— Конечно! Поезжайте в Грозную, а потом — к нам, если я к тому времени еще буду комендантом крепости. Ведь сейчас времена странные… Неожиданные падения, возвышения, отставки, награды, благоволения и аресты сыплются с двух сторон… и из столицы и из Тифлиса… Кто знает, что будет через полгода? Но если я буду здесь, вы, Александр Николаевич, непременно напишите мне, и мы переведем вас на Владикавказскую линию, — он улыбнулся. — И это не только мое желание. Об этом просили меня ваши новые друзья и кунаки.
— Тутанов и Абисалов?
— Они самые, — подтвердил Огарев.
На следующий день Небольсин был гостем Туганова, который увез его на целый день в аул, где в его честь были зарезаны нивонд[38], несколько баранов, много птицы и устроен кувд[39]. Абисаловы, Тугановы и Газдановы хотели как можно торжественней встретить гостя, и все же аул не произвел большого впечатления на Небольсина. В Дагестане он не раз бывал в аулах, хотя осетинские аулы кое-чем отличались и от кумыкских, и от лезгинских. Прежде всего чувствовалась близость к русским, была заметна связь с казаками и станицами. Проще и свободнее держались мужчины; молодежь, встречая его, пыталась поздороваться по-русски. И сами сакли, и вещи в них, и наличие ложек, вилок, ножей и тарелок говорило о тесном единении с русскими. Старики, принявшие Небольсина в свой круг, были любезно-почтительны. На черкесках некоторых из них блестели Георгиевские кресты и медали, а частые приглашения вроде «кусай, пожалуста», «пей, пожалуста», «ишо кусай» свидетельствовали о том, что старики эти были в свое время тесно связаны с русскими войсками. На столах стояли кувшины с аракой, холодной брагой и темным осетинским пивом. Гостю налили полный рог пива, рог, украшенный серебром с национальным орнаментом. Почтительный, средних лет осетин, держа рог обеими руками, поднес его гостю, и сейчас же все, за исключением двух-трех стариков, запели застольную песню.
— Это в вашу честь, просят у бога здоровья, удачи в бою, долгих лет жизни, — пояснил Туганов.
А люди все пели, то и дело повторяя слова: «хуцау», «вашкерджи».
— Это они взывают к богу и святому Георгию Победоносцу, — опять сказал Туганов.
Небольсин тоже взял рог обеими руками и похолодел от ужаса. Рог был огромен. Буйвол, с головы которого содрали его, был, по-видимому, великаном среди своих собратьев. Бог знает сколько холодного, пенящегося ароматного пива помещалось в этом роге.
Туганов, заметив смятение гостя, пояснил:
— Пейте сколько сможете. До конца пьют только самые удалые гуляки.
Небольсин поднес к губам рог и стал медленно пить, но удивительное дело, хоть он и боялся этого огромного рога, само пиво было так вкусно, так приятно, и, главное, с таким своеобразным ароматом, что он долго, очень долго не мог оторвать губ от этого впервые им вкушаемого напитка. Наконец он перевел дыхание и, отдавая на две трети осушенный рог осетину, стоявшему возле, сказал:
— Прелесть! Я никогда не пил такого чудесного пива.
А хозяева, гости и старики, одобрительно улыбаясь, пели какую-то новую, видимо, опять только ему, Небольсину, адресованную песню, часто повторяя его имя на осетинский лад — «Алксан» с припевом — «бира цар»[40].
Небольсин давно не чувствовал себя так легко и свободно, так просто и задушевно. А пиво уже оказывало свое действие: лица сидевших рядом стариков расплывались, как в тумане.
Небольсин ел и шашлык, снимая его прямо с шампура, и осетинские пироги — фитджины, и какие-то удивительно вкусные олибахта, которыми его потчевал Абисалов. Холодная ключевая вода отрезвила капитана. Голова стала ясной, туман как бы уплыл куда-то в сторону.
— Чудесная вода, дайте еще, — попросил он хозяина сакли.
— Это родник, он бьет тут, под скалой… Кругом пузырьки летят, а он холодный, как лед, — наливая большую чашу, объяснил Туганов.
Кувд был в полном разгаре. Хозяева и Небольсин вышли во двор, где собралась молодежь аула — девушки с открытыми лицами, в национальных костюмах, юноши в ярких черкесках. На скамейке сидели две девушки с небольшими азиатскими гармошками в руках. Как только гость и старики появились, девушки заиграли что-то протяжное и однообразное, затем мелодия перешла в быстрый, легкий и какой-то все убыстряющийся ритм.
— Осетинская лезгинка. Сейчас молодежь покажет вам свою удаль, — довольным голосом сказал Туганов.
