молодого человека настояли на том, чтобы он обратился ко мне. Месяцами мы работали над навыками, которые помогли бы ему справляться с негативными и демотивирующими мыслями, и постепенно дело пошло на поправку. Через полгода после начала терапии его семья отправилась в путешествие на восток, чтобы встретиться с дальними родственниками, которых они не видели много лет. Мой клиент немного беспокоился из-за этой поездки: он не видел никого из этих родственников с тех пор, как был маленьким мальчиком, к тому же до этого он не пропускал ни одного из наших еженедельных сеансов с самого начала терапии. Мы снова проговорили все инструменты, которые доказали свою эффективность в его случае, подготовились к путешествию и договорились о сеансе по телефону. Я помню, как думала, что поездка может пойти ему на пользу, потому что он сможет протестировать новые навыки в безопасном месте в окружении родных, которые о нем заботятся. По моему мнению, путешествие должно было помочь ему обрести уверенность в себе, которой ему недоставало, и я с нетерпением ждала беседы по телефону, чтобы узнать, как у него дела.
Через несколько дней после его отъезда я получила голосовое сообщение, где он в панике умолял меня позвонить ему прямо сейчас. Он точно был не в порядке и нуждался в помощи. Я была шокирована, а когда мы созвонились, услышала, что клиент крайне взволнован. Молодой человек рассказал мне, что накануне он с семьей встречался за ужином с родственниками, и когда дядя его обнял, он вдруг что-то вспомнил. Сначала он не мог понять, что именно всплыло в его памяти, но он был уверен, что начал вспоминать, как с ним произошло нечто плохое в компании его дяди. Он сказал, что запах дядиной туалетной воды пробудил в нем воспоминание о том, как он стоит в одних плавках в каком-то сыром подвале и как ему страшно. Он увидел себя без одежды в чуть желтоватой ванне и кого-то, кто его мыл. Клиент рассказал мне, что сразу же ощутил тошноту и весь вечер провел «в полной отключке», не понимая, что происходит. К сожалению, из-за того, что контакт с насильником после такого долгого периода пробудил в нем глубоко спрятанные травматические воспоминания, а само открытие стало сильным шоком, он оказался в диссоциативном состоянии. Мы общались каждый день, пока не завершилась поездка, я посоветовала ему держаться как можно дальше от дяди. Неделя выдалась непростой, но он справился, а когда вернулся, мы начали работать над его травмой.
Некоторым людям кажется неправдоподобной идея существования подавленных воспоминаний (это явление также называется диссоциативной амнезией): по их мнению, невозможно забыть, если с тобой случилось нечто столь ужасающее. Но вспомните, что такие воспоминания являются одним из диагностических критериев ПТСР: «невозможность припомнить важные аспекты травматического события (или событий) (главным образом, в силу диссоциативной амнезии, а не в силу таких факторов, как черепно-мозговая травма, употребление алкоголя или наркотиков)»[70]. Исследователи годами спорят, являются ли подавленные воспоминания реальными, но, честно говоря, мне неважно, кто прав и к каким выводам пришли эти исследователи, мне намного важнее помогать своим клиентам и подписчикам чувствовать, что их слышат и понимают.
Один из самых весомых аргументов против существования подавленных воспоминаний — это отсутствие доказательств, что подавление происходит без осознанного усилия. Другими словами, нет подтверждения того, что такие воспоминания прячутся подальше сами по себе, а не мы предпочитаем спрятать их от самих себя[71]. Не знаю, как вам, но мне это мнение кажется неубедительным. Не так важно, из-за чего началось забывание, важнее, смогут ли люди полностью все вспомнить, к тому же есть много исследований, доказывающих и обратное.
Эти воспоминания так сложно воспроизвести в памяти, потому что я на самом деле не хочу все вспоминать. Как будто мой мозг поднимает руки и говорит: «Нет, это уж слишком, я с этим не справлюсь». Именно поэтому все похоронено глубоко внутри до тех пор, пока вы не почувствуете себя в безопасности настолько, чтобы проанализировать случившееся, чем бы оно ни являлось. Еще мне кажется, что вспоминать трудно из-за чувства стыда. Мне лично очень стыдно, что мне пришлось допустить все случившееся со мной, поэтому мне так сложно к этому возвращаться. Еще я беспокоюсь, а было ли на самом деле то, что мне вспоминается, потому что воспроизвести все детали мне не удается, поскольку этот процесс приносит мне огромные страдания. Мне кажется, все случилось по моей вине, потому что такие вещи просто ни с кем не должны происходить.
Ван дер Колк ссылается на важное исследование о подавленных воспоминаниях — «Память о детских травмах: проспективное исследование воспоминаний о сексуализированном насилии в детстве среди женщин», которое доктор Линда Мейер Уильямс провела в начале 1970-х и опубликовала в 1994 году. Уильямс удалось побеседовать с 206 девочками сразу же после их поступления в клинику по причине сексуализированного насилия, которому те подверглись, при этом все жертвы говорили о том, что им пришлось вынести. Затем, через 17 лет, Уильямс снова поговорила со 136 из тех 206 девочек и выяснила, что 12% опрошенных считают, что никогда в жизни не подвергались насилию, 38% не помнили о насилии, зафиксированном много лет назад, а 68% тех, кто помнил о случившемся, смогли сообщить о случаях насилия, о которых не было записей в их документах.
Уильямс также изучила степень надежности воспоминаний девочек и выяснила, что чем моложе были жертвы, когда столкнулись с насилием, тем выше была вероятность того, что они в какой-то момент своей жизни забудут о случившемся. В действительности 16% тех, кто помнил о насилии, сообщили, что за последние 17 лет смогли о нем забыть, но позже снова вспоминали. Кроме того, те из жертв, кто сохранил в памяти факт насилия, при повторной беседе вспомнили больше подробностей, чем они сообщили Уильямс много лет назад. Некоторые незначительные детали могли меняться, но основные факты и хронология травмирующих событий остались прежними. Это доказывает, что, даже если мы на какое-то время забываем о травмирующем опыте, мы все равно можем в точности воспроизвести в памяти случившееся, а значит, можем доверять своим травматическим воспоминаниям.
Во время беседы о том, что осталось в моей памяти, мне удалось осознать, что мой мозг старался полностью отстраниться от произошедшего, поэтому мне пришлось задуматься, а произошло ли это на самом деле. Когда я говорю или пишу об этих воспоминаниях, мне все время кажется, что я говорю о ком-то другом. Как будто мой мозг не может смириться
