От верхней ступеньки до нижней я шел как завороженный. И кажется, я такой был не один. Уже после того, как она получила увечье, Петра стала ведущей на немецком телевидении, рассказывающей телезрителям программу вечера, читающей сводки новостей и представляющей телешоу. За те два года, что она провела в этой роли, в нее влюбилась вся страна. Потом она встретила Уве, вышла за него замуж, ушла с телевидения, стала фотографом и родила двух дочерей. С моей точки зрения, пара была очаровательной; они пригласили меня приехать в гости, и вот теперь я решил поймать их на слове.
Я привез с собой пленку с начерно сведенными вариантами песен, над которыми работал Я собирался проиграть их Хорсту в надежде, что это вдохновит его заступиться за меня перед своими хозяевами. Там было несколько записей Fairport Convention, показывающих, насколько группа изменилась с приходом Сэнди Денни, и кое-какие песни одного неизвестного молодого певца, которого я только начал записывать. Той зимой Fairport Convention приняли участие в проходившем в Roundhouse концерте-марафоне против вьетнамской войны. Последствия решения Эшли Хатчингса остаться, когда все остальные ушли, можно видеть и по сей день. В три часа утра он услышал молодого певца по имени Ник Дрейк. Несколько дней спустя Эшли вручил мне номер его телефона, сказав: «Ты должен позвонить этому парню, он очень интересный».
Хорст взял меня с собой на обед у озера, а потом мы слушали пленку. Ему понравились записи Fairport Convention, и он был под впечатлением от Ника, но был бессилен мне помочь. Я посмотрел на часы и сказал, что через десять минут мне нужно быть внизу, чтобы встретить машину, которая должна меня забрать.
— Не глупи. Сядь, выпей, они ведь могут позвонить.
Я встал и пожал ему руку. Я должен был быть внизу.
Хорст требовал, чтобы я объяснил почему.
— Потому что тот человек, который за мной заехал, не может выйти из машины и дойти до дежурного администратора, чтобы спросить меня.
— О чем это ты? Кого это ты такого знаешь в Гамбурге, кто не может выйти из автомобиля?
Для Хорста это был судьбоносный момент. Когда я сказал ему, кто заехал за мной в своем «фольксвагене» с ручным управлением, он был поражен:
— Ты знаешь Петру Неттельбек?!
Когда я представил их друг другу на подъездной дорожке перед зданием, Хорст вел себя как стеснительный подросток. Он пригласил ее и Уве быть его гостями на концерте Фрэнка Заппы на следующей неделе, предложив им лучшие места. В доме Уве и Петры, построенном по их собственному проекту в Люнебург Хит, я провел великолепные выходные. Я курил забористую травку на покрытой газоном крыше, наслаждался парадом замечательных блюд (первым из череды, растянувшейся на четыре десятилетия) за их столом, общался с их умными и красивыми дочерьми.
Знакомство с Неттельбеками делало Хорста вхожим в тот богемный мир, которого ему так не хватало после изгнания из Лондона. Уве и Петра были в центре радикальной жизни Германии, в политическом и культурном смысле. Хорст засыпал их приглашениями и ездил к ним за город. Вскоре Уве получил продюсерский контракт с фирмой Polydor, и вел свои дела с такой выдержкой, будто бы имел здесь большой опыт. Он создавал прекрасные пластинки, записывая группы, которые навсегда изменили лицо немецкой музыки: Faust и Slapp Happy. Об обеих написано бесконечно много в журналах для коллекционеров и специалистов, и к их пластинкам (в особенности к выпущенному на прозрачном виниле первому альбому Faust) сейчас относятся как к золотому песку. Но в то время пластинки этих двух групп практически не продавались. Хорст продолжал тратить на них деньги впустую, пока руководство фирмы Polydor не произвело окончательный подсчет. Меньше чем через три года с того момента, когда я познакомил его с Петрой, Хорст Шмольци остался без работы.
Возможно, это рассказ о кисмете[166], но он не из разряда печальных. Хорст основал независимую фирму и приобрел права на певца по имени Роджер Уиттакер. Этот певец начал выдавать одну за другой успешные пластинки, которые на протяжении семидесятых разошлись миллионными тиражами. Джими Хендриксом он не был — больше напоминал Берла Айвза[167] — но принес Хорсту целое состояние.