И ритм, и темп, и хлопанье в ладоши все убыстрялись, а двое — девушка, затянутая в золотистый пояс-корсет, в светлом длинном платье и белом шелковом платке, плыла по кругу, а за ней, то опережая, то нагоняя, то отставая, то снова вылетая вперед, несся юноша со строгим лицом, сверкая серебряными газырями и золоченым кинжалом…
Потом танцевали парами другой танец — «симд» — строгий, целомудренный и гармоничный во всех движениях. Его сменила «уге» — размеренная, мелодичная не только в музыке, но и в самом танце, благородная массовая «уге», занесенная в Осетию из соседней Кабарды.
Небольсин не сводил глаз с танцующих. Все ему казалось фантастическим, чем-то нереальным и в то же время необходимым.
Да, именно здесь, впервые после Петербурга, он был самим собой. Среди этих искренних, простых людей с их немудреной жизнью, с эпически спокойными понятиями о жизни и смерти, о веселье и горе.
«Как хорошо, что меня вернули на Кавказ, к этим чистым, не испорченным цивилизацией детям природы. Среди них, среди казаков и поселенцев, пусть проходит моя жизнь. Прощай, Петербург», — облегченно подумал он. И только дорогие ему люди, Модест и обе кузины, еще связывали Небольсина со столицей.
А гармошки все играли, и уже пожилые, с проседью в волосах люди, танцевали «симд» и «уге», празднуя прибытие в аул почетного русского гостя.
Утром, едва Небольсин побрился и привел себя в порядок, Сеня доложил:
— Александр Николаевич, к вам пришли те два офицера осетинских, что сказать?
— Зови да скажи в столовой, чтобы дали еще приборы и завтрак, — поднимаясь из-за стола и идя к дверям, распорядился Небольсин.
В комнату вошли Туганов и Абисалов. Небольсин, довольный их неожиданным приходом, усадил гостей за стол и, хотя офицеры отказались от завтрака, настоял, чтобы они распили с ним бутылку кахетинского.
— Мы к вам, Александр Николаевич. Завтра уходит оказия в Грозную. Вы уезжаете с ней? — спросил Туганов.
— В восемь утра. А что, разве кто из вас тоже отправляется с нею?
— Нет, мы остаемся здесь, но просим разрешения проводить вас до блок-форпоста, это в восьми верстах от крепости. Мы, Тугановы, Собиевы, Абисаловы, Кабановы и еще кое-кто, хотим проводить вас, нашего кунака, по обычаям осетинской старины, — сказал Туганов.
— Спасибо! Буду рад этому… Мне очень, — он повторил, — очень понравились и гостеприимные хозяева, и ваши обычаи, и все те, кто так радушно встретил меня в ауле.
— Итак, до завтра, до восьми часов… А теперь, это уже наша к вам просьба, я и Сослан Урусбиевич хотим подарить вам на память вот этот старинный кинжал, — доставая из коврового хурджина оружие, сказал Туганов. — Это — базалаевской работы, сталь чистая и прочная, как гурда, а чернь, серебро и золото по рукояти и ножнам сделаны в наших горах, в ауле Дурдур знаменитым оружейником Хамматом.
— Что вы, как я могу взять такую бесценную вещь, — искренне изумился Небольсин.
— Можете. Это дают вам кунаки, ваши друзья до последнего дня вашей жизни.
— Болшой будет обида… Нехорошо здесь будет, если не берешь, Алксан, на зарда[41], — поддержал друга Абисалов, и Небольсин обнял обоих.
— Беру и отдаю вам на всю жизнь и дружбу и любовь брата, — сказал он. — Сеня! Дай ящик с пистолетами Лепажа…
— Это те, из которых Голицына подстрелили? — ухмыляясь, уточнил стоявший в дверях Сенька.
— Да!.. Чем может военный человек отдарить других военных в подобном случае? — беря в руки ящик из черного полированного дерева с богатой инкрустацией по крышке и бокам, сказал Небольсин. — Тоже оружием. Так вот, друзья мои, прошу принять от меня эти пистолеты. — Он вынул изящные длинноствольные «лепажи» и протянул их гостям. — Это последней модели. Шестигранные с сильным боем, дуэльные, — пояснил он.
Абисалов не понял и половины сказанного Небольсиным, но прекрасный пистолет, тщательно и любовно сделанный французскими оружейными мастерами, захватил его.
— Дуэльные? — засмеялся Туганов. — У нас дуэлей не бывает. Если нужно, рубят или стреляют врага без церемоний. А за подарок — спасибо. Прекрасный пистолет! — разглядывая «лепаж», похвалил он.
— Из него я отомстил на дуэли своему врагу, — сурово и холодно проговорил Небольсин, — и знаете… только после этого обрел покой. На душе стало легко, и опять захотелось жить!
