— Хватит! К тому же… издеваются, — от возмущения всплеснул руками. Сам же свидетель. — Глянул на абстракционистское полотно. — Ишь ты овощной салат! Я им покажу: овощной салат! Будет им такая кровавая окрошка!
На этом главный секьюрити удалился выполнять задание родины, а г-н Берековский занялся производственной текучкой, неинтересной для сторонних наблюдателей.
Так-так, сказал я себе, возвращаясь из гальюна в комнату, не желая того, мы с Костькой Славичем (если бы он знал!) явились запалом будущих гигантских кровопролитных побоищ за сферы влияния на предпринимательском шоу-фронте. Если сложить все мозаические кусочки последних событий, то складывается такая картина: господин Берековский стал жертвой заговора. Любовник-депутат, ха-ха, и некий известный шоумен Лиськин пристроили ему западню в гостиничном номере с березками. С одной целью — заснять на видео Марка Марковича в известной позе, чтобы банкир был сговорчивее в делах. Выполнив несложную роль подсадного селезня, депутат был благополучно и красиво отправлен в прекрасное далеко. Остались две заинтересованные стороны, которые имели свои интересы на одну проблему. В казино «Подкова» состоялась их напряженная встреча; в результате неё для любителя мужских, скажем так, конфигураций был устроен праздничный фейерверк. Не выдержав такой нервной обстановки, господин Берековский пошел на уступки, решив, видимо, выкупить видеокассету и поучаствовать таки в некой загадочной программе «S».
И что же? На следующий день появляется папарацци-оборвыш в моем лице, задает нелепые вопросы, намекая на какие-то обстоятельства, и ко всему прочему — новый шантаж. Теперь уже с фото.
Более дикой истории придумать трудно. Представляю, какие исступленные чувства обуревают господина директора «Дельта-банка». Он уверен, что противник наступает, нарушив новое соглашение, и поэтому высказался столь решительно за военные действия, образно выразившись про винегрет, то бишь кровавую окрошку. Ох, прольется кровушка…
И с этой мыслью я предстал перед своими друзьями. Энтузиазма в их рядах не наблюдалось и поэтому я задал естественный вопрос: в чем дело, первый день прошел так удачно, мы узнали не все, но многое…
— Мы узнали слишком много, — сказал господин Могилевский.
— Ну и что?
— В современных войнах не бывает победителей.
— Это я уже слышал, — самоуверенно проговорил я. — Не они все, а мы будем ими, победителями. Все только начинается, господа, а вы уже хлюпаете.
Мои товарищи возмутились — дело в том, что все наши шаги не были до конца просчитаны. Все делалось на авось. Во всяком случае, я засветился, как серповидный месяц на Ивана Купала. Найти меня не составит никакого труда. И что из этого? Я честный малый, что можно взять? Разве что кота, призрак бабки Ефросиньи, печатную машинку, да кактус.
— Про жизнь забыл, граф, — напомнил Сосо.
Я возмутился: хватит меня пугать страшилками, что страшиться на родной стороне Ваньке Лопухину, ему хватит ума поставить всех буржуев мира…
— Вот только про позу этого самого… как его, черт!.. ни слова, заорали все, наконец уразумев, что и на войне может быть счастливая жизнь.
— … на службу народу, — закончил я свою мысль и снова побежал в ватерклозет, вспоминая наши с Костькой Славичем посиделки в Доме журналистов.
И молясь над коммунальным унитазом, я вдруг испытал угрызения совести. Не знаю, что это за чувство, но почувствовал, будто североамериканский скунс оросил мою душу своим ароматичным дезодорантом из понятно чего… Уфф!
Ванечка, сказал я себе, ты поступил, как последняя сволочь, оставив приятеля один на один с проблемами, и очень неприятными. Мне хорошо, я защищен друзьями и оружием, а чем предохранен он, Славич? Высокопоставленным папой? Этого мало. Очевидно, я слишком заигрался, если позволил поставить коллегу в тревожную ситуацию, как фишку на цифру 23. Тогда нам удача была благожелательна, а что теперь?
Воротившись в комнату, я нашел свою расплющенную записную книжку и удалился в коридор, чтобы не мешать товарищам готовить праздничный ужин. Конечно же, аппарат был занят Фаиной Фуиновной и я открыто намекнул, что соседки посыпают её суп стрихнином. Проценщица обозвала меня нехорошим словом из трех букв, а именно «поц», а не то, что многим соотечественникам подумалось, но вечернюю беседу прекратила.
Закон подлости работал отменно — Славич не поднимал трубку и я долго слушал длинные и неприятные звуки. Попытался успокоить себя — иди дрыхнет, как сурок, или отключил аппарат, или убыл к любимой мамочке.
