На жаркой улице, прыгая по бетонным ступенькам, как Мишель Платини по футбольной полянке, я победно вскинул руки к обжигающему светилу. Да здравствует солнце, да скроется тьма! Костька Славич не разделял мой радости, он вообще находился в скорбном бесчувствии:
— Ваня, ты вел себя, как последний идиот. И я тоже. Не понимаю цели нашей встречи? Какие вопросы? Кто, кого подорвал? Зачем все это?… какой-то… овощной салат?!. Нет, это невозможно. Ты меня подставил, да?
— Костенька, и не думал, — сочинял я. — Не сложилась встреча, ну бывает. Как-нибудь в следующий раз…
— Кстати, Берековский интересовался тобой?
— Надеюсь, ты дал самые лучшие рекомендации, — вел приятеля под ручку, чтобы он случайно не приметил Александры и всей нашей гоп-компании, плавящейся в автомобильных душегубках.
— Я сказал правду.
О, Боже, этого ещё не хватало — да выяснилось, что мой коллега был предельно уважителен к моей персоне, сообщив, что имел честь со мной учиться в университете и трудиться в молодежной газете. Мои методы сбора информации нетрадиционны и основываются на принципах американской журналистики, когда для газетчика нет никаких идеалов, никаких принципов, ничего святого и ради скандального материала он готов рисковать собственной головой.
Я похвалил товарища за верное представление нашего труда и предложил рвануть в Дом журналиста, чтобы пивком запалировать как бы неудавшийся культпоход. Скажу сразу: на это у меня были свои причины. За нами могли проследить те, у кого, возможно, возникли подозрения относительно истинных намерений нашего визита — это первое. Второе — я был не нужен своей боевой группе, принимающей напрямую радиоспектакль из жизни предпринимателей. И в-третьих, я должен был выступить в роли мелкого воришки…
— Пиво пить? Но если в допустимых пределах, — согласился Костька. — А то я тебя знаю.
— Только утолим жажду.
— А за чей счет? — вспомнил мой педантичный товарищ.
… Посещение Дома газетчика нам удалась. Поначалу меня не хотели пускать, посчитав, что я прибыл из областной помойки, где выполнял специальное задание редакции, но после взаимных саркастических оскорблений меня признали за своего и наступил праздник.
Ах, как было приятно сидеть в студеном погребке бара и потягивать пивцо. Ах, хороша, господа, эта наша блядская жизнь, от которой нам никуда. Даже индивидуальная кончина каждого из нас не в состоянии расстроить её гармоничный и вечный ход. И с этим фактом надо смириться и жить в свое удовольствие.
Быть, как сказал Шекспир устами Принца Датского, первого, напомню, журналиста просвещенной нашей цивилизации. Так выпьем же!..
Поскольку пили мы за счет заведения имени князя Сосо Мамиашвили, то мой приятель и коллега позволил себе утолить жажду на год вперед. А так как законы природы никто не отменял, то пришлось нам частенько выходить из-за столика, чтобы пожурчать в фаянсовые вазы Домжура. Иногда ходили вместе, иногда отдельно. И однажды, улучив момент, я извлек из репортерской сумки собутыльника записную книжку и экстрагировал, то бишь удалил, листочек с буковкой «Л», выполняя указание предусмотрительного Мойши Могилевского, который по его же утверждениям, был большим докой в вопросах безопасности.
Что и говорить, вечерок удался на славу — пиво для меня, что живая вода, и я вернулся в штаб нашего боевого отряда истребителей паразитирующей, ик, нечисти практически таким, каким из него убыл. Лишь запах хмеля и постоянное желание посетить сортир выдавали тайну моего праздного времяпрепровождения.
Новости же были сногсшибательные. Такие новости, что вся группа, исключая кота, находилась в полупридушенном состоянии, наконец вникнув в суть того, в какую увлекательную историю мы сумели вляпаться.
Я хотел подбодрить друзей добрым и незлым словом, это я умею, да они, чтобы у меня тоже исчезли последние иллюзии, пустили аудиозапись, которую удалось добыть, благодаря нашим общим героическим усилиям.
Внимательно её выслушав, я помчался галопом в коммунальный клозет, чтобы в его зловонной тишине подумать, как будем жить дальше? И будем ли жить? А вдруг уже угодили в пресловутый «процент смерти»?
Итак, при всех издержках наша акция удалась. «Жучки» в бегемотном кресле банкира функционировали, как искусственные спутники, и запись была отличной.
Чтобы упростить восприятие сценки после нашего убытия, перескажу её своими словами. Буду субъективен, как современные СМИ, но отступать от фактического положения вещей не буду.
Итак, журналюги удалились пить пиво в свой родной Дом. Главный секьюрити Фирсов усмехнулся им в спину:
— Что за петрушки?
