И вот, среди такого благоденствия разразилась Семилетняя война. Все государство покрылось развалинами, и Бранденбург жестоко пострадал. Но к чему еще раз описывать разорение этой провинции? Мы встретились бы тут опять с теми же самыми ужасными картинами, которые мы рисовали, говоря о Тридцатилетней войне. Да, не многим странам пришлось столько трудиться и столько вынести гроз, как этой многострадальной Пруссии! Фридрих захотел дать себе точный отчет в размерах бедствия, чтобы с ними сообразовать и свои усилия: оказалось, что народонаселение уменьшилось на 66 840 душ. Тогда он принялся за дело; он внес в него железную энергию, он наотрез объявил тем, кто решался делать ему замечания, что он отдает приказания и не принимает советов, а тем, кто осмеливался сопротивляться, — что он доведет свое дело до конца, хотя бы „люди вопили против него до самого светопреставления», и в 1778 г. зло было более чем заглажено. Население Бранденбурга увеличилось за одно царствование Фридриха на 207 000 душ. При этом нужно, конечно, принять в расчет естественный прирост населения путем рождений и не забывать, что очень многие иностранцы поселились в Марке, не делаясь колонистами в точном смысле слова. Но все же, по самой умеренной оценке, число этих последних доходить до 100 000.
Чтобы получить ясное представление о поразительной деятельности прусского короля, нужно было бы проследить во всех мелочах историю колонизации каждой провинции; но при этом мы подверглись бы опасности потеряться в бесконечном множестве подробностей. Тем не менее нам нельзя не поговорить обстоятельнее о Силезии, ибо тут для Фридриха дело шло не только об увеличении числа жителей и поднятии общественного богатства в интересах армии и казны: задачей своей он ставил превращение этой новой области, важнейшего своего приобретения, в органическую часть прусского государства.
Лежа на северном склоне Карпат между Чехией и Польшей и, подобно им, заселенная славянами, Силезия в средние века была связана с этими обоими государствами; в 1526 году, когда Габсбурги сделались чешскими королями, она тоже вошла в состав владений Австрийского дома. Как изменились бы судьбы Германии, если бы Австрия вместо того, чтобы увлекаться космополитическим честолюбием и сражаться за приобретение владений в Испании и Италии, Нидерландах и Венгрии, запутывая при этом все свои отношения и истощая силы на этой слишком обширной арене, просто постаралась упростить свое владычество над Чехией и Силезией! Германский элемент был уже настолько силен в этих странах, что Австрия могла бы с таким же успехом провести дело онемечение верхнего течения Эльбы и Одера, с каким бранденбургские маркграфы провели его на низовьях этих некогда славянских, а теперь немецких рек. А раз Габсбурги утвердились бы прочно во всей юго-восточной Германии, то никакая сила не могла бы остановить их успехов на западе. Пруссия не помешала бы им присоединить к себе Баварию, как она сделала это в 1779 году, ибо Пруссии не стать бы тогда великой державой; Силезия — этот австрийский авангард в нижней Германии, бравший во фланг Бранденбург и врезавшийся своим северным концом между Берлином и Познанью — сделала бы невозможным всякое дальнейшее расширение прусской монархии по направлению к востоку.[20]
Вот почему Фридрих в самый год своего вступления на престол, при первом известии о смерти Карла VI, открывавшей вопрос об австрийском наследстве, вскочил с постели, к которой его приковывала лихорадка, и, предоставив министрам сочинять приличествовавшую случаю дипломатическую ложь, сам со всей армией кинулся на Силезию.[21] Завоевание этой провинции в 600 квадратных миль с 1 200 000 жителей, увеличившее на целую треть размеры Пруссии, было делом нескольких месяцев. Во всей провинции немедленно закипела поразительная деятельность. Первой заботой Фридриха было утвердиться в своем приобретении: он нашел крепости в полном разрушении; в короткое время он сделал их годными к обороне. Провинция получила особого губернатора, подчиненного непосредственно королю. Искусная финансовая администрация увеличила налоги, не возбуждая протеста, потому что они были лучше распределены. Да, кроме того, деньги теперь не отсылались, как прежде, в императорский дворец в Вене, а оставались в стране и шли на ее оборону и на введение всякого рода улучшений: из 3 300 000 тал. Фридрих для себя брал только 17 000. Умственное освобождена Силезии началось на другой же день по завоевании. Тюки книг были привезены в страну, где прежде почти нечего было читать: так велик был список книг, запрещенных венской цензурой, которая оказывалась строже самой римской конгрегации, составлявшей Index. Жители Силезии не верили глазам, читая брошюры, позволявшие себе подвергать разбору, и иногда очень смелому, даже действие их нового государя. Религиозные распри между двумя вероисповеданиями, стоявшими там лицом к лицу были довольно сильны, и натерпевшиеся притеснений протестанты вообразили, что теперь пришел их черед; но Фридрих не дал католиков в обиду. Он сократил слишком большое число праздников, на которых, по вычислению одного современника, терялось 5 100 000 рабочих дней. Но во всех других отношениях он крайне почтительно обходился с католическим духовенством, до того, что оставил даже за бреславльским епископом неслыханную в его государстве привилегию чеканить монету. Он не терпел ни малейшего посягательства на свободу совести. Однажды, как раз на другой день после битвы при Стригау, когда король находился в Ландсгуте, 2 000 крестьян явились к нему и, обступив его, просили дать им всего на всего его всемилостивейшее разрешение перебить всех католиков в округе. На короля философа снизошло тогда внезапное вдохновение: «Любите врагов ваших, — воскликнул он, — благословляйте проклинающих вас, платите добром за зло, молитесь за оскорбляющих и гонящих вас, если хотите быть истинными сынами Отца моего, который на небесах». Крестьяне, никак не ожидавшие услышать такую ссылку на Нагорную проповедь, приняли наставлена к сердцу и тихо удалились.