Помявшись, решил пожаловать в неожиданные гости. На машине туда-обратно полчаса. Никто из друзей не приметит моего отсутствия. Остается лишь прихватить «Стечкина». На всякий случай. На войне как на войне. Отныне будем просчитывать самые худые варианты.
Понятно, что моя конспирация провалилась с треском. Я вытащил пистолет из потайного местечка (в тахте) и уронил его на ногу Мойши, треплющего за ухом кота. Господин Могилевский и все остальные обратили внимание на мои телодвижения и попытки скроить хорошую мину при плохих обстоятельствах.
— И куда это вы, граф? — спросил князь. — На вечерний променад?
— Ну да!
— Помощь не нужна?
— Не. Я тут на минутку… подышать.
— И я хочу, — выступила Александра, — тоже подышать.
— Тогда возьми противогаз, — пошутил Сосо.
— И бронежилет, — хихикнул Миша.
— И зонтик, — напомнила Софочка.
— Лучше уж сразу ракетную установку, — брякнул я в сердцах. — «Земля воздух».
Надо ли говорить, что в старом авто нас оказалось трое: я, девушка и «Стечкин»; как говорится, проще женщину взять, чем отказать.
Поездка по мглистому и душному (собирался дождь) городу была скорой. В пору студенчества мы любили посещать уютную квартирку нашего Славича. С любимыми девушками. И пока обязательный хозяин на кухоньке изучал основы психологии, мы осваивали наощупь анатомические особенности женского тела и души.
Дом эпохи сталинской реконструкции громоздился на берегу Москвы-реки и казался дряхлым ржавым пароходом, осевшем на отмель. В оконных иллюминаторах умирал малярийный свет. На воде рябили искрящиеся дорожки от обжигающих глаз рекламных полотен. Отдыхающий люд прохаживал по набережной и казался тенями ушедших под пули беспощадного к врагам народа НКВД.
В подъезде был стойкий запах жизни — этот запах единственный в своем роде; его не встретишь в Амстердаме и Париже, в Гааге и Лиссабоне, в Вене и Цюрихе, в Токио и Вашингтоне; этот запах наш — он непобедим и вечен, он пахнет мылом, мочой, газетами, верой, нефтью, ацетоном, корыстью, бензином, красками, принципами, идеями, яростью, хлебом, любовью, силой духа, спермой, кофе, воблой, молодостью, наркотиками, гвоздями, гордостью, гневом, карамелью, старушками, свободой, смертью, колбасой, лекарствами, фруктами, детьми. В этом запахе наша сила и уверенность в завтрашний день, этого нельзя понять, не проходя каждый божий день через этот утвердительный запах жизни.
В лязгающей кабине старого лифта мы поднялись на двенадцатый этаж. 12 — отметил я про себя. На лестничной клетке было буднично и скучно. Я утопил кнопку звонка, не рассчитывая особенно услышать знакомое шлепание хозяина квартиры, которую подарили ему любимые родители на год совершеннолетия.
И очень удивился, когда услышал неуверенное движение в квартире. Что такое? И кто там? Я хотел цапнуть «Стечкин» и открыть огонь на поражение, да стальная дверь беспечно распахнулась — и на пороге он, Костька Славич, живее всех живых, только потрепанный и заспанный, как топтыгин после зимней спячки.
— Вы чего, ребята? — засмущался присутствием девушки, пряча себя в халат. — Это самое… хотите?
Я понял, что он имеет ввиду по старой памяти, и затолкал бузотера в уборную, чтобы он там подумал, как некрасиво отключать телефонные аппараты, волнуя тем самым друзей.
— Не отключал я, — признался. — Спал как убитый. На меня пиво… вроде снотворного.
— А глоток нового дня есть… или как?
— Чего есть?
— Кофе, балда.
И мы сели на кухне пить тонизирующий напиток, чтобы с новыми силами встретить будущий день. Было уютно, тихо и лимонился теплым светом ночник. За окном штормил ветер, нагоняя дождевые тучи. Издали громыхало, точно в небесах катили железнодорожные составы, груженные алюминиевыми брусками из Норильска.
— А чего вы, братцы, ко мне? — вспомнил Костька. — Чего случилось-то?
— Мимо ехали, — сказал я. — А дай, думаем…
И тут в коридорчике заволновался разболтанный звоночек. Кто-то спасался от непогоды? Или хотел любви с милой сокурсницей? Или пришли сопливые сборщики бутылок? Я остановил друга, желающего открыть дверь страждущим; я сам, родной, и легким шагом… к двери из стального листа.
