3
В дивизии теперь только и говорили о героическом подвиге старшего сержанта Рыкалова. Политработники замучили расспросами Миронова. Посетил взвод и беседовал с бойцами парторг полка Ларионов. Несколько раз приезжал редактор дивизионной газеты, переспрашивал, уточнял. На другой день вышла дивизионная газета. На первой полосе газеты был помещен портрет Рыкалова с очерком на всю страницу «Бессмертный подвиг», написанным Ларионовым.
И как только газета попала к Канашову, он тут же направился в политотдел.
Заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар Коврыгин встретил его настороженно.
- Ну что, подполковник, опять чем-то недоволен?… На что жаловаться пришел?
Канашов достал из полевой сумки наградной лист на Рыкалова, бумагу с резолюцией Коврыгина: «Отставить».
- Я хочу знать, товарищ полковой комиссар, чем вызвано это решение? Человек не пожалел жизни…
- Это демагогия, подполковник… Никто не думает предавать забвению подвиг Рыкалова. Газету видели? Это одно. Политработники проведут беседы с бойцами о герое. Мы решили послать письмо его родным…
- Рыкалова надо представить к награде, товарищ полковой комиссар. О таких людях должна знать вся армия. А то, что вы делаете, имеет местное значение.
- Ну, подполковник, знаете, не вам меня учить…
- Я настаиваю на подписании наградного листа,- твердо сказал Канашов, кладя перед Коврыгиным новый наградной лист.
- Да вы с ума сошли! То просили ему орден Ленина, а теперь хотите, чтобы ему звание Героя присвоили?
- Да, Героя… Направьте, там разберутся.
- Этого мы не можем сделать. Ни комдив, ни я не будем подписывать этого документа. Послать реляцию на награждение, когда дивизия отступает?! Вы в своем уме?
- Я думаю, Рыкалов остановил вражеский танк, не зная, будем ли мы отступать или наступать. Вы должны сделать это как коммунист, которому партия доверила воспитание тысяч людей.
Коврыгин сердито блеснул глазами и крикнул, теряя самообладание:
- Вы демагог и невоспитанный грубиян! Я старше вас по званию, я требую…
- Тогда я вынужден действовать через вашу голову. Там, наверху, определят, кто из нас прав, - перебил его Канашов и, рассерженный, вышел.
Но не прошло и получаса, как, прихрамывая на правую ногу, в комнату вошел старший политрук Ларионов. Раненая рука его висела на подвязке. Вид у него был встревоженный.
Коврыгин, не глядя на вошедшего, быстро разгребал на столе двумя руками одновременно кипу бумаг и, подняв глаза на парторга, догадался о цели его прихода.
- Вы тоже ко мне насчет Рыкалова?
- Да, товарищ полковой комиссар.
- Поддался Канашову и пришел убеждать меня, что Рыкалову надо звание Героя присвоить?…
- Не поддался, а глубоко убежден, что Рыкалов этого заслуживает. Я сам видел, как комсорг совершил этот подвиг.
- А знаешь ли ты, что пока вы выпрашиваете ему звание Героя, в других ротах и полках многие наши воины тоже подвиги совершают?
- Если и они, жертвуя жизнью, останавливают врага, им тоже надо присваивать звание Героя…
- Эх, товарищ Ларионов, партийного подхода у вас к фактам нету, хотя мы парторгом вас назначили… Живет в вас эдакий журналистский зуд, удивить всех броским словцом, сенсацией. Да если бы мы с вашей щедрой журналистской руки звание Героя давали, то, глядишь, через месяц мы бы имели в армии целые полки и дивизии из Героев!
- Не сомневаюсь, что их будет очень много… А насчет зуда, товарищ полковой комиссар, так партией я воспитан… Это мой долг - коммуниста и журналиста - писать правду о войне и подвигах советских людей.
- Ну, вот что, - встал раздраженный Коврыгин, - хватит передо мной блистать эрудицией. Идите выполняйте свои обязанности и не мешайте мне работать. Скажите спасибо, что у меня нет времени заниматься подобными демагогами. А то бы вытащил вас с Канашовым на парткомиссию да так продраил с песочком, чтобы надолго запомнили…
Ларионов стоял, подняв гордо голову, и смотрел откровенно и осуждающе в глаза Коврыгина.
- Напрасно вы из парткомиссии делаете пугало для коммунистов… Поверьте, Канашову и мне, простреленным вражескими пулями, в жизни ничего не страшно.
…Когда дверь захлопнулась, Коврыгин задумался: «А что, вдруг напишут жалобу члену Военного совета? Ведь надо же такое совпадение: в одном полку и два таких скандалиста. Следует предпринять кое-какие контрмеры. Русачева надо убедить в несостоятельности их затеи с Героем».