Между тем началась иммиграция. Прежде всего явилась армия прусских чиновников: таможенные надсмотрщики, по большей части отставные старики унтер-офицеры, с вечной трубкой в зубах, уселись у ворот городов, не сходя с своего поста с утра до ночи и довольствуясь за это самым ничтожным жалованьем; сборщики податей открыли свои конторы, где единственным убранством служил деревянный сундук, куда они запирали собранные деньги и который они берегли, как зеницу ока. Суровые, исполнительные, неподкупные, они внушили силезцам высокое понятие о государстве, у которого были такие ревностные слуги. Вместе с чиновниками явились и прусские солдаты. Австрия держала в Силезии только 2 000 человек; Фридрих поставил их 40 000. Их снаряжение, их выправка, их прусская дисциплина, их ежеминутная готовность к походу — все представляло резкую противоположность той гарнизонной распущенности, которую местные жители привыкли видеть у австрийцев, и невольно наводило население на сравнение, клонившиеся не в пользу Австрии. Не успела Пруссия вступить во владение завоеванной областью, как новые ее подданные уже почувствовали, что это было навсегда.
Затем наступила очередь колонистов. В первый год после завоевания Фридрих отказался заниматься колонизацией. «Прежде всего крепости! — говорил он; — с одного вола двух шкур не дерут!» У прусского короля были очень основательные причины воздерживаться от двойных расходов: после завоевания Силезии у него осталось в казначействе всего на всего 150000 талеров. Но как только у него явились кое-какие свободные средства, он тотчас пустил их на осуществление своей любимой мысли. Провинция находилась в плачевнейшем положении. Благодаря полной нерадивости австрийской администрации, в ней по многим местам встречались еще следы опустошений, причиненных сто лет тому назад Тридцатилетнею войною: в деревнях виднелись покинутые фермы, а в городах целые кварталы покрыты были развалившимися, закопченными пожаром домами. В самый год Дрезденского мира[22] два королевские указа призвали сюда колонистов, и в скором времени деревушки в горах населились прядильщиками, которые полоскали в воде горных речек свои полотна, а в базарные дни наполняли площади маленьких городков, как Гиршберг, Ландсгут или Вальденбург, принося для них благосостояние. В 1759 и 1762 г. новые указы были особо даны для Силезии и привлекли в нее целые толпы поселенцев.
Здесь, как и в Бранденбурге, дело было прервано Семилетней войной. Эта упорная война, покрывшая Фридриха такою славою, и велась главным образом из-за Силезии, в утрате которой не могла утешиться венгерская королева. Мария-Терезия, как известно, до того любила Силезию, что не могла без слез видеть силезца! Фридрих тоже любил эту провинцию, но у него это была не сантиментальная привязанность, а страсть скупца, который добыл себе бесценное сокровище и одно время дрожал перед тем, как бы его не вырвали у него из рук. Лишь только опасность миновала, он снова принялся за работу. Являясь наградой победителю, Силезия явилась и главным театром войны, — иначе говоря, ее после войны нельзя было узнать. Против такого сильного расстройства Фридрих счел необходимым прибегнуть и к сильным лекарствам. Он сам отправился навестить это, по его собственному выражению, «рожденное им в болезни чадо».
