— С четвертой почаще связывайся, понял?
Комбат сел на расстеленную плащ-палатку и медленно отвалился на спину. Теперь в землянке стоял один Северухин, не зная, что делать. Оглянулся на своего связного и не увидел его: связной уже пристроился на полу рядом с телефонистом, который лежал на спине, все держа трубку возле уха, продолжая бубнить свое.
— Не дали нам в землю зарыться, сволочи, — сказал комбат.
И тут где-то неподалеку трескуче разорвалась мина. Комбат резко поднялся, повернул циферблат часов к огоньку коптилки.
— Точно в четыре, хоть часы проверяй. — И встал перед Северухиным, подтягивая ремень, сказал сердито, не так доверительно, как прежде: — Ида погляди обстановку и доложи. Да живо!
— До четвертой идти?
— До четвертой.
Северухин побежал по окопам, а где и так, поверху, к крайней роте. Добежал только до третьей, когда загудело впереди, где четвертая. Там творилось что-то невообразимое: над позицией светило сразу несколько ракет, и в их свете были видны черные клубы дыма, сквозь которые пробивались огненные всполохи. Связной забился в окоп, не поднимешь. Да Северухин не больно-то его и поднимал, сам не зная, что делать. Сказано — идти до четвертой, но ясно было, что туда теперь не попасть. Да и зачем? Только чтобы дойти да обратно? Доложить, что там — ад? Так это комбат и сам видит. А еще ему думалось о том, что его задача как дежурного по батальону — ходить и смотреть, не давать спать тому, кому не положено спать. А теперь будить некого, немец всех разбудил…
— Пошли назад, — сказал он связному.
Тот обрадованно вскочил, побежал впереди Северухина напрямую через камни и кустарники, каким-то образом угадывая в темноте дорогу. Когда они перебежали в расположение второй роты, огненный вал вдруг перекатился туда, где они только что были, на окопы третьей роты, а оттуда, от четвертой, прорываясь сквозь грохот близких разрывов, послышались пулеметные очереди и крики, долгие и протяжные, — «а-а-а!». Словно сотню людей жгли на костре и они все разом кричали от боли и отчаяния.
Северухин подумал, что это не иначе крики «ура!», и так и доложил, вбежав в штабную землянку, что после артподготовки немцы пошли в атаку на четвертую роту, а наши контратакуют. Землянка была пуста, только комбат сидел на корточках возле связиста кричал в трубку, дул в нее, смотрел сердито на трубку, на связиста, и снова кричал. Северухину показалось, что комбат вовсе не слушает его, но когда он кончил говорить, тот вдруг спросил:
— Сам все это видел? Ты разве дошел до четвертой?
— Никак нет.
— Никогда не говори того, чего не видел своими глазами. Ну да об этом потом, а пока бери хозвзвод, санитаров, занимай круговую оборону…
И тут переметнулся огненный вал на вторую роту, на расположение штаба батальона. Задрожало под ногами, посыпалась на стол земля. И огонек фитиля запорхал, задергался. Северухин поглядел на комбата, думая, что тот поправится и велит идти в хозвзвод после того, как кончится артналет. Потому что, думалось Северухину, выскочи сейчас из землянки, и тут же тебе конец. Но комбат ничего не сказал, и Северухин шагнул к выходу, чувствуя, что нош не идут, не слушаются. И связной следом поплелся, хитрый, вплотную пошел, рассчитывая, видно, что если ахнет спереди, так младшой от осколков прикроет. Ну а уж если ахнет сзади, так прикроет он младшого. Тут уж кому повезет…
Совсем близко до землянки хозвзвода — метров тридцать не больше, — а ползли они к ней незнамо сколько. Долго ползли, вжимаясь в землю животом, грудью, лицом. Но в землянке хозвзвода никого уж не было — сами заняли круговую оборону согласно расписанию для такого случая. Памятуя приказ батальонного, который он понял так, что именно ему надлежит возглавить круговую оборону, Северухин осмотрелся, увидел в мелькучем свете ракет и разрывов, что бойцы сидят, скорчившись, на дне возле своих ячеек, прикрывая полами шинелей винтовки, и облегченно присел рядом, считая мгновения, стараясь не забыть в этой круговерти главного — что ему, как только прекратится этот кошмар, надлежит возглавить круговую оборону. В чем это должно заключаться, он толком не знал. Ну следить, чтобы все были на местах, ну ждать, сидеть и ждать, когда немцы полезут. А потом?…
Немцы тут не полезли, завязли в ротных окопах; от четвертой и третьей рот доносилась отчаянная стрельба. Порой стрельба прекращалась и начинали часто долбить землю взрывы гранат. А потом отдельных гранат уже не было слышно, только доносился сплошной гул. Похоже, дело доходило до рукопашных. Хорошо еще, если контратаковали, а если немцы в окопах? От этой мысли хотелось теперь же бежать туда, все казалось, что там только его, Северухина, и не хватает, что если он прибежит туда, то атака уж непременно будет отбита.