Глава пятая
1
Дивизия Русачева получила приказ отойти в район Столбцы и там влиться во вновь создаваемую армию под командованием генерала Кипоренко.
С наступлением темноты полку Канашова удалось, наконец, оторваться от танков противника и выйти из боя. В течение ночи полк шел по лесным дорогам, а на рассвете сделал привал. Рота Аржанцева отдыхала в небольшой березовой роще, неподалеку от штаба полка, расположившегося в избе лесника. Несмотря на усталость, никто не спал: слишком тревожны и остры были впечатления первых боев. Бойцы лежали, курили, шли разговоры о подвиге Рыкалова. Некоторые пытались предугадать, как развернутся дальнейшие события.
Полагута и Еж лежали рядом, положив под голову вещмешки. У Андрея болела голова, нудно шумело в ушах. Подле него долго умащивался Еж. Он перекатывался с боку на бок, несколько раз вставал и снова ложился. Потом снял сапоги, развесил портянки на кусте и накрылся с головой шинелью. Не спалось. Затягиваясь, Еж блаженно вдыхал горьковато-едкий дымок махорки, чуть припахивающий запахом цвели.
- Как мы ловко, Андрей, сегодня стукнули фашистов по рылу. Я вот - гляди на меня: Еж и Еж, что с меня возьмешь?… А как лег за пулемет, сколько накосил! Что снопы валялись по полю… А хлеба, хлеба-то! Мужика с головою прячут. Вот уродило! Как думаешь, долго с немцем провозимся? Неужто убрать не успеем? - с беспокойством спросил он.
- Не знаю, - ответил Полагута.
- Подымайсь, подымайсь, подымайсь! - вспыхивали и затихали звонкие голоса команды.
Когда рота выстроилась и замерла, на поляну вышел политрук Куранда. Он откашлялся, бегло осмотрел бойцов и сорвавшимся от волнения, голосом заговорил:
- Товарищи бойцы и командиры!
Все затихли. «Сейчас он все разъяснит», - надеялся каждый.
А Куранда расправил округлые плечи, отведя их назад, будто намереваясь нырнуть в плотную людскую массу, и, блеснув на солнце золотыми клыками, заговорил скороговоркой:
- Фашистские вояки, завоевав почти всю Европу, возомнили себя непобедимой армией и ринулись очертя голову на Советский Союз. Ну что же, если они хотят отведать силу нашего оружия, мы люди не жадные, угостим, не пожалеем. Снарядов и пуль у нас хватит. Красная Армия сейчас сильна, как никогда, у нас есть все для того, чтобы достойно рассчитаться с врагом: танки, самолеты, несметное количество пушек. Вчера наш батальон отбросил фашистских вояк к границе и уничтожил свыше батальона немецких солдат и офицеров. Мы преклоняем голову перед бессмертным подвигом Петра Рыкалова и уверены, что с такими воинами быстро добьемся победы над врагом. Наши потери незначительны, большинство - раненые…
В это время из последних рядов раздался приглушенный вздох, и кто-то в сердцах сказал вполголоса:
- Ну и брешет, как по нотам поет. - И, помолчав, добавил: - Ему бы в ту свалку сунуться, где мы были…
А возбужденный Куранда продолжал:
- Наш основной закон - воевать на чужой территории. Он скоро вступит в действие… Так пусть же вспомнят фашисты, как их отцы и деды в 1918 году бежали без оглядки от молодой, только что рожденной в боях Красной Армии. Теперь Красная Армия, вооруженная первоклассной техникой, способна в короткие сроки покончить с наглым врагом, окончательно разгромить фашистов…
Еж толкнул локтем рядом стоявшего Полагуту.
- Ну и чешет!… - подмигнул он в сторону Куранды.
Полагута шикнул на Ежа, и он смолк. Но ненадолго.
- Хорошо бы и нам на такой случай сапожки хромовые заиметь! - проговорил он язвительным шепотом.
- На какой такой случай? - спросил, хмурясь, Андрей.
- А на случай обещанной легкой победы… - лукаво кивнул Еж на политрука.
- …Да, да, не пройдет и двух недель, как мы будем праздновать с вами победу в Берлине, - уверенно продолжал Куранда.
- Эх, и прошелся бы по берлинской главной улице с таким вот кандибобером! Все немки попадали бы от восхищения, - прошелестел явственный шепоток Ежа.
Заканчивая речь, Куранда неожиданно выкрикнул: «Ура!» И этот крик, подхваченный двумя-тремя бойцами передней шеренги, вспыхнул, как огонь в сыром хворосте, и тут же погас. Всем стало неловко за политрука. Сконфуженный, он весь сжался, будто кто-то его намеревался ударить, и, потупясь, направился на правый фланг к командиру роты.
