на подножке и смотрел за небом, чтобы в случае чего сказать шоферу, куда свернуть, где остановиться и переждать или, наоборот, прибавить скорость. Машина мчалась так, что и сам Петров начал опасаться, как бы на крутом повороте не смахнуло его с подножки. Но в такой обстановке только и можно было или прятаться за домами от немецких самолетов, или мчаться, поскорей выскочить из зоны бомбежки.
Полковника Ласкина на КП не оказалось, уехал в части. Начальник штаба дивизии майор Кокурин, только два дня назад вступивший в должность, сказал, что комдив уже оповещен о приезде командарма и сейчас прибудет. Кокурин смотрел на Петрова с удивлением. Петров понял этот взгляд так: зачем командующему ездить под такой бомбежкой, когда можно все вопросы решить по телефону? И потому он с некоторым раздражением слушал доклад об обстановке на этот час, о положении частей, о действиях отдельных подразделений. Скоро примчался полковник Ласкин и раздражение командарма поулеглось: комдив тоже не отсиживался в штабе.
В сопровождении Ласкина Петров выехал на наблюдательный пункт, нырнул в низкий, хорошо замаскированный блиндаж, долго вглядывался через амбразуру в темнеющую даль, в которой то там то тут взблескивали разрывы мин и снарядов.
— Высоты надо вернуть любой ценой, — сказал он Ласкину. — Будем наступать. Противник несет большие потери, и надо продолжать бить его всюду, днем и ночью. Главное — уметь правильно и вовремя использовать артиллерию. У вас в секторе она сильная…
Тут же поставив задачи на завтрашний контрудар, командарм выехал в Севастополь и еще засветло был у Графской пристани. От красавца крейсера «Червона Украина», стоявшего здесь еще недавно, остались над водой только мачты. Напружинившиеся концы их цеплялись за пирс, словно корабль в последний свой час искал спасения на берегу. Когда ехал сюда, Петров и сам не знал, зачем ему так уж надо взглянуть на погибший крейсер. Теперь понял. Ему нужно было лишний раз убедиться, что здесь, в Севастополе, неманевренная оборона смерти подобна. Как видно, все-таки грызло его сомнение: следует ли усталые, малочисленные части раз за разом бросать в контратаки? Нет, только так, проявляя пугающую врага активность, можно удержать Севастополь. Только так!
И опять была ночь над картами, над оперативными сводками, опять командарм со своим начальником штаба так и этак прикидывали, какие еще части и подразделения могут быть переброшены на участки возможных прорывов противника, где следует организовать отвлекающие контрудары, как в том или ином случае сманеврировать огнем. Последнее было особенно трудно, поскольку повсюду ощущался острый недостаток снарядов.
Как ни угадывали намерения противника, а всего не предусмотрели. Утром подготовленный Ласкиным контрудар был сорван неожиданно начавшимся наступлением противника на селение Камары в направлении Ялтинского шоссе. После получасовой мощной артподготовки начались танковые атаки.