Когда я вернулся в Лондон, меня поджидал мой собственный момент кисмет. Занимаясь сведением альбома What We Did On Our Holidays, я пытался сосредоточиться на музыке и не беспокоиться из-за отношений с Polydor, но это было нелегко. Я ненавидел новых представителей фирмы и контракт, который они лше навязывали. Непокрытые авансы в сумме составляли более 10000 фунтов стерлингов — внушительная сумма для 1968 года, в особенности если у вас нет хитов. Как-то раз я приехал в студию Morgan Studios на записи и, входя в здание, прошмыгнул мимо кого-то выходящего. Мы оба остановились: «Вы не Джо Бойд?» — «А вы не Крис Блэкуэлл?»
Блэкуэлл был единственным сыном Бланш Перейры, наследницы состояния, сделанного на пальмовом масле, и поместья на северном берегу Ямайки, прямо по соседству со «Светляком» (Firefly), имением Ноэла Кауарда[168], и «Золотым глазом» (Goldeneye) Иэна Флеминга[169]. Местное предание гласит, что она была преданным другом одного и возлюбленной другого. Когда в начале восьмидесятых я гостил в «Золотом глазе», мы с подругой получили от Бланш Перейры приглашение зайти на чашку чая. Когда мы пришли, то увидели слуг, приводивших в порядок лужайку и поливавших сад. Внутри дома на мраморных столешницах стояли морские раковины — и в каждой была свежая орхидея.
Бланш приняла нас в своей спальне, поскольку пребывала в плохом самочувствии. Она восседала на кровати под балдахином, наблюдая за нами, пока мы осматривали комнату; в это время принесли чай на серебряном подносе. Комната была полна картин и фотографий, на многих из которых был Крис. Хозяйка увидела, что я смотрю на большое фото бравого молодого человека в военной форме, перепоясанного портупеей и в фуражке младшего офицера.
«Отец Криса. Чертовски красивый мужчина, вы не находите?»
Их брак не продлился долго, но произвел на свет сына, вызывавшего всеобщую любовь. Поскольку Бланш была португальско-еврейского происхождения, сам Блэкуэлл, в соответствии с традицией, тоже считался евреем. Красивый и светловолосый, он без усилий вращался в том мире, где всем заправляли коммерсанты, имевшие ближневосточные корни. Крис, не знавший бед молодой человек из привилегированного класса, казалось, был выше таких низменных материй, как «ремесло». Глава Atlantic Records Ахмет Эртеган, турок по происхождению, прозвал его «убийцей с лицом ребенка».
После идиллического детства на колониальной Ямайке Крис был послан учиться в Хэрроу[170]. Отказавшись продолжить свое обучение в университете, он осел в Лондоне и начал понемногу заниматься недвижимостью и оптовой торговлей электробытовыми товарами. У его клиентов на Хэрроу-роуд было много покупателей из Вест-Индии. Услышав, что Блэкуэлл отправляется домой погостить, один из них подсказал привезти оттуда какие-нибудь местные пластинки, поскольку дефицит ямайской музыки в Лондоне затруднял продажу проигрывателей. Крис вернулся с чемоданом, полным сорокапяток в стиле блю-бит[171], которые разлетелись за считанные дни. Во время своей следующей поездки он решил узнать о ямайском музыкальном бизнесе больше. Вскоре он курсировал туда и обратно, перевозя уже не виниловые пластинки, а предоставленные по лицензии мастер-ленты. Фирма грамзаписи Island продала десятки тысяч пластинок по всей Хэрроу-роуд, не говоря о Брикстоне, Хэндсуорте, Мосс-сайде и Токстете[172].
Когда Крис Блэкуэлл сам начал заниматься продюсированием музыки, в его руках оказалась песня, которая имела хитовый потенциал, слишком большой для того, чтобы его могла реализовать небольшая фирма Island. Эту песню исполнила Милли Смолл, четырнадцатилетняя девушка из Тиволи-Гарденс, одного из беднейших районов трущоб Кингстона, и называлась она «Му Boy Lollipop». Выпущенная по лицензии фирмой Philips, она стала международным хитом, и Pepsi-Cola пригласила Милли провести рекламное турне по Африке и Латинской Америке. Крис отправился вместе с ней, словно тетушка-компаньонка, и наслаждался каждой минутой поездки. В конце гастролей в Кингстоне Милли ждал прием, достойный героини. Автомобильный кортеж извивался, пробираясь сквозь толпы людей, кричавших приветствия и размахивавших флагами. Это был первый международный успех Ямайки с момента получения независимости. В конце концов кортеж достиг лачуги Милли в Тиволи. Она выпрыгнула из лимузина и бросилась навстречу матери с распростертыми объятиями. Пожилая женщина пугливо попятилась назад от самой известной персоны на Ямайке и отвесила ей низкий поклон. «Добро пожаловать домой, мисс Милли» — сказала она, протягивая ей руку.