Один раз он не выдержал, побежал к землянке комбата. Но комбата на месте не было, а комиссар, увидев его, накинулся так, словно все беды этой ночи были из-за одного Северухина.
— Тебе где приказано быть? Почему покинул позицию?!
— Так там тихо… Я думал, что тут…
— Бегом на место! И чтобы без приказа ни шагу!…
Может, и прав он был, комиссар, наорав на него. Чтобы не забывался и помнил: позицию покидают только мертвые. А то ведь он по своей курсантской наивности, сам того не заметив, из одного желания сделать как лучше, натворит бед. Когда ты в полном неведении да когда рядом идет бой, так трудно оставаться в неподвижности, так хочется куда-то бежать, что-то делать…
Бой то затихал, то вспыхивал с новой силой. После таких артобстрелов, казалось, некому в окопах уже и обороняться, но снова и снова стучали пулеметы и винтовки, встречая атакующих немцев, снова и снова. Этим атакам Северухин уже и счет потерял, все лежал в окопчике, всматриваясь в тускло мутнеющую даль.
Рассвет вставал хмурый, дождливый, ветреный. Временами в лицо хлестало, словно песком — дождь был со снежной крупой. Стыли руки и ноги, ломило все тело от холода; Северухин который раз обегал редкую цепочку своих временных подчиненных, надеясь в движении согреться, но никак не согревался.
Наконец пришел посыльный от комбата, передал приказ: всем заниматься своими делами, а ему, дежурному по батальону, явиться в штаб. Северухин потянулся, почувствовал, как от одного этого приказа словно бы потеплело, и махнул связному, чтобы шел за ним. И как раз в этот момент вздыбилась земля от очередного артналета. И задолбило, застучало вокруг. Раздробленные взрывами камни били по спине. Осколки выли над самым ухом, не давали поднять голову.
Потом гул разрывов в один миг пропал, и Северухин увидел в той стороне, где были немецкие позиции, стеной вздыбившуюся землю и услышал, уже оттуда, издали, доносившийся утробный гул разрывов. Видно, кончилось терпение у нашего командования и оно ударило по немецким пушкам всей мощью береговых батарей.
Оглохший от разрывов Северухин не сразу расслышал близкий хрип. Хрипел связной. Он лежал на спине и зажимал лицо руками, по которым меж пальцев стекала кровь. Северухин с трудом разжал ему руки, и сразу кровь хлынула пульсирующим фонтаном откуда то из-под подбородка. «Жилу перебило, — ужаснула мысль. — Кровью изойдет». Он прижал ладонью эту пульсирующую струю, другой рукой зашарил в кармане, нащупывая индивидуальный пакет, выданный при выпуске, и принялся торопливо бинтовать шею, лицо, все, что бинтовалось. Тут подсунулись чьи-то ловкие руки, Северухин скосил глаза, увидел тонкие, сердито поджатые девчоночьи губы и отстранился. Санитарка быстро забинтовала раненого, оглянулась на Северухина и улыбнулась.
— Вы бы вымылись, юн как искровянились.
Он глянул на свои руки и похолодел. Перед глазами поплыли круги, он прижался спиной к стенке окопа, сполз вниз. Каким-то невероятным усилием юли, злобой, вдруг вскинувшейся в нем, заставил себя не потерять сознание. Но на то, чтобы встать, сил уже не хватило, и он все сидел, пока санитарка быстро ощупывала его.
— Слава богу, не ранен. Видать, контузило.
Он благодарно посмотрел на нее. Очень понравилась ему эта мысль — контузило. Контузию все поймут. А там он как-нибудь справится с собой.
— Что творится! — бодро выкрикнул он, оглядывая задымленную даль поверх ее головы.
— Ничего не творится, сиди себе, — успокаивающе сказала она, решив, что контуженный заговаривается.
Ни Северухин, ни девушка-санитарка не знали, что это начиналось, как потом назовут историки, первое наступление немцев на Севастополь.
IV
С рассветом противник предпринял атаки в первом секторе, но были они вначале какими-то нерешительными, словно прощупывающими. Однако вскоре воздушная разведка засекла сосредоточение немецких войск в районе Варнутки. Это было уже серьезно. Днем по этим скоплениям ударили береговые батареи, артиллерия кораблей, авиация. Но атаки немцев не прекратились, и вскоре стало известно, что противнику удалось отсечь часть боевого охранения и выйти к морю у мыса Сарыч. Завязались бои за господствующие высоты.