Господин Берековский объяснил, правда, с некоторой неуверенностью, мол один ему хорошо известен, а вот второй… который хам и рвань…
— Не казачок засланный?
— От кого?
— От Лиськина.
— Может быть-может быть, — задумался банкир и вспомнил о телефонном шантаже.
Телохранитель богохульно выматерился, как извозчик, передавивший богомольных старушек, и приказал своей службе принести необходимую запись. Голос князя Сосо Мамиашвили звучал с акцентом, угрожающе и требовательно, мол, гони капитал, любитель клубнички, либо в противном случае…
— А я предупреждал, Марк, — проговорил секьюрити после тягостного молчания, — надо было выполнять все обязательства по программе «S».
— А я просил меня ознакомить с ней. Я привык работать с документами, а не с подтирками, — сварливо заныл банкир. — Сукины дети, хотят на чужом х… ю в рай въехать.
— Уговор дороже денег. А уговор был. Во всяком случае, ты так утверждал.
— Утверждал. Только почему я должен такие сумасшедшие деньги бухать неведомо куда? Они там экспериментируют, а мы все плати… На выборы БеНу отстегивали — отстегивали. А что теперь?..
— Теперь — вакуум, Марк Маркович. Что ты добился своими демаршами? Думал откупиться розочками. Тебя, мой хороший, никто не поддержал. Никто.
— Трусы и подлецы! Подлецы, батенька! Подлец на подлеце!.. Саркастически засмеялся. — Герои нашего времени — бандиты, банкиры, бляди! Три Бэ! БББ!
— Криком делу не помочь, Марк.
— И что предлагаешь, дорогой мой?
— Или быть, как все. Или уступить дорогу молодым. На кладбище, хекнул телохранитель.
— Предлагаешь войну? Вчера я видел, как нас били… Если гарантируешь победу, то пожалуйста.
— Какие могут быть гарантии в войне на выживание?
— И я про то, — размышлял Марк Маркович. — Не понимаю логики Лиськина. Обо всем же передоговорились.
— Передоговорились. Такой шантаж… с кино. И подрывами авто.
— А что, моя жопа кому-то мешает?
— Мешает — не мешает, это как повернуть.
— Ну, сука, этот Жохов, — в сердцах проговорил банкир. — Чтобы гореть ему в аду. Господи, прости меня грешного. Если бы не он…
— Был бы другой. Что теперь говорить?
— Такое стриптиз-шоу пристроил, — не успокаивался директор «Дельта-банка». — Вот, как чувствовал я. Продал, гадина. На весь мир ославил.
— А у тебя любовь, — усмехнулся Фирсов. — Купили нас, как лохов. А ведь я предупреждал, Марк; мало тебе мальчиков?
— Депутат — не мальчики, Игорек, — отмахнул рукой. — Я же хотел… Ааа, твоя правда, попался, как кур во щи.
— Вот мы имеем то, что имеем, — резюмировал телохранитель. — Нас имеют во все дырки.
— А нельзя, к примеру, Лиськина запроцентовать?
— Что?
— Записать в процент, так сказать, потерь.
— Опасно, Маркович, — поняли его. — И ты сам знаешь почему?
— Он мне, лис сучий, весь бизнес ломает! Такой рэкет! И на каком уровне? Слушай, а если он уже показывал кино, а? — И вспомнил посещение концертного зала имени П.И. Чайковского, когда к нему отнеслись с брезгливостью, как к плебею, и даже не приняли букет роз.
— Не думаю, что пленку крутили, — ответил секьюрити. — Да за строптивость надо платить, дорогой мой человек.
— Бандиты! — повторил представитель сексуальных меньшинств. — Молодые, ранние. Вот что они у меня получат, — продемонстрировал кукишы. — Я их сам за яйца возьму. Они Жохова зацинковали, они, знаю я, чувствую.
— К делу не приложишь чувства.
— Игорь, даю неделю — видео и фото должны быть наши. Все грехи отпускаю, как папа римский. В помощь «братву», бывших своих… Бабки не жалей, плачу за все. Сделай Лиськина, иначе…
— Он неприкасаемый.
— Да, еб… ть их всех, этих неприкасаемых. Р-р-реформаторы, сучары поднебесные! Думают, протоптали дорожку к пи… де, то можно все!
— Значит, война?
— Война.
— Победителей не будет, хозяин.
— Будут. Или мы, или они.
— Хорошо, хозяин. Воля ваша. Хотя проще играть по их правилам.
— Хватит! К тому же… издеваются, — от возмущения всплеснул руками. Сам же свидетель. — Глянул на абстракционистское полотно. — Ишь ты овощной салат! Я им покажу: овощной салат! Будет им такая кровавая окрошка!
