В качестве властей предержащих сразу за чоновцами прибыли в Глупов шесть единомышленников покойного Стрункина, шесть комиссаров, которые составили ревсовет. Народ это был искренний, энергичный, но неподготовленный; наиболее подготовленные по причине гражданской войны к этому времени лежали уже в земле, и преемники их особыми политическими талантами не блистали.
Первая попытка коллегиального градоправления, надо заметить, дала трещинку изначально, так как верховодила в ревсовете все одно фигура наиболее одаренная в политическом отношении, а именно Николай Емельянович Беркут, мужчина уже в годах; вероятно, комиссар Беркут потому выдвинулся на первые роли, что в нем выгодно совместились качества практически на все случаи жизни: он был и рохля и педант, и филантроп и пламенный судия, и строптивец и демократ; то есть когда ему это было выгодно, в нем просыпался рохля, а если политическая ситуация требовала того — пламенный судия.
Строительство нового образа жизни, начатое еще Стрункиным, шесть комиссаров продолжили на свой оригинальный манер — фигурально выражаясь, они не стены начали возводить, опираясь на фундамент стрункинских преобразований, а первым делом взялись за парадный подъезд и разного рода орнаментацию. Второй комиссар, например, основательно перекроил глуповскую топонимику, и в городе, между прочим, появилась площадь имени товарища Стрункина — бывшая Соборная, проспект Стрункина — бывшая Дворянская, улица Стрункина — бывшая Большая и даже Стрункинский тупик, который прозывался до революции Козьим спуском. Третий комиссар ревизовал гимназию, нашел, что в ней учат черт-те знает чему, и распорядился отныне преподавать только политическую экономию и историю революций. Четвертый комиссар отменил воскресенье, как день, имеющий религиозную подоплеку, и перенес выходной на вторник. Пятый комиссар запретил новогодние елки, обручальные кольца, поминальные блины, портсигары, пенсне, гарусные люстры и вышивки под стеклом. Шестой комиссар целиком посвятил себя атеистической пропаганде и, в частности, велел вскрыть могилу Студента Холодных Вод; когда доброхоты вытащили из земли полуистлевший гроб, Шестой комиссар самолично отодрал крышку, указал перстом на какие-то тряпочки и кости, мелкие, точно птичьи, и на высокой ноте провозгласил:
— Это же смех, товарищи, на основе чего эксплуататоры размагничивали народ!
Комиссар Беркут, в котором на время проснулся рохля, наблюдал за этими революционными мероприятиями и постепенно приходил к тому мнению, что его соратники не прониклись пониманием исторического момента; исторический момент диктовал необходимость учреждения диктатуры пролетариата, а как раз пролетариата в Глупове-то и не было, так как единственное промышленное предприятие, именно фарфоровый завод, построенный при Максиме Максимовиче Патрикееве, еще в пятом году был сожжен правительственными войсками. Таким образом, во исполнение учения требовалось срочно обзавестись пролетариатом, и комиссар Беркут пришел к хитроумному решению построить-таки видообзорную каланчу, тем самым убив не двух, а целых четырех зайцев: во-первых, в ходе строительства каланчи самообразуется пролетариат, во-вторых, городские низы получат мобилизующее занятие, в-третьих, появляется возможность вставить дополнительное перо старому режиму, которому так и не удалось выстроить каланчу, в-четвертых, с нее откроются бодрящие горизонты. И вот опять навезли известки, бревен для стропил, клейменого кирпича, на который пошла западная стена отдаленного Горицкого монастыря, сформировали две бригады каменщиков, нагнали босяков для рытья нового котлована — то есть, во всяком случае, в Глупове уже стал складываться собственный пролетариат, — и работы вот-вот должны были развернуться, да не тут-то было: из-за кое-каких конструктивных деталей шестеро комиссаров впали в продолжительную дискуссию. Второй комиссар рекомендовал возвести видообзорную каланчу на месте старого котлована, в котором были похоронены рабочие с фарфорового завода, и тем самым усилить ее идеологическое воздействие. Третий комиссар характеризовал этот проект как кощунственную вылазку затаившегося врага и предложил выстроить каланчу из какого-нибудь полудрагоценного металла, а отнюдь не из старорежимного кирпича, дискредитирующего идею. Четвертый комиссар настаивал на том, чтобы видообзорное сооружение было непременно самым высоким в мире, и при этом грозил расколом. Пятый комиссар вообще открещивался от строительства каланчи, полагая, что целесообразнее идее будет соорудить фаланстер для пролетариев с вегетарианской столовой, теплой уборной, наказательным чуланом и залом для тихих игр. Шестой комиссар пошел еще дальше: он предложил сровнять город Глупов с землей и возвести на его руинах поселение людей будущего из горного хрусталя. Что касается комиссара Беркута, то он категорически возражал против оголтелых проектов своих соратников и твердо стоял на том, что совершенно неважно, где именно, в каком виде и из чего будет построена каланча, хоть в виде сторожки, из соломы и на соплях, поскольку она есть не цель, а средство исполнения великих предначертаний. Как ни убедительны были доводы Первого комиссара, прочие комиссары не сдавали своих позиций, и поэтому со строительством каланчи вышла продолжительная заминка; бригада землекопов, правда, уже вовсю ковыряла землю под котлован, но работы были вскоре пресечены до полного прояснения ситуации, что, впрочем, не помешало бывшим босякам исправно получать свой паек хлебом, сахаром и гвоздями. Между прочим, этой заминкой воспользовался кое-кто из прожженных глуповцев, и они по старинке начали подбираться к запасам извести, бревен и клейменого кирпича. Такое реликтовое непонимание текущего момента вогнало комиссаров в тяжкие размышления, поскольку они ожидали чего угодно, но только не рецидива старорежимных замашек на заре новой жизни, когда сама собственность — первейший враг нравственности — была успешно изведена и, стало быть, исчезла единственная теоретическая предпосылка для хищнических повадок. Однако делать было нечего, и, подчиняясь неизъяснимым законам действительности, комиссар Беркут распорядился взять под охрану запас строительных материалов; впрочем, после того как милиционеры застрелили на месте преступления троих парней из Навозной слободы, глуповцы к строительным материалам сразу поохладели.
Тем временем заминка с возведением каланчи приобретала все более неприглядный характер с политической точки зрения, поскольку она ставила под вопрос всемогущество новой власти, а этого комиссар Беркут снести не мог. Самое скверное было то, что в обозримом будущем не приходилось ожидать от соратников прозрения относительно запросов исторического момента и не представлялось возможным мирным путем привести их позиции к общему знаменателю. Поэтому единственный выход из создавшегося положения комиссар Беркут увидел в том, чтобы покончить со смутоносной коллегиальностью и взять под единоличный контроль строительство каланчи. Имея в виду тонкую и многоходовую комбинацию, он в один прекрасный день собрал митинг на площади имени товарища Стрункина и обратился к народу с речью — дескать, обидно, товарищи, к такому грандиозному строительству приступили, а некоторые, которые мудрствуют и ставят личное выше общественного, целенаправленно мешаются под ногами; дескать, сами решайте, товарищи, что и как, потому что по учению народная у нас власть; лично у меня такое сложилось мнение: поскольку переход от тирании капитала к господству трудящихся практически завершен, то бразды правления свободно может принять на себя городской Совет.
Тут же, на митинге, и выбрали городской Совет, который составили с полсотни человек грабарей и каменщиков во главе с идейным босяком, горьковцем Ильей Клюевым.
И по этому поводу между комиссарами разгорелась продолжительная дискуссия: Второй комиссар утверждал, что глуповцы еще не дозрели до самовластья — мол, недаром они глуповцами прозываются, Третий комиссар выразил опасение, что затея с Советом закончится неудачей, ибо в него неизбежно проникнет вражеский элемент и подточит изнутри идею народовластья, Четвертый комиссар пугал товарищей конфронтацией между Советом и коллегией комиссаров, которая, уповательно, должна будет вылиться в междоусобицу и анархию, Пятый стоял на том, что так называемая демократия есть зловредная выдумка либеральной буржуазии. Эта дискуссия совершенно укрепила комиссара Беркута в том убеждении, что с ревсоветом каши не сваришь, что его соратники по злому умыслу либо из строптивого легкомыслия просто-напросто вставляют палки в колесо исторического прогресса. Тогда Николай Емельянович созвал другой митинг и указал глуповцам на внутреннюю опасность:
— В ознаменование полного крушения проклятого царизма, — в частности, сказал он, — который выжимал беспощадной рукой последние соки из трудящегося люда и так понимал пролетария и беднейшего крестьянина, что это рабочий скот, чего мы, конечно, кровью умоемся, а не спустим классовому врагу, со всей революционной решимостью начали мы с вами, товарищи, строительство каланчи как символа новой жизни и окончательной победы трудящихся над паразитами всех мастей. И вот когда массы с открытым сердцем и с бесконечной верой в лучезарное завтра приступили к строительству означенной каланчи, некоторые, которые ставят причудливые шорохи в своих извилинах и неистовые фантазии на базе великих предначертаний выше классовых интересов борющегося пролетариата, строят нам козни и сбивают нас с пути фальшивыми идейками, чуждым словом…
